Ант Скаландис - Катализ
И тут дверь в гостиную с шумом отворилась, и Ленка, качающаяся под тяжестью ноши, грохнула на пол пластмассовый ящик с двадцатью запотевшими бутылочками, села рядом и блаженно зажмурилась. И у меня от предвкушения гулко заколотилось сердце, но сначала я решил сообщить новость:
— Малышка! — торжественно произнес я. — Я нашел твои трусы. Они были на письменном столе.
Ленка уже схватила бутылку и яростно открывала ее зубами, не в силах более ждать.
— На письменном столе? — сказала она, выплевывая пробку. — Оригинально!
Она, не отрываясь, почти осушила бутылку и, шумно выдохнув, начала хохотать. Видимо, тоже вспомнила вчерашнее.
— Виктор, — говорила она сквозь смех, — но почему именно на письменном столе?
— Не знаю, — сказал я, — просто так захотелось.
И мы стали хохотать вдвоем. Мы даже не услышали, как вошли Альтер с Аленой. Алена выглядела экстравагантно. На ней были огромные, не по размеру кроссовки с болтающимися шнурками, яркие спортивные трусы и мокрая насквозь и потому почти прозрачная кофточка, едва достающая до пупка. Альтер был практически голый, если не считать большого махрового полотенца в качестве набедренной повязки. Оказывается, они увидели на лестнице Ленку с ящиком и тут же ощутили жгучую жажду. А еще они пришли к нам мыться, потому что у них в номере какой-то шутник завязал душ узлом, труба лопнула, вода брызжит во все стороны, только не туда, куда надо, и теперь, как сказал Альтер, у них даже кошку не вымоешь. Ленка спросила, почему именно кошку, на что Альтер ответить не смог, а я напомнил ему, что он и есть тот самый шутник, что это по его идее мы вдвоем завязывали узлом шланг, причем были уверены, что это ванная комната в номере Угрюмого, и тут уже смех поднялся несусветный. Ленка держала в руке третью по счету бутылку, рука у нее дрожала, и фанта выплескивалась на грудь, и на мою ковбойку, и на джинсы, и кто-то из нас вспомнил «золотой дождь» Пьетро Меннеа на московской Олимпиаде, и мы принялись поливать друг друга фантой, и это сумасшествие, это бесшабашное веселье казалось верхом счастья.
Никогда после я не испытывал ничего подобного.
А потом мы вымылись, прилично оделись и спустились в ресторан. И там, за столиком в углу сидел Угрюмый и деловито ел яичницу. Когда мы вошли, он как-то странно посмотрел на меня. Так странно, что мурашки по спине пробежали. И хотя потом мы еще почти полчаса сидели вчетвером посреди зала, так же беззаботно шутили и хохотали, пили крепкий до кислоты кофе, ели какие-то восхитительные, тающие во рту пирожные, то есть хотя мы по-прежнему звонко радовались жизни и старались ни о чем плохом не думать, все же именно тот странный взгляд Угрюмого положил начало новому — вечному периоду моей жизни.
И было так: Угрюмый подошел к нашему столику, пододвинул стул и сел.
— Есть мнение, ребята, — сказал он тихо и просто, — что вы бессмертны.
Я почувствовал, как у меня сразу пересохло во рту, и сумел только выдавить сипло:
— Это… твое… мнение?
— В том числе и мое, — подтвердил Угрюмый.
И в тот же момент словно бесшумно опустился стеклянный колпак. Все звуки ресторанного зала исчезли, а все жующие человечки за столиками стали как будто игрушечными.
«Вот оно, — подумал я, — вот оно», — глядя на круглые, как блюдца, Ленкины глаза, на приоткрытый рот Алены, на мятую салфетку в руках Альтера.
А что, собственно, оно? Разве я ждал этого? Да, ждал. Я ждал расплаты. Настоящей расплаты. И она пришла. Бессмертие. Бессмертие, которое было смешным в рассказах Шекли и дьявольски заманчивым в романах Саймака. Бессмертие оказалось страшным. Исключительность. Одиночество. Бесконечные смерти друзей. Холодная бездна будущего. Желание умереть и удвоенный, утроенный страх смерти. Необъятный поток информации. Безумие.
«Спасибо, Апельсинчик, — думал я, — спасибо, родной».
А Альтер проговорил с усилием:
— Ка… конь… коньяка…
И Угрюмый потребовал громко, на весь зал:
— Коньяка для великой четверки!
Я был благодарен ему за то, что он не крикнул «для четверки бессмертных», хотя, наверно, он просто не имел права крикнуть такое.
Лариса
…Сделали очень странный вывод. Они решили, что интимная близость с вечными сделает бессмертными их самих.
А. АзимовКогда Угрюмый вызвал меня к себе, я сразу почуял неладное. И, как бы защищаясь, начал с шутки:
— Что, удалось доказать, что палец Брусилова, будучи сглодан собакой, на выходе из нее вновь превращается в палец Брусилова?
