Максим Далин - Зловещая долина
— Позвольте поинтересоваться, зачем? — вкрадчиво спрашивает Мама-Джейн.
Заказчик мнётся и мямлит. Уши у него светятся, как стоп-сигналы грузовика в ночи. Я понимаю больше, чем он сказал.
— Долли — ИскИн, — говорю я. — Она мыслит. У неё есть свои симпатии и антипатии, она многое чувствует, хоть и машина. Это машина высокого, очень высокого класса. Уже существо, а не предмет.
— Это я знаю, — кивает заказчик. — Очень, очень хорошая, замечательно красивая и очень дорогая машина… просто как живая девочка… но вы не додумали с выключателем…
— У человека его тоже нет, — говорит Мама-Джейн.
— Человека это не украшает, — пыхтит заказчик. — А машину — тем более… Но — ладно. Ей ведь не может быть больно, да?
Кровь приливает к моему лицу. Я делаю усилие, чтобы не сжать руки в кулаки. Уже хочу сказать, что сделка не состоится, с языка едва не срывается что‑то, крайне оскорбительное — но тут врубается селектор. На связи Алик-Хамло.
— Робби, — говорит он, — со мной только что связались из МЧС. Пожар на станции метро. Они просят, чтобы мы там были; случай, говорят, пустяковый — но они просят, чтобы мы их подстраховали.
— Понял, — киваю я. Отключаю Алика, врубаю общую тревогу. Говорю по трансляции. — Всем Галатеям не ниже третьего поколения через две минуты быть на вертолётной стоянке. Пожар в метро.
— А вы при чём?! — поражается заказчик, но мне не до него.
Мама-Джейн забирает Долли, которая — мех второго поколения. Мы с Клодией бросаем заказчика на произвол судьбы и бежим к вертолётной стоянке. Мама-Джейн с ним сама закончит — сделка всё равно не состоится. Когда заказчик говорит, что меху не больно — это симптом отвратительных вещей.
Деньги — деньгами, бизнес — бизнесом, но не могу я продать Маленькую Долли человеку, который решил, что с ИскИном можно делать то, что нельзя с живыми людьми.
А он решил. А с ИскИном тоже нельзя.
А «пустяковый случай» на языке МЧС означает возможное бедствие жутких масштабов. В последний раз «пустяковым случаем» была трещина в стене здания, которая обернулась рухнувшим торговым центром. Если бы не мы, смерти считали бы сотнями.
Теперь пожар.
Чёрт, ненавижу пожары — это чертовский риск даже для мехов. Но Галатеи справятся. Они всегда справляются — их и создавали для таких ситуаций.
У входа на станцию метро — толпа. Полиция, МЧСники, пожарные… оцепление — и не пускают пассажиров. Дело ожидаемо хуже, чем нам сообщили.
Рыжик осторожно сажает наш крохотный вертолёт на площадь у входа. Нас — семеро, считая меня, хотя во мне и нет особого смысла: я даже не координирую их толком. Просто присутствую — для людей, не для мехов. Моя команда — апгрейженный Кевин, оба Ланса, новая Герда и Герберт Алика, Клодия. Они одеты в форму Чрезвычайной Службы — чтобы не привлекать к себе внимания; на нашем вертолёте тоже их эмблема — нам давно уже её разрешили.
ИскИны бегут к входу, а я — за ними. Коп пытается остановить Рыжика — Рыжик осторожно отводит его руку. К нам навстречу выскакивает Вальтер, командир городской Чрезвычайной Службы, у него белые губы, он часто, порывисто дышит.
— Слава Богу, Робби, — выдыхает он, увидев меня. Жмёт руку до боли. — Беда. В вестибюле дым, огонь — температура такая, что людям не войти, даже в защитных костюмах. Со станцией связи нет — похоже, там вырубилось электричество или повреждена проводка. Мы даже не знаем, горит ли внизу. Похоже на теракт. В любом случае — на станции люди. Час пик… не всех успели эвакуировать.
Мои детки даже не переглядываются, но я понимаю, что они обсуждают положение «мысленно», по радио, машинным кодом, на своей волне, недоступной полицейским рациям и не создающей для них помех.
Им хватает полминуты. Клодия легко целует меня в щёку:
— Мы слышали, босс. Мы приняли решение, босс. Мы идём.
Я киваю. Вальтер кричит: «Пропустите, пропустите их!» — и ИскИны бегут к входу в станционный вестибюль. Пожарные смотрят на них безумными глазами.
Пожилой пожарный останавливает Герду, схватив за запястье:
— Девонька, стой, нельзя! Вы ведь даже без масок, там дым…
Вальтер устало урезонивает:
— Отпусти, Пит. Это — команда Робби, у них свои методы.
Я надеваю радиогарнитуру, опускаю на глаз «монокль». Связь — с Клодией и со всеми. Микрокомпьютер в гарнитуре расшифровывает для меня машинный код — и пока я знаю, что происходит в аду, куда отправились мои ИскИны, мои Галатеи.
