Уильям Гибсон - Мона Лиза Овердрайв
— Они только устраиваются на ночёвку, а кормиться улетают куда-то ещё.
— А что там между тобой и Джентри? — Она всё ещё смотрела в окно.
— Что ты имеешь в виду?
— Сперва я решила, что вы — голубые. Ну вместе живёте.
— Нет.
— Но всё выглядит так, будто вы друг в друге нуждаетесь…
— Это его дом, Фабрика то есть. А он разрешает мне тут жить. Я… хочу жить здесь. Чтобы работать.
Зажглась лампочка в конусе из жёлтого факса, защёлкал вентилятор в обогревателе.
— Ну, может, он и псих, — протянула Черри, присаживаясь на корточки перед обогревателем и одну за другой расстёгивая свои куртки, — однако он только что сделал хоть что-то разумное.
Поднявшись на чердак, Слик обнаружил, что Джентри сидит ссутулившись на старом офисном стуле и смотрит на светящийся откидной экранчик монитора на своей деке.
— Роберт Ньюмарк, — сказал Джентри.
— А?
— Идентификация по сетчатке глаза. Или это Роберт Ньюмарк, или тот, кто купил его глаза.
— Откуда ты это узнал? — Слик наклонился взглянуть на экран со стандартной таблицей свидетельства о рождении.
Джентри пропустил его вопрос мимо ушей.
— Вот именно. Копни одно, а вляпаешься во что-нибудь совсем другое.
— То есть?
— Кому-то до смерти интересно, а не задаёт ли кто-нибудь вопросы о мистере Ньюмарке.
— Кому?
— Не знаю. — Джентри забарабанил пальцами по обтянутым чёрной кожей коленям. — Взгляни сюда: почти никакой информации. Родился в Барритауне. Мать — Марша Ньюмарк. У нас есть его ГРЕХ, но явно меченый. — Он отодвинулся вместе со стулом от стола и повернулся так, чтобы видеть неподвижное лицо Графа. — Ну что, Ньюмарк? Это твоё настоящее имя?
Он встал и направился к проекционному столу.
— Не надо, — начал было Слик, но Джентри уже нажал на кнопку подачи питания.
И снова на мгновение возникло серое нечто, но на этот раз оно рванулось к основе полусферического дисплея, съёжилось там и исчезло. Нет, не исчезло. Крохотный серый шарик завис в самом центре светящегося проекционного поля.
На лицо Джентри вернулась прежняя безумная улыбка.
— Хорошо, — проговорил он.
— Чего хорошего?
— Я понял, что это. Что-то вроде льда. Защитная программа.
— Эта обезьяна?
— У кого-то неплохое чувство юмора. Если обезьяна тебя не напугает, то превратится в вошь…
Он отошёл к рабочему столу и начал копаться в одной из корзин.
— Сомневаюсь, что им такое удастся с прямой сенсорной связью. — Теперь у него было что-то в руках. Сетка тродов.
— Джентри, не делай этого! Посмотри на него!
— А я и не собираюсь это делать, — улыбнулся Джентри. — Ты сделаешь.
Глава 22
Призраки и пустота
Глядя в грязное окошко такси, Кумико жалела, что рядом с ней нет Колина с его ехидными комментариями. Но потом вспомнила, что эта ситуация совершенно вне его компетенции. «Интересно, — подумала девочка, — а производит ли «Маас-Неотек» подобные модули для Муравейника и какую форму принял бы в таком случае призрак?»
— Салли, — спросила она полчаса спустя, когда они уже въезжали в Нью-Йорк, — почему Петал позволил мне уехать с тобой?
— Потому что он умный.
— А мой отец?
— Твой отец будет вонять.
— Прости?
— Будет очень зол. Если, конечно, об этом узнает. А может, и не узнает. Мы здесь ненадолго.
— А зачем мы здесь?
— Мне надо кое с кем переговорить.
— А я?
— Тебе тут не нравится?
Кумико помедлила.
— Да нет, нравится.
— Хорошо. — Салли поёрзала, устраиваясь поудобнее на продавленном сиденье. — Петалу пришлось нас отпустить. Дело в том, что он не смог бы нас остановить, не поранив одну из нас. Ну, может, не поранив, а скорее — не оскорбив. Тебя Суэйн мог бы потом успокоить, сказать твоему отцу, что это было сделано для твоего же блага. Но если бы ему удалось заставить меня пойти на попятную, это как потеря лица, понимаешь? Едва увидев Петала с пушкой в руках, я уже знала, что он нас отпустит. Твоя комната прослушивается, как, впрочем, и весь дом. Собирая твою экипировку, я потревожила сенсоры, регистрирующие передвижение по дому. Однако чего-то в этом роде я и ожидала. Петал же, в свою очередь, знал, что это я. Вот почему зазвонил телефон — наш друг давал понять, что ему всё известно.
