Брюс Стерлинг - Зеркальные очки
— Положите его здесь.
— Тони!
— Он тебя не слышит.
Неожиданно все они оказались вокруг него, все, кто стоял на том месте, где сейчас находился Кейдж. Политики и писатели, художники и историки, и да, даже туристы, которые, ища развлечения на часок, нашли вместо этого великую тайну. Все те, кто принял вызов Стоунхенджа и пал под его проклятием. Они стремились словами и образами раскрыть секрет, но увидели только самих себя. Неожиданно ослепительно засияло солнце, а камни засверкали серебром. Кейдж увидел, как в них отражаются призраки. Среди них он разглядел и себя.
— Тони, ты меня слышишь? У Уинн какой-то приступ. Ты должен нам сказать.
Кейдж увидел себя, лежащего на Жертвенном камне. Что это значило? Он ее потерял. Образ Уинн, казалось, замерцал. Тони стал привидением; мысль о смерти не печалила. Стать камнем.
— Проснись. Ты должен ее спасти. Она же твоя дочь, будь ты проклят!
— Нет. — В эту самую секунду отражение Кейджа в камне сместилось, и он увидел свой зеркальный образ. Уинн. Ей плохо. Уже очень давно она скрывала боль наркотиками и притворной твердостью. Он должен был понять. Пойманный в ловушку магической логикой галлюцинации, теперь Кейдж почувствовал ее боль по-настоящему, сам Стоунхендж заставил его страдать вместе с ней, создав волшебный пейзаж, где слова расступались и разум мог прикоснуться к разуму. Или так показалось Тони. Сквозь видение прорвался звук: крик.
— Нет!
Камни упали, исчезнув, но теперь Кейдж уже не мог сбежать от боли. Вся ложь, которой он ее скрывал, сгинула. В минуту ужасающего просветления Тони понял, что сотворил. Со своей собственной дочерью.
Тод потерял шлем; наверное, тот валялся где-нибудь на земле, снимая крупные планы стеблей травы. Сквозь голубую кожу проступала бледность. Кейдж моргнул, пытаясь вспомнить, о чем же парень его спрашивал. К голове и запястьям Тони были приклеены электроды. Медик проверял показания приборов.
— Что вы ей дали? — спросил врач.
Руки Кейджа дрожали, пока он рылся в карманах и доставал инжектор.
— Вот… вколите… нейролептик. Ей это нужно. Сейчас же!
Медик был молодым и явно засомневался. Кейдж сел, сорвал электрод с виска.
— Ты знаешь, кто я? — Мир вращался. — Делай!
Юноша взглянул на Тода, взял шприц и побежал к столбам. Шлерманн с неуверенностью во взгляде рассматривал Кейджа.
— Что ты ей сказал? — Тони попытался встать.
Тод положил ему руку на плечо, успокаивая.
— Ты как, нормально?
— Ты ей это сказал? Что она — моя дочь?
— Уинн так считает. Мы с ней спорили.
— Она была моей любовницей. Думаю, ты знаешь об этом. Однажды ночью пришла ко мне. Три года назад. Мы оба тогда хорошо закинулись. Я не смог… Я не смог ей отказать.
Тод уставился куда-то вдаль.
— Она говорила. Сказала, что это ее вина. А потом с ней случился приступ.
— Нет. — Кейдж все еще видел самого себя и понимал, что теперь не сможет избавиться от этого зрелища никогда. — Я был одиноким и сделал так, чтобы она тоже стала одинокой. Назвал это любовью. — Слова почти душили. — Где она? Отведи меня к ней. Ты любишь ее, Тод?
— Не знаю. — Он задумался. — Но похоже на то.
Уинн лежала без сознания, но приступ миновал, а врач заверил, что показатели в норме. Кейдж поехал с Тодом в больницу. Они прождали там весь день; говорили обо всем, кроме того, что не могли выбросить из головы. Тони понял, что ошибся насчет Тода. Что вообще слишком много ошибался. Когда Уинн наконец пришла в себя, Шлерманн пошел ее навестить. Один.
— Меня здесь нет, — проговорил Кейдж. — Скажи ей, что я уехал.
— Я не могу.
— Скажи!
На посещение отвели всего десять минут. Тони все это время волновался, что сейчас его позовут в палату.
— С ней все в порядке?
— Вроде бы. Она спрашивала о тебе. Я сказал, что ты вернулся в гостиницу поспать. Сказал — навестишь ее завтра. Ее оставят здесь на ночь.
— Я уезжаю, Тод. Вы меня больше не увидите. — Кейдж протянул ему руку.
— Что? Ты не можешь с ней так поступить. Сегодня утром она что-то увидела и теперь чувствует себя невероятно виноватой. Если ты просто исчезнешь, все только ухудшится. Понимаешь? Ты должен остаться ради нее.
Кейдж опустил руку.
