Хакеры: Basic - Чубарьян Александр Александрович "Sanych"

— Да пока не знаю…

— Ты сейчас вообще где?

— Я… кхм… да так, то тут, то там…

— Ясно. Слышал, у друга твоего, Лешки, игру поломали?

— Кхм… кажется, что-то слышал…

— А, ну да, вы же не общаетесь… Говорят, эта игра до взлома ему по миллиону долларов в месяц чистой прибыли давала.

— А сейчас?

— А сейчас босый хер. Он ее продал вроде, каким-то китайцам или казахам… теперь то ли с обменниками трудится, то ли…

— Эд Макарыч!

— А?

— Дело у меня к вам есть, важное и секретное.

— Ну, то ж понятно. Чего хотел?

— Личное дело мое скинуть можете? Ну, интернатское…

— А зачем тебе?

— Да карту медицинскую хочу посмотреть.

— Со здоровьем что-то?

— Так, кое-что беспокоит… скинете? Магарыч с меня.

— Да ты только обещаешь все… Ладно, скину уж. Мыло дай, куда кидать.

— Вот.

— Вечером отправлю.

— Спасибо, Макарыч. И это… контакт потом потрите вместе с логами, ладно? Я как-нить еще стуканусь…

— Эх, молодежь, и не стыдно меня безопасности учить? Tuto, cito, jucunde, что означает: не ссы, потру.

Разговор длился несколько минут, и когда связь разъединилась, Ник почувствовал укол совести. Нехорошо получилось — даже не спросил, как дела у Магарыча, как здоровье.

К тому же соврал — не интересовала Ника медицинская карта, равно как и табель успеваемости, и ежегодные характеристики от преподов.

Все, что ему было нужно — это координаты краснодарского детдома, откуда его в шестилетнем возрасте направили в Питер.

Вечером того же дня файл с личным делом Никиты Гумина лежал в почтовом ящике, зарегистрированном несколько часов назад только для этой цели. А утром следующего дня Ник уже стоял перед зданием интерната.

Площадь Карла Маркса девятнадцать дробь одиннадцать, детский дом номер семь. Отсюда, из этого здания, если верить его личному делу, Ника вывезли в Питер. Почти восемнадцать лет назад.

Есть в голливудских фильмах распространенный штамп. Выглядит этот штамп примерно так: герой идет по улице, замечает какую-то деталь вроде старой скамейки, памятника или какого-нибудь высохшего дерева, и в этот момент его озаряет. Он начинает вспоминать все, что происходило с ним много лет назад в этом месте. Как он ходил здесь, с кем разговаривал, где сидел, что видел. Он вспоминает все, может быть не сразу, по частям, но, все же, вспоминает.

Ник не вспомнил ничего.

Он смотрел на аллею, на лавочки, на памятник великому экономисту — и не мог вспомнить ничего из своего детства. Вообще ничего, ни одной мелочи. Если верить личному делу, ему тогда было шесть лет. Все, что касается детства, Ник помнил урывками, и все это касалось только событий, произошедших в Питерском детдоме, но не в Краснодарском.

Небольшая стайка разношерстной детворы с шумом высыпала из здания и помчалась куда-то за угол, громко крича. Им было лет по шесть-семь, как раз столько же, сколько было Нику, когда его отсюда вывезли.

Помедлив, Ник направился следом за детворой — обойдя дом, он оказался перед футбольным полем с ржавыми покосившимися воротами и несколькими лавками по бокам. Что-то похожее было в Питере, только более цивильного вида. Причем питерское поле Ник помнил очень хорошо, а тут…

Никаких эмоций, никаких воспоминаний.

Все чужое.

Ник вернулся и вошел в здание со смешанным чувством неуверенности.

На входе его остановил вахтер. Дедок лет шестидесяти, от которого ощутимо несло спиртом, добродушно поинтересовался, не террорист ли он.

— Не террорист, отец, не террорист. Учился я тут, восемнадцать лет назад. Теперь вот заехал, проведать…

— Восемнадцать лет назад меня тут не было, — словоохотливый дедок сочувственно покачал головой. — А я тут самый старожил, в следующем году пятнадцать лет будет, как тут работаю. Так что вряд ли ты своих учителей найдешь.

— Да мне бы архивы посмотреть, отец, — Ник ненавязчиво сунул дедку в карман купюру. — Я тут и сам недолго проучился, мне шесть лет было, когда меня перевели отсюда.

