Брюс Стерлинг - Зеркальные очки
Именно Фома выбрал меня из уродливых орд, когда увидел с псалтырем в руках.
— Твои глаза светятся, — сказал он мне. — Ты двигаешься так, словно у тебя быстрый разум, держишь себя в сухости и чистоте. Ты не такой пустой, как эти бывшие водосточные трубы, в тебе есть сущность. Ради всех нас, сумей воспользоваться ею и изучи, как функционирует Собор.
Так я и поступил.
Когда я вошел, гигант взглянул на меня. Я сел на ящик у его ног и сказал:
— Дочь плоти встречается с сыном камня.
Он пожал массивными плечами:
— Так и будет со временем.
— Разве это не грех?
— Сие деяние настолько чудовищно, что из греха становится необходимостью. И таких случаев будет происходить все больше и больше.
— Мне кажется, они влюблены друг в друга. Ну, или скоро влюбятся.
Фома кивнул.
— Только я и Другой смогли воздержаться от совокупления в ночь Mortdieu. Кроме Другого, только я могу осуждать их.
Я подождал его приговора, но он лишь вздохнул и похлопал меня по плечу.
— А я никогда никого не осуждаю, так ведь, мой уродливый друг?
— Никогда.
— А потому оставь меня грустить в одиночестве. — Он подмигнул. — А им я желаю побольше сил.
Епископ Собора был уже стар. Говорили, что до Гибели Господа никакого сана он не имел, а явился сюда обыкновенным странником во время хаоса, еще до того как город превратился в лес. Он присвоил титул главы сего предела бывших владений Господа, говоря, что тот достался ему по завету.
Епископ был маленьким, коренастым человеком с большими волосатыми руками, похожими на зажимы тисков. Однажды он убил каменное создание с водосточной трубы, просто сжав кулак, — а ведь эти существа крепкие, у них нет кишок, впрочем, как и у меня и (я так полагаю) у вас. Лысую макушку старика окружали седые густые и непокорные волосы, а брови сходились над носом с поразительной мягкостью. Он совокуплялся как свинья, много жрал и страдал поносом (я все знаю). Человек, созданный для этого времени, если после Гибели Господа о времени вообще можно говорить.
Именно по его приказу изгнали всех нечистых плотью, а существ нечеловеческой формы вообще убивали на месте.
Когда я вернулся из покоев гиганта, то увидел, что в нижнем нефе царит переполох. Кто-то карабкался по лесам, и за ним послали солдат, приказав пристрелить нарушителя. Естественно, этим «кем-то» оказался Корвус. Я взбирался быстрее, чем он, и балки знал лучше, и потому, когда влюбленный оказался в тупике, я появился из тени и указал на дыру, достаточно большую, чтобы сбежать. Он последовал совету, даже не поблагодарив, но я никогда не уделял большого внимания этикету. Я проник в каменную стену через пролом шириной, пожалуй, с руку и червем скользнул ко дну, посмотреть, что там еще происходит. Волнения у нас редки.
Пошел слух, что статую видели с девушкой, но толпа не знала, кто она. Женщины и мужчины, толкущиеся в дымном свете между рядами хибар без крыш, весело болтали. Кастрации и казни — из тех немногих развлечений, которые нам остались. Я здесь не исключение, люблю посмотреть на истязания, но сейчас я беспокоился за судьбу возможных жертв.
К сожалению, волнения и тревоги сыграли со мной злую шутку. Я поскользнулся и упал в не заделанный провал, рухнув в проход между внешней стеной и хижинами. Меня тут же заметила группа грязных подростков.
— Вот он! — заверещали они. — Не ушел далеко!
Солдаты епископа в масках могут свободно перемещаться по всем уровням. Они чуть не загнали меня в угол, а когда я воспользовался привычным маршрутом бегства, оказалось, что они уже поджидают на лестнице в том месте, которое было нельзя обойти. Пришлось вернуться. Я гордился тем, что знаю Собор сверху донизу, но сейчас, лихорадочно карабкаясь вверх, я неожиданно наткнулся на совершенно неведомый мне туннель. Он вел вглубь фундамента, сложенного из массивных камней. Сейчас я был в безопасности, но боялся, что преследователи найдут мои запасы еды и отравят бочонки с дождевой водой. Впрочем, пока они не ушли, предпринять я ничего не мог и решил, дабы отвлечься от тревожащих мыслей, исследовать странный проход.