— Не понимаю.
— Жест вежливости — чтобы я знала, что он ждёт внизу. Давал мне шанс передумать. Но у него не было выбора, и он это понимал. Видишь ли, Суэйна вынуждают кое-что сделать, или, во всяком случае, он так говорит. Что до меня, то мне определённо выкручивают руки. И тут мне стало любопытно, а насколько на самом деле я Суэйну нужна. Как выясняется, нужна, и даже очень. Потому что мне позволяют уйти, прихватив с собой дочь ойябуна, привезённую в такую даль в целях безопасности. Сдаётся мне, есть что-то такое, чего Суэйн до смерти боится, причём боится гораздо больше, чем твоего папочку. Возможно, это «что-то» — или «кто-то» — способно дать ему много больше, чем уже дал твой отец. Во всяком случае, то, что я тебя увезла, отчасти выравнивает счёт. Как бы ответный удар. Ты не против?
— Но тебе угрожают?
— Кое-кто слишком много знает, что я делала в этой жизни.
— И Тик установил личность этого человека?
— Да. Пожалуй, я и так это знала. Но хотелось бы ошибиться.
Фасад выбранного Салли отеля был обшит проеденными ржавчиной стальными панелями, каждая из которых крепилась блестящими хромированными болтами — этот стиль Кумико знала ещё по Токио и считала его несколько старомодным.
Их номер был просторным и серым — повсюду десятки оттенков серого цвета. Салли заперла дверь, прошла прямо к кровати и, сняв куртку, легла.
— У тебя нет сумки, — заметила Кумико.
Салли села, чтобы расшнуровать ботинки.
— Я могу купить всё, что мне понадобится. Устала?
— Нет.
— А я устала. — Салли стянула через голову чёрный свитер. Груди у неё были маленькие, с коричневато-розовыми сосками; чуть ниже левого соска начинался старый шрам, который исчезал за поясом джинсов.
— Тебя когда-то ранили? — спросила Кумико, глядя на шрам.
Салли тоже посмотрела на шрам.
— Ага.
— А почему ты не пошла в клинику, чтобы его удалили?
— Иногда неплохо иметь зарубку на память.
— О том, как тебе было больно?
— О том, как я была глупа.
Серое на сером. Не в силах спать, Кумико вышагивала по серому ковру. В этой комнате девочке чудилось что-то вампирическое. Нечто, роднящее её с миллионами подобных комнат в сотнях гостиниц по всему миру. Однояйцевая анонимность гостиничного номера будто высасывала из неё индивидуальность, фрагменты которой всплывали повышенными при ссоре голосами родителей, лицами одетых в чёрное секретарей отца…
Во сне лицо Салли превратилось в гладкую маску. Вид из окна вообще ничего не говорил Кумико ясно было только то, что она смотрит на какой-то город, который не Токио и не Лондон — бескрайнее столпотворение людей и зданий, новая ступень видовой эволюции, воплотившая парадигму урбанистической реальности её века.
Возможно, Кумико тоже удалось подремать, хотя сама она не была в этом уверена. Она смотрела, как Салли заказывает туалетные принадлежности и бельё, вводя требуемое с клавиатуры в видеомодуль подле кровати. Покупки доставили, пока Кумико принимала душ.
— О’кей, — услышала она из-за двери голос Салли, — вытирайся, одевайся. Пойдём повидаемся кое с кем.
— С кем? — спросила Кумико, но Салли её не расслышала.
Гоми.
Тридцать пять процентов прибрежного Токио выстроено на гоми, на выровненных площадках, отвоёванных у залива за века систематического сваливания и утрамбовки мусора. У неё дома гоми был ресурсом, требующим сбора, сортировки, прессовки — использования, одним словом.
Взаимоотношения Лондона и гоми уловить было сложнее. На взгляд Кумико, сам костяк города состоял из гоми — из зданий, которые японская экономика уже давно поглотила бы в своей неуёмной жажде пригодных для застройки пространств. Но даже маленькой японке лондонские дома позволяли различить ткань времени: каждая стена была залатана поколениями рук в бесконечном процессе обновления. Англичане ценили свой гоми сам по себе, совсем на иной лад — Кумико только-только начинала постигать это: они населяли его.
Гоми в Муравейнике был чем-то иным: богатый гумусом, перегноем, прорастающий человеческим талантом и чудесами из полимеров и стали. Кумико поразило уже одно только отсутствие очевидной планировки — это шло вразрез всему значению, какое придавала её культура эффективному использованию земли.
Их поездка в такси из аэропорта яснее ясного показала, какой здесь царит распад: целые кварталы стояли в руинах, то тут, то там над замусоренными тротуарами разевали пасти пустые оконные проёмы. Напряжённые лица, настороженные взгляды вслед проехавшему мимо ховеру.