— Архивы — это тебе к завучу надо. Гаврилова Ольга Михайловна, она у нас архивами заведует. Вон туда ступай по коридору, — показал дед. — Последняя дверь слева, там рядом табличка будет, не перепутаешь.

Ольга Михайловна оказалась дородной женщиной с крашеными волосами и откровенно алчным взглядом бюрократки-взяточницы.

Едва она поняла, что Ник явился без всякого официального приглашения, исключительно в частном порядке, как сразу же взяла инициативу в свои руки.

— Значит, говорите, здесь прошло ваше детство? — строго спросила она, постукивая карандашом по краю стола.

— Дошкольные годы, — уточнил Ник.

— И что же вы хотите?

— Можно ли посмотреть на свое личное дело? — Ник аккуратно положил на край стола купюру.

Постукивание прекратилось, купюра куда-то исчезла, строгость в обращении быстро улетучилась.

— Вообще-то, это не положено, но…

Получив еще одну купюру, завуч не только отвела Ника в комнату с архивом, но и лично помогла в поисках информации о Нике.

Они провозились несколько часов, за которые пересмотрели, наверное, тонну бумажного архива. Но все их поиски были безрезультатны — никакого упоминания о Гумине Никите в архиве не было.

— Может, мое личное дело потерялось? Или…

— Нет. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, вот же все списки учащихся за те годы. Вас нет ни в одном из них.

Это верно. Ни в одном списке не было никакого упоминания о Нике, поэтому версия о том, что личное дело потеряно или похищено, отметалась.

Вывод мог быть только один — Ник действительно никогда здесь не был.

Он возвращался домой в полной растерянности. А когда пришёл, его состояние сразу заметил Малой.

— Ну что, вернул свое детство?

Ник покачал головой.

— Нет. Вообще никаких упоминаний обо мне нет. И не вспомнил ничего, словно впервые в жизни тут побывал.

— А для тебя это так важно? — спросил Малой.

— Не знаю, — пожал плечами Ник.

— Ну и плюнь на это. Поехали лучше в Сочи. На море покупаемся, чурчхеллы поедим, круто!

— Угу… Поедем.

Ночью, когда Малой уже спал, Ник снова связался с Магарычом.

— Эд Макарыч, а не могло быть какой-нибудь ошибки? Может, перепутали что-то при поступлении?

— Может и перепутали. Вас тогда привезли целую пачку, с разных городов, но в один день доставили. К открытию торопились, видать. А ты сам-то что, ничего не помнишь?

— Только то, что в Питере было.

— Ну и память у тебя, совсем дырявая. Я вот даже помню, как вас всех в приемном зале собрали, человек пятнадцать. Вдоль стены стояли, глазенками своими хлопали. Ты же тогда, вроде, с Лешкой познакомился, разве не помнишь?

— Ладно, Эд Макарыч, пойду я спать.

— Погоди, — остановил его Магарыч.

— Что?

— Тут такое дело… в общем, я знаю, что это ты Лешкину игру взломал.

Ник помолчал немного, потом спросил равнодушно:

— Откуда инфа?

— Я тут кое-какие услуги Синдикату оказал. Они мне и рассказали. Ты знаешь, что Лешка сильно зол на тебя?

— Плевать, — отозвался Ник.

Магарыч вздохнул — ему что-то хотелось сказать, но он не знал, с какой стороны подойти. Потом, решив более не колебаться, сказал прямо:

— Он послал по твоему следу дашнаков.

— А кто это?

— Это те, кто рано или поздно тебя найдут. Ник, я не знаю, где ты, но тебе лучше не задерживаться долго на одном месте.

— Я понял, Эд Макарыч. Спасибо.

— Бывай. Надеюсь, еще увидимся.

Спать Ник лег не сразу. Еще долго сидел у окна с сигаретой и чашкой кофе, смотрел на улицу, едва освещенную фонарями, и думал о том, что, в сущности, Малой прав, и на поиски своего детства действительно стоит забить. Какая разница, где он провел свои первые годы жизни. В мире существует множество более важных вещей, чем прошлое, которое не вернуть, не изменить.

За много километров отсюда, по трассе «М-4 Дон» мчались два черных минивэна. В тот момент, когда Ник натягивал одеяло до подбородка, закрывая глаза, минивэны промчались мимо поста ГИБДД, въезжая на территорию Краснодарского края.