Николай Герасимов - Рыцарь зеркального отражения
Водитель вышел, чтобы показать документы человеку в военной форме. Полминуты они о чем-то говорили, военный махнул рукой в сторону стены и неодобрительно покачал головой. Водитель пожал ему руку и вернулся на свое рабочее место. Остаток пути не представлял для меня особого интереса. Я уставился в план автобусных маршрутов на коммуникаторе и на какое-то время отвлекся от поездки.
***
Огромный рот метрополитена проглотил меня вместе с десятком пассажиров. Миновав турникет, своеобразный ус, как у кита, я шагнул на ступеньку эскалатора. Металлический язык втягивал меня в чрево размеренно и с явным безразличием. Расслабив мышцы, я уставился на чудной узор куртки впереди стоящего мужчины. Кажется, это был кальмар. Надпись на английском гласила «Go away».
***
Мне повезло. Ехать нужно было по прямой. Сладкая усталость дрожью пробежала по моим рукам и ногам. Из последних сил я сел в вагон и стал распутывать провода наушников. Напротив меня сидел молодой парень в тёмных очках. На нём была чёрная куртка, джинсы и кеды на высокой подошве. Увидев, что я достаю плеер, он явно оживился и немного подал голову вперёд. Я на мгновение посмотрел в тёмные стёкла его очков и понял: парня заинтересовало, что же я такое буду слушать. Видимо, напряжение в моих действиях он толковал как страсть сумасшедшего меломана. Боясь расстроить его, я отсел в другой конец вагона. Пусть не нервничает, ничего особо интересного он не услышит. Кроме того, часть наземного пути, которую преодолевает поезд, не столь велика, чтобы успеть услышать хотя бы часть музыкального репертуара. Когда я наконец победил злосчастный узел и вставил «капельки» в уши, то отчего-то почувствовал себя очень глупо. В самом деле, зачем надо было отсаживаться в другой конец вагона? Здесь и дуть будет сильнее, и запах хуже, а сидение сплошь из пластика, жёсткое и неудобное. Кнопка «Play» и размеренный ритм «синтипопа» стал разбавлять моё беспокойство. Руки перестали дрожать, а про парня я и забыл вовсе. В окне вагона были ясно видны провода и прочие элементы системы сообщений метрополитена. Они были похожи на змей. Когда чуть слышный скрежет колёс доносился до меня сквозь звучание песен в наушниках, я невольно вздрагивал и ещё более внимательно всматривался в окно вагона. Но каждый раз с облегчением вздыхал, понимая, что провода – это провода, змеями они никогда не станут.
Неожиданно чёрный фон за окном исчез, как призрак. Поезд мчался по мосту над рекой. Оранжевое пятно на горизонте, белое, как облако, небо, замёрзшая гладь вдоль водоканала и смутные очертания фабричных зданий. Рассеянный свет сквозь утреннюю дымку умолял меня улыбаться как можно шире. Я ему почти поверил. Чувство обречённости как будто пронзало листы металлических стен и перегородки вагона. Утренний свет и цвет болезни. Оттенки лихорадочного бреда. Это оранжевая жидкость. По самое горло. Как будто прижали. От этого даже легко. Хочется ехать как можно дольше. Как можно дальше. Как можно быстрее. Проезжая мост, я отчего-то мысленно представлял, как гаснут фонари рядом с домом Лизы. Первый, второй, третий, все. Наступает день. Всё видно, и никто не может быть собой. Только тем, кем надо быть. И это печально. Мысль о золотой середине я также мысленно смял в кулак, кинул себе под ноги и растоптал. Никакой золотой середины. Никаких соглашательств. Не хочу видеть Лизу при дневном свете. Пусть она запомнится мне в лучах электрического света. Пусть её лицо будет озарять окружающую темноту в маленькой комнате с неудобной кроватью. Это и есть правда. Её правда. Вспомнился тусклый свет оранжевого фонаря за окном. Он был лучше солнца. Он был теплее. На ровной глади речного льда можно было разглядеть длинную зигзагообразную линию. Подобный разлом, казалось, проходил и по моему пищеводу. Было неприятно и даже больно. Хотелось выпить какую-нибудь вяжущую гадость, хотя бы и барий. Когда я лежал в больнице, для рентгена обязательно нужно было пить барий. Я запомнил, как он приятно связывает пустоты пищеводы в органическое целое. И тогда боль проходит. Я понял, что стало очень грустно. На глазах почему-то стали наворачиваться слёзы. Влажный неконтролируемый хаос. Первая капля, вторая, третья, много. И только спустя мгновение я понял, что не из-за мысли о спасительном барии. Всё само собой. Как всегда. Поток мыслей сменил свой оттенок, как и то, что я видел за окном. Снова чёрный цвет. Много чёрного. Всё черное.
