Иван Логинов - Призванный. Возможно, баллада.
Ладно, как и было задумано, разведка боем.
С силой выдыхаем без остатка, подпирая легкие диафрагмой, и устремляемся прямо в гущу вражьих рядов, с тяжелым топаньем, зловещим уханьем и грозным потрясанием ножа. Передний подбирается, выжидает момент, поводя опущенным хвостом, и резко, почти с места, прыгает нам на грудь. Хорошо, что опять попадает в шаг. Слегка прогнувшись назад, маховым пинком снизу в брюхо добавляем его движению необходимый для выхода на орбиту вектор, и он с недоуменным вяканьем взмывает над нашей головой. Пока он там раздумывает, как ему опускаться обратно: планировать, раскинув лапы, или, согнувшись, валиться кулем, рвемся дальше. Следующего, низко припавшего к земле, с ходу перепрыгиваем. (Правда, теперь он, вскинув морду, успевает располосовать штанину комбеза). Тот, что за ним, знамо, готов к любому повороту: стоит в полный рост и оскаленной пастью выцеливает нашу ногу. Когда он понимает, какой именно ботинок окажется в зубах и уже устремляет морду навстречу, мы, резко наклонившись, хлещем лезвием наотмашь, одновременно скашивая взгляд вправо. Судя по злобному тявку, третий успевает, отдернув башку, уберечь глаза. Справа тоже облом – совсем рядом там пусто. Но слева, из-под руки, чуть ли не из-за спины, стремительно выбрасывается тень, немыслимо изогнувшись в полете, по-акульи изворачивается на спину и с размаху вонзает клыки в наше горло. На этот раз мы успеваем еще осознать, что заднюю часть вытянувшегося тела с поджатыми лапами по инерции проносит дальше, как ручку консервного ножа, и сомкнувшиеся челюсти, которым добавлено вращательного момента, с противным хрустом вспарывают мышцы, сухожилия, хрящи и аорту.
Неожиданно резкая боль. Волна шока. Провал.
Мутная тьма.
Равнодушный голос откуда-то сверху:
Ваш труп с выеденными внутренностями пролежал в карьере несколько дней, пока вороны, а затем муравьи не завершили начатое стаей голодных псов. Хоронить останки никому не пришло в голову. Бесхозные выцветшие кости лишь придали пейзажу колорита.
Из темноты, медленно наливаясь зеленым, проступает, наконец, строка, с сопроводительными квадратиками:
Желаете вернуться к тому, что сохранено?
Да. Нет.
Уф, но все-таки, да. Не такой Брайан человек, чтобы остановить его двойным перегрызом горла.
Подождите, идет загрузка…
Ждем.
Хорошо, что не поленились перезаписаться, а то опять бы пришлось тащиться с полкилометра по обожженной глине под присмотром парящего в небе орла, который, может, и не совсем орел – отсюда не разберешь.
Проявляемся на последнем непросматриваемом участке дороги перед поворотом, за которым выход из карьера перекрыт пикетом отборных блохоносцев. Да, похоже, чуть ли не каждый из них горазд. На заднем плане забрезживает какая-то рифма, но пока не всплывает. Наверно, потому, что голова занята другим.
Что-то ты, Брайан, делаешь не так. Речь не о том, что, возможно, стоило бы поискать иной способ выбраться из карьера. На девяносто девять, девяносто девять и девять в периоде другого выхода просто нет, и пробиваться все равно придется здесь, но вот наша с тобой тактика…
Ладно, мы не записные теоретики, и размышлять нам удобнее не из-за угла.
Мерным шагом, как сама неотвратимость, выходим на сцену.
Но идея неотвратимости возникает лишь в нашей голове. Дозорные предыдущих появлений Брайана не помнят, нынешнее для них по-прежнему первое, потому как мы каждый раз потом перезагружались, и никакого особого психологического воздействия оно на них не оказывает.
Останавливаемся шагов за десять до того, как ближайший приподнимется на передних лапах. Брайан думать пришел. Поближе к предмету осмысления.
Для начала, чтобы не нарушать установленной нами же доброй традиции, громко интересуемся:
– А почему без цветов?
Ожидающие опять демонстрируют равнодушие к риторике.
На сей раз нас это слегка задевает. Равнодушие, вообще-то говоря, граничит с презрением, свидетельствуя о хорошем самообладании, настоянном на уверенности в своих силах и ощущении собственного превосходства. Безоговорочного.
Подожди, Брайан, не заводись, успеется.
