Алекс Гримм - Бессмертие мистера Голдмена
Когда мне было двадцать семь, библиотеку закрыли, а в другую меня никак не хотели брать, и мне пришлось искать себе новую работу. После нескольких месяцев поисков, я стал почтальоном. Мне нравилась эта работа, Боб… честно… я любил ее. Я ходил по городу, слушая любимую музыку. «Пожалуйста, мэм. Ваша утренняя газета», - говорил я старушкам, которые ждали моего прихода. Они улыбались мне и говорили, что я очень хороший человек, и мне это нравилось. Здесь я почувствовал себя самим собой. Здесь, я был нужным. Здесь, я был настоящим…
Близилось Рождество. Я не помню, какой это был год, но, кажется, две тысячи пятый. Да, наверняка… Был вечер. Тихий вечер сочельника. Я заглянул в свой график, и обнаружил в нем незнакомый адрес, по которому еще ни разу не относил, ни писем, ни посылок. Я направился прямиком туда. У меня было прекрасное настроение в тот вечер, Боб… прекрасное… я помню, как мне нравилось смотреть на кружащийся снег, подсвеченный уличными фонарями. В наушниках играла какая-то симфония. Я не помню, какая именно, но мне очень нравилась классическая музыка. Она была божественной.
Я шел, и снег хрустел под моими ногами. Я был один, Боб, но мне было уютно в моем одиночестве. Мне никто не был нужен, и когда другие люди разделяли вместе со своей семьей праздничный ужин, я просто сидел в своей коморке, зажигал несколько свечей и в тишине съедал свой обычный рацион. И мне было хорошо…
Боб… я не был плохим человеком… да, порой у меня были приступы ярости и агрессии, но во всем Нью-Йорке не нашлось бы ни одного человека, кто мог бы увидеть это. Я сам справлялся со своей бедой, один. Я переживал, плакал и злился, но старался держать себя подальше ото всех, потому что понимал, что люди ничем не заслужили почувствовать мой гнев. Никто из них не был повинен в моем горе, и даже если среди них были те, кто смеялась надо мною в детстве, я любил их. Любил и ценил… каждого, Боб… я любил людей, даже тогда, когда они не любили меня.
Я подошел к назначенному адресу. Это был небольшой частный дом, какие обычно берут в долгосрочный кредит молодые семьи. На первом этаже, за оградой, совсем невысоко от тротуара было окно в гостиную, как я потом выяснил. На улице уже было совсем темно, а из окна струился теплый желтый свет. Я решил заглянуть в него и посмотреть, не оторву ли я хозяев дома от праздника. Я заглянул…
Боб… именно это я и видел в своем сне… я видел воспоминание о прошлой жизни… я не знаю, как такое возможно, и, прошу тебя, не надо мне это объяснять. Это не важно. Важно было другое. Тот мальчик, самый младший, которого во сне я принял за себя, был младшим сыном этого семейства. Когда я стоял у их окна, и на меня опускался снег, он обернулся и посмотрел в окно…
На какой- то момент, Боб… на какой-то маленький момент, мы встретились с ним взглядом. Он смотрел на меня такими добрыми глазами, какими только могут смотреть дети, не знающие, что в жизни есть боль и страдания. Он улыбался, Боб… но улыбался вовсе не так, как скалились другие дети. Он улыбался просто от души, потому что ему так хотелось… потому что именно так, с улыбкой он и воспринимал этот мир.
Никто не обращал на него внимания. Он поднял свою ручку и помахал мне, а я улыбнулся и помахал в ответ…
Боб… даже в этот момент уже было не избежать того, что случилось далее…
Роберт Льюис почувствовал, как ногти впиваются в ладони. Его глаза, так же, как и глаза самого Иззи, постепенно намокали от слез.
- Я стоял и смотрел на них. Какие они радостные. Четверо детей и старушка, укрытая клетчатым пледом. Все было именно так, как я видел потом во сне. Именно так, Боб. Мать, красивая молодая женщина, по которой и вовсе не скажешь, что она родила четверых, заходила и выходила из комнаты, сервируя стол и заставляя его горячими блюдами и закусками. Когда она исчезала из комнаты, старшие дети то и дело схватывали что-нибудь со стола и старались это проглотить до возвращения матери. Иногда они заставала их за этим, и произносила что-то, чего не было слышно за оконным стеклом. Лишь только маленький мальчик продолжал сидеть и смотреть на меня. Он просто сидел и смотрел, и ему было абсолютно неважно, кто я такой на самом деле. Мне… Боб… мне показалось, что только этот ребенок видит меня насквозь… что только он может принять меня именно такого, какой я есть на самом деле…
Все были в сборе, и не хватало только главы семейства - отца. В какой-то момент мне показалось, что его и вовсе нет, но это было слишком сурово, для этого образца идеальной американской семьи. Отец был, и очень скоро я его увидел…
Майкл Уиллис. Он вошел в комнату, натачивая тонкий разделочный нож. Он был совсем взрослым мужчиной, но я узнал в нем именно те черты, которые запомнил в детстве. Его волосы были точно так же зачесаны назад, а глаза хищно смотрели на запеченных куропаток, как когда-то смотрели на меня самого.