Собор постоянно меня удивляет. Теперь-то я понимаю, что не знаю его даже наполовину. В нем постоянно открываются новые пути из одной точки в другую (некоторые из них, подозреваю, появляются, когда никто не видит), а иногда и просто попадаешь в целые новые помещения. Пока солдаты громко сопели, стоя над дырой наверху, в которую смог бы пролезть разве только маленький ребенок, я последовал по лестнице из грубых ступеней вглубь стены. От воды и слизи та была скользкой и труднопроходимой. На мгновение я оказался в такой кромешной тьме, какой в жизни не видел, — во мраке настолько густом, что простое отсутствие света его не объясняло. Затем внизу я заметил слабый желтый отблеск и, замедлив шаг из предосторожности, тихо начал спускаться. Миновав ржавые ворота, с которых чешуйками осыпалось железо, я вошел в освещенное помещение. В воздухе смешивались запахи старых, крошащихся камней, минеральной воды, слизи и вонь от тела горгульи. Зверь лежал на полу узкой комнаты уже не один месяц, но все еще смердел. Я уже упоминал, что справиться с ними нелегко, — а этого явно убили. В нишах вокруг комнаты мерцали недавно зажженные свечи, их пламя колыхалось на еле уловимом, дующем сверху ветерке. Превозмогая страх, я прошел по каменному полу, взял огарок и стал разглядывать следующий участок туннеля.
Тот несколько десятков футов шел вниз, упираясь в очередные металлические ворота. Именно тогда я ощутил аромат, которого прежде никогда не встречал, — благоухание чистейшего из камней, то ли редкого нефрита, то ли девственного мрамора. На меня накатило ощущение легкости, я чуть не рассмеялся, но вовремя вспомнил об осторожности. Толкнул ворота, и меня обдало потоком холодного воздуха, словно из могилы святого, чье тело нетленно и, напротив, изгоняет все нечистое и чудесным образом низвергает его в подземные узилища. Клюв мой поневоле приоткрылся. Луч свечи упал на фигуру, на первый взгляд принадлежащую ребенку. Но я быстро понял свою ошибку. Явившееся мне существо жило в нескольких возрастах одновременно. Я моргнул, и оно стало человеком лет тридцати, прекрасно сложенным, с высоким лбом, элегантными руками, бледным как лед. Его взгляд был устремлен куда-то в стену позади меня. Я преклонил чешуйчатое колено и коснулся лбом, так почтительно, как мог, хладного камня, дрожа до самых кончиков своих недоразвитых крыльев.
— Прости меня, Радость Желаний Людских, — сказал я. — Прости меня.
Я наткнулся на убежище Каменного Христа.
— Ты прощен, — ответил Он устало. — Все равно ты пришел бы, раньше или позже. Лучше сейчас, чем потом, когда… — Его голос затих, Он покачал Своей головой. Он был очень худ и одет в серое платье, которое до сих пор не изгладилось от шрамов многих столетий непогоды. — Почему ты пришел?
— Спасался от солдат епископа.
Он кивнул.
— Да. Епископ. Сколько времени я провел в этом месте?
— С момента моего рождения, Боже. Шестьдесят или семьдесят лет. — Он был тонок, почти бесплотен. Я всегда представлял его крепким плотником, но сейчас взмолился еле слышным шепотом: — Что я могу сделать для Тебя, Господи?
— Уйти.
— Я не смогу жить с такой тайной. Ты есть спасение. Ты сможешь свергнуть епископа и объединить все уровни воедино.
— Я не солдат и не генерал. Пожалуйста, уходи и никому не…
Я почувствовал дыхание позади себя, потом шорох оружия. Отпрыгнул в сторону, и перья мои встопорщились, когда каменный меч ударился о пол рядом. Христос поднял руку. Все еще не отойдя от потрясения, я воззрился на зверя, очень похожего на меня. Тот ответил взглядом, черным от ярости, замерев и подчинившись мановению Его длани. Мне следовало быть более осторожным — кто-то же убил горгулью и зажег свечи.
— Но, Повелитель, — пророкотал зверь, — он всем расскажет.
— Нет, — возразил Христос. — Он не скажет никому. — Он посмотрел на меня и одновременно сквозь меня… Иди, иди.
Вверх по туннелям, в оранжевую тьму Собора, рыдая, полз я и скользил. Я даже не мог пойти к гиганту. Мне все равно что горло перерезали.
На следующее утро я наблюдал из укромного уголка на лесах, как толпа собралась вокруг человека в грязной мешковине, который всегда скитался сам по себе. Я уже видел его раньше; мужчину звали Псало, и его свобода стала символом милости и прощения епископа. То был формальный жест: большинство людей и так смотрели на несчастного как на почти сумасшедшего.
Однако на этот раз я слушал юродивого и с волнением почувствовал, что его слова затрагивают во мне какие-то струны. Псало призывал епископа и солдат впустить в Собор свет, сбросив холсты, закрывающие окна. Он уже говорил об этом прежде, но правитель ответил как обычно: со светом придет хаос, ибо разум человеческий превратился в заразный очаг наваждений. Любой толчок может повергнуть во прах все то, чем обладали жители Собора.