Это действует не первый закон робототехники — «мех не может причинить человеку вреда или допустить вред бездействием». Это работает основная этическая заповедь ИскИнов — «каждое проявление жизни уникально и бесценно, необходимо использовать любую возможность для его сохранения». А ещё это сложная задача для них.
А решать сложные задачи — наслаждение для ИскИнов. Решение сложной задачи — такое острое наслаждение, что Галатеи готовы рисковать собой, хоть для каждого для ИскИнов собственное существование — значимая ценность.
В их готовности рисковать я вижу что‑то уязвимо-человеческое. Прекрасное.
Ребята вбегают в вестибюль — и опускают кислородные фильтры: нехорошо, если в систему попадут частички копоти. Всё в дыму: ИскИны задействуют радары. Страшная жара — семьдесят, девяносто, сто тридцать, двести, температура растёт — ребята запускают охлаждение. Я почти ничего не вижу, в «монокле» — помехи, но я вижу внутренним зрением облака белого пара, которые окружают ИскИнов, бегущих к эскалаторам.
Нашли живого в вестибюле. Ланс-Второй, Аристократ, вытаскивает на руках молодого мужчину в полубессознательном состоянии. Одежда на юноше дымится, его волосы тлеют, кожа обожжена во многих местах — он даже не кричит, а скулит. К ним бросаются медики, Ланс кладёт человека на носилки и бежит обратно, догонять группу.
— Фантастика, — бормочет рядом со мной фельдшер штурмовой бригады медиков.
Раненый кашляет, его рвёт, он пытается что‑то сказать. Его рот закрывают кислородной маской.
Я слушаю, слушаю. Пока слышно, хоть и плохо.
Эскалатор горит: ИскИны наблюдают огонь под ступенями, сплошная стена огня, температура уже под тысячу градусов Цельсия, охлаждение мехов еле справляется, ребятам дискомфортно. Их спасает только скорость — они пробираются по балюстраде, сквозь сплошной огонь — помехи, но я понимаю, что тяжело и опасно. Три ужасных минуты, четыре, пять. Код Клодии: «Мы внизу, босс. Темно, дым, но из тоннеля тянет свежим воздухом. Здесь люди».
— Много ли? — спрашиваю я. Вслух, гарнитура переведёт.
«Живых — до тридцати человек в поле зрения. Трупы».
— Оставьте мёртвых. Тоннель обесточен?
«Герберт сообщает: на путях трупы убитых электрическим разрядом, но в настоящее время тоннель обесточен, вибраций от близко проходящих поездов не слышно. Выводим людей на следующую станцию, босс».
— В какую сторону? — спрашиваю я.
«К «Королевской Площади», босс. Всё идёт хорошо. Через пять-семь минут мы перекроем доступ на станцию — можно будет запускать через вестибюль углекислый газ и подавить пламя».
Вальтер рядом со мной напряжённо слушает. Говорю для него:
— Ребята выводят людей по тоннелю, в сторону «Королевской Площади». Они собираются перекрыть герметичные створы, чтобы пожарные могли потушить огонь углекислотой. Мне сообщат, когда всё будет готово.
— Как они прошли? — поражается пожилой пожарный. — Не могли они пройти. Не может человек туда пройти, даже в маске и защитном костюме — они уже мёртвые.
— Они в порядке, — говорю я. — Они у меня особые ребята.
И слышу, как Клодия сообщает: «Босс, створы закрываются. Газ можно будет пустить через минуту. Скорее всего, прервётся связь…» — и сигнал исчезает.
— Всё, — говорю я. — Можно гасить огонь, не опасаясь убить людей. Живых вывели, надо встречать группу на Королевской Площади.
Я иду к вертолёту. Мне надо встретить ребят, а с пожаром здесь справятся и так. И диспетчерам метро сообщат — это уже просто.
На станции «Королевская Площадь» вход блокирован, на перронах — медики, спасатели, как‑то просочившийся типчик с фотокамерами. Тоннель, по которому движутся мои ребята и спасённые люди, обесточен целиком; его пытаются подсветить прожекторами, но я объясняю — у ребят есть фонари.
Помехи внутри тоннеля так сильны, что я вообще ничего не слышу, хотя слушаю каждую минуту. Время тянется нестерпимо долго. Рядом со мной уже поговаривают о том, что «не может быть» — не иначе, как уверены, что я общаюсь с голосами в собственной голове.
— Они бы не смогли даже войти, — говорит, наконец, медицинская дама — её внешность я использовал бы для работы над боевой машиной. — Около тысячи градусов, кислород фактически выгорел… Не знаю, чего мы ждём.
Но тут я слышу писк машинного кода и бесстрастный голос перевода:
«Наконец‑то удалось связаться с вами, босс. Мы приближаемся. Находимся в семистах-восьмистах метрах от платформы «Королевская площадь». С нами пятеро детей, женщина, отравленная угарным газом, и шесть обгоревших, один — очень серьёзно. Организуйте помощь, босс».