Итак, подробная диспозиция. Впереди потенциальный летун, сразу за ним гад ползучий. Потом виртуоз ловли ботинков пастью. Чуть далее на подхвате следующий, ничем доныне себя не проявивший. Справа пара, из которой один – дюже насобачившийся в бросках с акульим переворотом. А слева? Слева чем-то похожая пара, и с ушами у них примерно аналогичная история – у первого аристократично купированы, у второго по-простонародному обгрызены под корень. Кому, кстати, ударила в голову идея купировать уши дворняге? Или в этой паре именно ты натаскан рвать горло в акробатическом прыжке?
А и в самом деле, расположение-то у них откровенно парное, приспособленное для работы с подстраховкой. Не случайный сброд, команда.
Правда, на заднем плане более сложная фигура. Нечто вроде креста или ромба с выраженным центром.
Думай, Брайан, включай свой интеллект в целую полновесную единицу. Понятно, общей теории поля не создашь, но этого никто пока и не требует. Противостоят тебе тоже не Эйнштейны, вишь, какие покатые лбы и отчетливые надбровные дуги? И только у того, который обозначает собой перекрестье ромба, рыло не столь плавно, как у прочих, перетекает в загривок. На общем фоне он скорее даже лобастый.
А ведь как есть, вожак. В окружении личной свиты. Один прикрывает тыл, двое фланги, вертлявый спереди явно вестовой, или, если не льстить, шестерка на побегушках.
– Ну, что ж, общая картина ясна, – объявляем во всеуслышание и начинаем прохаживаться поперек колеи. – И роль каждого можно считать установленной. Включая вожака.
Разворачиваемся и оглядываем ряды.
Никто из аудитории и ухом не ведет.
Само собой, коли собрались вместе, всякий должен быть чем-то занят, как же по-другому? И ежели есть стая, куда без вожака?
Внутренне признаемся, что пока не намного продвинулись.
Понятное дело, стая, не раздумывая, последует за вожаком. Но в вожаки он ведь выбился не только за счет башковитости и первым, совершенно точно, не побежит. И вторым тоже. Лишь в случае массовой паники, причем, возникшей не по его личной вине, возглавит, как и положено по рангу, группу отхода.
– Признавайтесь, сучьи дети, кто из вас самый трусливый?
Как же, признаются!
Придется выяснять самим.
И построже с ними, Брайан, построже.
– Всем сидеть смирно, не чесаться, тупыми башками не вертеть, блудливых глаз не прятать, изучать вас буду!
От хлесткого окрика вздрагивает, похоже, только хозяйская шестерка. Остальные лишь едва заметно подбираются. Кто-то слева недовольно взрыкивает.
Боковым зрением усматриваем аристократа с купированными ушами. Ну, этого не проймешь, нечего и пытаться.
Делаем вид, что ошиблись – несправедливая обида ранит гораздо больнее.
– Эй, я к тебе обращаюсь, вертлявый! Разве было предложено высказаться? Кто интересовался твоим собачьим мнением? От него за версту против ветра разит псиной! Своими соображениями ты можешь подтереться. Хотя, в вашем племени, кажется, и нет такого обычая. Дерьмое-еды! Зады у вас, извиняюсь, принято, вроде, об землю вытирать?
В стане соперника начинает ощущаться некое подспудное брожение, даже, пожалуй, беспокойство: все ли идет, как задумано? Для того разве собраны, чтобы выслушивать глумления? Не пора ли дать укорот?
Но вожак неколебим, задача поставлена предельно четко: не пропускать. Ничего другого не вменялось, и отсебятины никто здесь не допустит.
Ладно, общая взвинченность в рядах уже на достаточном уровне, возвращаемся персонально к вертлявому, пока ему не показалось, что он вовсе не самый последний урод, а всего лишь один из. За коллективную вину стыд глаза совсем не ест.
Пройдя пару шагов, останавливаемся.
– Рыкать он тут, видите ли, будет! Тебя что, сученыш, мало били? Я спрашиваю, мало?
Вертлявый начинает ожесточенно выкусывать из лапы какую-то очень злую блоху. Всем блохам блоху.
– Тебе, я смотрю, неймется. Просто так, конечно же, жить скучно, надо обязательно нарваться! Ну, гляди, сам напросился.
Продолжаем движение перед аудиторией.
Повисает гнетущая пауза.
Вертлявый как бы случайно оглядывается: нет ли у хозяина желания вступиться за своих?
Вожак тоже как бы по делу отводит морду: исправно ли бдят на фланге?
Вертлявый обреченно отворачивается.
Пора, Брайан!
Скользящим прыжком посылаем тело под прямым углом влево, делая длиннющий приставной шаг, и с разворота на передней опорной ноге, на выдохе, швыряем нож. Сверкнув лезвием на еще низком солнце, он, вытянувшись в струнку, чертит над поверхностью стремительную горизонталь.