— Садись, — сказал угрюмый, — разговор долгий.
Я сел.
— Когда ты обнаружил свои регенеративные свойства?
— Через два дня после контакта.
— Плохо. Как ты объясняешь возникновение этих свойств?
— Апельсин сделал меня бессмертным, чтобы я всегда управлял им.
— Очаровательно. А Лену зачем? Шутки ради?
— Ну, как тебе сказать, чтобы я не скучал, наверно…
— Изумительная мотивировка! А знаком ли ты с гипотезой передачи регенеративных свойств половым путем?
— Не согласен с этой гипотезой. Грубовато для Апельсина. Полагаю, что меня и жену он сделал бессмертными одновременно.
— Но это же все лирика. Необходим эксперимент.
— Какой эксперимент?
— Эксперимент по передаче регенеративных свойств половым путем, — терпеливо повторил Угрюмый свою формулировку.
— Кому? — глупо спросил я.
— А это имеет значение? Вообще есть кандидатура.
— По-моему, не стоит, — сказал я.
— Почему не стоит?
— Ну, просто не стоит — и все.
— Детский сад, — пробурчал Угрюмый. — Ты пойми, я должен полностью восстановить картину происшедшего.
— Ты ничего не восстановишь. Идея ахинейная. Может быть, я смогу передать бессмертие мысленно.
— Попробуй, — предложил Угрюмый.
Он швырнул мне оранжевый шар, лежащий на столе.
— А ты хочешь стать бессмертным? — спросил я.
— Я хочу узнать истину, — ответил он, и в его устах слова эти не звучали высокопарно, а были просто объяснением.
— Хорошо, — сказал я, держа шар в руках, — положи ладонь сверху. Вот так.
Я старался, но это было глупо, особенно глупо, потому что благодаря Светке я уже познакомился с другим методом. И было противно врать. Но я не мог иначе и изо всех сил упрашивал Апельсин сделать Угрюмого, если не бессмертным, то хотя бы просто монстром.
— Все? — спросил он.
— Все, — сказал я, и он порезал палец.
— Блестящий метод, — съязвил Угрюмый, беря пузырек с БФ-ом.
Палец непрерывно кровоточил.
— А ты случайно гемофилией не страдаешь? — пошутил я на закуску.
— Нет, — серьезно ответил Угрюмый. — Но ты понял, наконец, что эксперимент нужен.
— Но ведь и ты меня пойми! — взорвался я. — Да, я монстр. Я соглашаюсь тут черт знает на какую вивисекцию и прочие измывательства. Но спаривать меня, как какое-нибудь животное, как распоследнего хряка, это уж, извини, слишком!
— А почему «как»? Мы все животные. Человек — это животное. Ты плохо учил биологию в школе. А хряков, между прочим, сейчас не спаривают, а на бревно гонят, а потом свиноматок искусственно осеменяют.
— А ты не можешь свою свиноматку искусственно?
— Могу. Я уже пробовал.
— Пробовал?!
— Разумеется. Что, мы твою сперму, что ли, не исследовали.
— Так значит, не вышло?
— Представь себе.
— Забавно.
Признаться, я был озадачен.
— Очень забавно, — согласился Угрюмый, — А с Леной вышло.
— Я же говорю, половой акт ни при чем.
— А я этого не знаю, — Угрюмый начал кипятиться. — Искусственное оплодотворение — это не чистый эксперимент. Понимаешь? Думаешь, я что, эротоман какой-нибудь? Набиваюсь в соглядатаи и буду слюни пускать? Да я бы и рад начать с внутривенного вливания или пересадки кожи, но это все опасно, смертельно опасно! Не знаю я, как твои жуткие клетки будут действовать на клетки нормальных людей. А половой акт… Да что тебе объяснять! Мальчишка ты и в медицине профан.
Он помолчал, остывая, потом спросил:
— Лену предупредить?
— Сам предупрежу. И вообще я еще согласия не давал, — но это я уже так поворчал для порядка.
— Жду через полчаса в лаборатории. Лене могу разрешить поприсутствовать, чтобы не ревновала, — добавил он совершенно серьезно.
— Спасибо, — сказал я, — это очень любезно с твоей стороны. Я просто чувствую себя должником. Поэтому, когда я буду спать с твоей женой, я разрешу тебе поприсутствовать. И Васю приглашу, чтобы ты не очень ревновал.
С этими словами я вышел и закрыл дверь.
А Ленка потом сказала:
— Передай своему Угрюмому, что он дурак.
Но это было уже в конце разговора, а начать его было ой как нелегко! Мы вышли в парк, и я попросил Васю не ходить за нами по пятам. Вася согласился и маячил все время в отдалении.
— Малышка, — сказал я очень тихо, — в ту ночь, когда у нас была Светка… Ты помнишь ту ночь? Мы с ней…
— А ты думаешь, я не догадывалась? — это был вопрос-пощечина.