Я не верил своим глазам… спустя столько лет, я встретил того, о ком помнил каждый день. Я отказывался верить в происходящее и думал, что мои собственные глаза стали обманывать меня. Нырнув в свою сумку и посмотрев график, я увидел то, но что поначалу не обратил никакого внимания.
«Уиллис М…» - далее шел адрес. Сомнений не было. Это был он.
В этот момент, Боб… в этот момент что-то щелкнуло во мне. Словно в моем собственном сознании другой Иззи Голдмен взял меня и оставил в сторонку, чтобы я смотрел за тем, что он предпримет. И он предпринял…
Я подошел к двери и позвонил…
- Да, сейчас… - это был его голос. Я слышал эти слова, а память выдавала: «Давай, малыш Иззи, покажи его!»
Я стоял… сжав кулаки, выглядывая из подо лба, я смотрел на входную дверь, и она отварилась.
- Да, что вам угодно? - он не узнал меня.
- Вам посылка, - сказал я. Он даже не смотрел мне в лицо. Для него я был не более обычного пятна на дороге, на которое наступаешь и продолжаешь идти своим путем.
- Посылка? Мне?
- Майкл Уиллис, верно?
- Да, это я… - сказал он. Я протянул ему небольшой сверток, на котором так же значилось его имя. Удивительно, как я не заметил этого ранее…
- Значит это вам, - он принял посылку и повертел ее в руках.
- Ммм… хорошо… мне надо где-нибудь расписаться?»
- Да… вот здесь… - я протянул ему планшет. Он поставил свою подпись. Пафосную, громкую, с большими буквами М и У.
- Спасибо, - сказал он и принялся закрывать дверь. Я остановил ее рукой. - Я что-то забыл?
- Да… ты забыл…
- Что? - его лицо исказилось. Этот человек не привык к тому, чтобы с ним разговаривали таким тоном.
- Ты забыл меня… Майкл…
- Кто вы?…
- Не узнаешь? - он присмотрелся ко мне.
- Что… Иззи? Иззи Голдмен?
- Да…
- Тот самый Иззи Голдмен?
- Именно он…
- Ну, надо же… - он заулыбался. - Кто бы мог подумать… спустя столько лет… Иззи…
- Рад меня видеть?
- Рад? Что? Ты вообще о чем? - он смеялся. - Постой… постой… не уходи никуда… она должна это видеть… Люси! Люси, посмотри, кто к нам пожаловал…
Она подошла. Люси. Люси Уиллис. Я не помнил ее девичьей фамилии, но прекрасно запомнил ее лицо. Она была среди тех девчонок, что посмеивались надо мной в момент истязательств Майкла. Посмеивалась, когда я лежал на холодном полу со спущенными штанами…
- Кто?… Боже… Боже милостивый…
- Ты узнаешь его?
- Это же… это же Иззи, Майкл! Это же тот самый Иззи Голдмен!
- Представляешь?! Вот уж рождественский сюрприз…
Они стояли и обсуждали меня, как будто меня и вовсе не было рядом. Как будто я был пугалом, над которым все потешались… обсуждали, как будто я вовсе не был человеком.
- Эй, Иззи…
- Да…
- А ты помнишь, как мы подтрунивали тебя?
- Я помню все…
- Эй, малыш Иззи! Спой-ка нам! Спой-ка нам рождественский гимн…
- Перестань, Майкл, - она попыталась остановить его, но как-то неуверенно.
- Да брось… это же весело, верно, малыш Иззи? Это же безумно весело! Давай, спой нам…
- Я не буду петь…
- Что? Будешь… еще как будешь…
- Ты ошибаешься…
- Я никогда не ошибаюсь, малыш Иззи… именно поэтому я здесь, в тепле и уюте, а ты приносишь мне посылки. Это твое место по праву…
- Заткнись…
- Что? Что ты сказал? Кому это ты сказал заткнуться, а, щенок?
- Тебе… я не буду петь… ни для тебя, ни для кого бы то ни было…
- Будешь, сукин сын… ничтожество… пой рождественский гимн! Я приказываю тебе!
Его тон был именно таким, каким я запомнил его с детства. Мне показалось, что Майкл Уиллис изменился, но это был просто повзрослевший мальчишка. Мальчишка, который любил жестокость чуть меньше, чем любил самого себя.
- Пой!
- Нет!
- Пой, я тебе сказал! Не то я тебя проучу!
- Я не буду… - от обиды у меня защемило в душе. По лицу побежали слезы, за которые стало еще более стыдно. Люси смотрела на меня и улыбалась.