— Тод, ты хочешь сделать из меня героя. Проблема в том, что я — трус. И всегда оставался таким. Я сегодня увидел кое-что, и теперь мне надо забыть об этом. А она… вам будет лучше без меня.
Тод схватил его за плечи.
— Черт побери, ты должен прийти к ней завтра! Послушай меня! Если ты ее вообще любишь…
— Я люблю ее. — Кейдж освободился, встряхнувшись. — Как самого себя.
Той же ночью он сел в шаттл от Хитроу до Шеннона. Конечно, бегство представлялось эгоистичным и жестоким поступком, и Тод в своей правоте теперь мог думать о нем все, что угодно. Кейджу было невыносимо тяжело оставлять ее вот так… Впереди его ждала только боль. Он надеялся, что со временем Уинн поймет. Его прекрасная Уинн. Понадобилось несколько дней, чтобы привести все дела в порядок. Тони оставил ей целое состояние в акциях «Вестерн Эмьюзмента». Записал для нее послание, попрощался.
Туман цеплялся за землю. Сланцевая серость залива Голуэй напомнила Кейджу об эоловых столбах. Криогенная капсула ждала, настроенная на сто лет. Он не знал, хватит ли этого, чтобы спасти Уинн. Или себя. Понимал только, что, скорее всего, больше никогда ее не увидит, но на какое-то время обретет покой. Заснет непостижимым сном камней.
ГРЕГ БИР
КАМЕНЬ[50]
«Бог умер, Бог умер…» Проклятье!
Когда Бог умрет, вы об этом узнаете.
Св. Аргентина, ИсповедьГрег Бир опубликовал первый рассказ в 1966 году, в возрасте пятнадцати лет. Широкую известность писатель получил в конце 1970-х — начале 1980-х годов, когда после целого шквала рассказов и романов читатели и критики стали пристально следить за его творчеством.
Работы Бира уходят корнями в интеллектуальные традиции НФ. Плодовитый и дисциплинированный автор, он держит фантазию на привязи научных фактов, к которым питает искреннее уважение. Такое творческое кредо позволило критикам отнести его в целом к традиционной «твердой» научной фантастике, несмотря далее на его произведения в жанре фэнтези, получившие высокую оценку.
Со временем богатое воображение Бира все больше стало выходить на первый план, а в сочетании с характерным для автора строгим подходом к писательству его воздействие на читателя только усиливалось. В результате на свет появились такие романы, как «Музыка, звучащая в крови» и «Зон», где твердость научных построений переплетается с невероятно изобретательными и подлинно визионерскими картинами.
Приведенный в этой книге рассказ, опубликованный еще в 1982 году, стал доказательством того квантового скачка, который Бир совершил из традиционных рамок фантастики в поражающие воображение новые измерения. Глубокая и детальная проработка абсолютно нового мира наилучшим образом демонстрирует технику писателя.
Я — уродливый сын камня и плоти, и нет смысла это отрицать. Я не помню своей матери. Скорее всего, она бросила меня сразу после рождения. А может, она умерла. Мой отец — отвратительная крылатая тварь с загнутым клювом, если, конечно, сын пошел в него, ведь сам я родителя никогда не видел.
Почему же такой несчастный вознамерился стать историком? Кажется, я даже могу вспомнить тот момент, когда сделал выбор. Он принадлежит к самым ранним воспоминаниям и случился около тридцати лет назад, хотя я уверен, что жил задолго до того, однако память о годах детства и юности утрачена мной безвозвратно. Я тогда прятался за толстыми пыльными занавесями в притворе, слушая, как священник рассказывает послушникам из чистой плоти о Mortdieu, Гибели Господа. Те слова до сих пор звучат в моих ушах.
«Насколько позволяют мне судить знания, — говорил он, — Mortdieu произошла около семидесяти семи лет назад. Некоторые ученые мужи не считают, что на мир выпустили магию, но мало кто отрицает, что Бог как таковой умер».
Точно. Это еще мягко сказано. Все стержни нашей некогда великой вселенной распались, ось сместилась, космические двери со стуком затворились, а правила существования утратили смысл. Священник продолжал выверенным, благоговейным голосом повествовать о тех временах.
«Я слышал, как мудрецы говорят о медленном упадке. Где человеческая мысль была сильна, там неожиданная встряска реальности обернулась лишь мелкой дрожью. Где же разум оказался слаб, мир полностью исчез, поглощенный хаосом. Каждая иллюзия, каждая галлюцинация стали настолько же реальны, как и любая материя. — Голос его дрожал от чувств. — Ослепляющая боль, кровь, огнем пылающая в наших венах, ломающиеся кости и разлетающаяся в пыль плоть. Сталь потекла водой. Янтарь дождем обрушился с небес. Толпы собирались на улицах, которые более не соответствовали картам, ибо сами карты изменились. Никто не знал, что делать. Слабый разум людей ничего не мог понять…»