***
Так как ты им задолжал?
– Как все. Просто жил и…
– и… задолжал, – слегка улыбаясь, произнес Максим. Это длилось всего какую-то долю секунды, но я заметил, что его улыбка была по-младенчески искренней и открытой.
– Просто так получилось… Сам не знаю. Вроде бы все шло как надо, а потом, – я внезапно для себя резко посмотрел на Максима, но его лицо по-прежнему излучало лишь хладнокровную заинтересованность. Ребяческое любопытство исчезло, как будто его никогда и не было.
– Что потом?
– Потом я… – что-то мешало мне произнести следующую часть фразы. – Я… я просто…
– Не торопись и успокойся.
– Я понял… Нет, вернее, я не понял, а почувствовал, что что-то не так, – мой голос задрожал. – Я хотел быть, как те, которые, могут, просто…
– Хотел быть, как те, которые могут?
– Да, наверное, это подходящее выражение, – я тяжело вздохнул, расслабил плечи и тут же сжал свои кулаки. – Но это все совсем не то, что ты думаешь. Ты, наверное, считаешь, что я просто прогнулся, да?
– Я сейчас вовсе ничего не считаю, – Максим облокотился на стол и аккуратно схватил свой подбородок большим и указательным пальцами. – Из всего, что ты сейчас мне пытаешься рассказать, я уяснил очень немногое. Пока я только вижу, что ты очень напряжен. Для начала тебе стоит уметь контролировать свои руки.
Я покорно разжал кулаки. Кровь приятно стала щекотать вены.
– Твои руки… – Максим явно пытался сказать что-то важное, но тотчас, же передумал. – Это потом, все потом, – слова были адресованы явно не мне.
***
А в тот день все действительно было иначе. Солнце стало поглощать все помещение кухни. Капли воды на плите переливались ярким светом, они шипели на раскаленной поверхности соседней конфорки и исчезали так быстро, так шумно, как будто чей-то мир схлопнулся в один миг. Но мне не было грустно. Я смотрел на Максима, который молча наблюдал за тем, как готовятся пельмени. Он был высоким, но очень худым. Длинное вытянутое лицо, узкие скулы, большие глаза, немного впалые щеки. «Ест он, скорее всего, один раз в день», – подумал я.
– Ты очень худой, – сказал я, улыбаясь.
– На себя посмотри, – не отвлекая своего взгляда от кастрюли, произнес он.
Мне казалось, что вся его фигура – это сложная сочетание каких-то металлических трубок. Нет, внешне он был вполне нормальным человеком. Но только когда не двигался. Движения были очень странными. Поворот головы влево, медленное, но уверенное вслед за головой движения корпуса, ноги, не отрываясь от поверхности пола, поворачивались за остальными частями конструкции. Это было поразительно.
– Ты как-то странно двигаешься, – с восхищенным любопытством сказал я.
– Нормально, – легким кивком ответил Максим. – Нормально я двигаюсь. А тебе надо поесть.
Румянец стал заливать мои щеки. «Когда тебя кто-то кормил в последний раз?» – риторический вопрос возник в моей голове, как грохот молнии. Я чуть улыбнулся от нелепости происходящего. Как будто речь шла о чем-то очень важном. Как будто это что-то значит. Как будто мир перевернулся.
– Не знаю, что и сказать, но есть это можно, – столовой ложкой Максим пытался накладывать мне на тарелку пельмени. – Знаешь, это вполне доступно, сытно и…
– А я люблю пельмени, – с улыбкой ответил я.
– Ну… – Максим немного смутился, но тотчас, же сделал вид, как будто выполняет свой гражданский долг. – Ешь.
***
– Кажется, он просто не понимает, что происходит.
– Разумеется! А ты думал, что он может быть другим?
– Каким другим?! – ответил раздражённым голосом Максим.
– Успокойся, невротик, – смеясь, произнесла Полина. – Он очень устал, не видишь? Он даже нас с тобой не замечает.
Я действительно почти не замечал их. Я ел пельмени. Всё моё естество было сопряжено с чувством голода. Пельмени мне казались какими-то необыкновенно вкусными. Особенно мне нравился процесс раскусывания лакомства. Зуб разрывает мягкую оболочку блюда, проникает в начинку, и вот уже целая палитра вкуса растекается по нёбу и поверхности языка в радужных красках радости. Слюна стекает по пищеводу, подобно воде с горного склона. Я был весь одурманен запахом чеснока и пряностей. Звериное чувство противно тонкостям гастрономических изысков. Впрочем, о каких изысках идёт речь?! Это же просто пельмени! Эта мысль меня немного отрезвила, и я смог следить за диалогом Полины и Макса.
