Полина Кормщикова - Внутри
На теле Марка бушуют ураганы, зарождаются ветры, несутся из глубины планеты к поверхности плотные слои облаков. Ближе к Солнцу — четыре меньших соседа. Вероятно, населять их разумными существами теперь покажется Марку скучным, сложнее и интереснее сделать мыслящими существами их самих. Это невообразимо, но у мальчика огромный потенциал — если не зарвется, то сможет когда-нибудь и такое.
Иван Варфоломеевич знает, что Марк не хочет выходить отсюда, но они здесь уже несколько часов — их настоящим телам требуется подпитка. Он дает Марку знать, что выходит, и приглашает вернуться с ним.
Иван Варфоломеевич открывает глаза и отключает кабель. Голова болит, как всегда после погружения в чужие вселенные — атавизм какой-то, ей-богу! Напротив него открывает глаза Марк.
— Я… я теперь знаю такое… — говорит он.
Он явно хочет выразить все пережитое, но жалкого человеческого языка не хватает, и ему приходится замолчать. Иван Варфоломеевич идет к шкафчику, открывает дверцу и достает оттуда две рюмки и бутылку «Баккарди».
— Узнаешь и больше, Марк. А может, когда-нибудь сможешь сделать по-своему.
— Думаю, да, — тянет Марк.
— Если не сойдешь с ума.
Марк рассеянно кивает, вертя в руках рюмку. Мальчик может многое. И учить других сможет, если захочет. И перекроить внутри себя строение атома. Что ж, остается надеяться, что он придет к выводу, что учитель ему все-таки нужен.
4. Бессознание
Представьте себе бескрайние луга, поросшие низкой зеленой травой. Представьте яркие цветы: розы, левкои, пионы. Представьте глубокие ручейки с чистейшей водой и крупных морских устриц с громадными жемчужинами внутри. О, вы наверняка скажете: устрицы в ручьях не живут! Ну и что?
Здесь всегда тепло и солнечно — Анечка ненавидит темноту и холод. Яркие маленькие птички поют как соловьи, редкие деревья дарят тень и прохладу. Иногда — если Анечке хочется — на ее луга приходят пастись единороги. А еще здесь постоянно обитает ее кот Пуша — гроза окрестных мышей. Но он никогда не убивает мышек, нет, что вы! Он только играет с ними, а потом всегда отпускает на волю, потому что Анечка ненавидит насилие…
Анечке уже за тридцать. Она приходит сюда, в свое маленькое сказочное королевство, каждый вечер и остается здесь до утра, пока установленный заранее таймер не напомнит ей, что пора назад. Анечка любит купаться в ручье, доставать жемчужины из устриц и низать из них ожерелья, которые потом дарит единорогам. Любит гладить сапфирно-синюю шерстку Пуши и смотреть на его улыбку, как у знаменитого на весь мир Чеширского Кота. Кстати, иногда Пуша тоже разговаривает. Если Анечка захочет, конечно.
В воздухе открывается дверь, и Анечка входит в свое королевство.
Она садится у ручья и смотрится в прозрачную воду, как в зеркало. Она — среди гармонии и тишины наконец-то. И можно на несколько часов забыть, что шеф на работе орет на нее (у, скотина проклятая!), что все друзья поразъехались кто куда, что жизнь вообще-то ни к черту. Что каждый день — как бесконечно повторяющаяся пытка, всегда одно и то же и что-то без конца давит, давит… И что вовне ей плохо и никто ее там не понимает. Здесь-то ведь хорошо…
Анечка улыбается. Она сегодня долго плакала, когда пришла вовне в съемную однокомнатную квартирку, где сейчас живет. Что произошло? А ничего. Просто устала. Просто страшно. Просто больно по непонятной причине. Просто люди грубы, глупы, невыносимы… Она приняла одну за одной пять таблеток успокоительного, выпила три чашки кофе и выкурила полпачки сигарет. Зачем, спрашивается? Надо было сразу пойти сюда, а не метаться по квартире.
Сейчас все хорошо, потому что Анечка дома. Прямо к ней движется ярко-синее пятно — Пуша понял, что хозяйка здесь, и бежит встречать. Из светлого леса в отдалении выходят ее единороги, потому что Анечке не хочется сегодня быть одной. На горизонте — эка невидаль! — собираются грозовые тучи. Это все потому, что она сюда пришла в плохом настроении. Анечка двигает рукой — ей всегда нравились красивые жесты, — и тучи расходятся.
Глубокий вдох. Выдох. Анечка хочет, чтобы день этот никогда не кончался. Она гладит прибежавшего Пушу, который внимательно, как и положено котам, смотрит на плавающую в ручье форель. Раньше рыбы там не было, но ведь перемены всегда к лучшему, верно?
Какая-то сила тянет Анечку назад. Что-то хочет вернуть ее в бесконечно повторяющийся кошмар. Но Анечка не пойдет, она твердо решила не идти, и всей волей своей вцепляется она в эту траву вокруг, в шерстку Пуши, в высокое голубое небо. И сила отступает. Анечка облегченно вздыхает и улыбается. Боли больше не будет.
Проходят годы. Анечка все так же сидит у ручья и гладит своего кота. Или собирает цветы на лугу. Или ездит верхом на единороге. Ее тело вовне давно перевезли из съемной однушки в большой дом, где много таких, как она. Три раза в день врачи впрыскивают ей в кровь питательный раствор. Кабель из разъема на затылке, разумеется, вытащили — он ей больше не нужен.
5. Врач
— Вот вы говорите мне, что несчастливы и что-то вам в жизни мешает. А что мешает, не пробовали понять?
— Пробовал, конечно. Если бы я мог понять все сам, я бы к вам не пришел.
Мужчина на кушетке раздраженно пожимает плечами. Случай с точки зрения практики вполне заурядный, хотя сам пациент, несомненно, так не считает. Он озлоблен из-за того, что решил сюда обратиться, и сейчас нервничает, не понимая, когда же закончатся расспросы и начнется непосредственно лечение.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Сейчас, пожалуйста, подключите кабель — справа от вас — и заходите внутрь. Не волнуйтесь, постараемся ничего не менять, но посмотреть стоит.
Пациент подключается. Егор Андреевич Щеглов, бухгалтер. Неплохой бухгалтер, судя по всему. Не женат, детей нет. Отец погиб, когда ему было четыре, — немаловажный факт. После школы пробовал поступить в театральное училище, но экзамен провалил и поступил в экономический институт на специальность «Финансы и кредит». Диплом без троек, после окончания института сразу устроился на работу в крупную телекоммуникационную компанию на должность бухгалтера, впоследствии повышен до главбуха. Там по сей день и работает. Вроде бы успешная судьба, впору даже позавидовать, а он — несчастлив.
Врач тоже подключает кабель и аккуратно заходит в сознание пациента, так, чтобы тот не заметил чужого присутствия. Созданный Егором мир похож на многие другие, с вполне привычной флорой и фауной. Егор сейчас бродит по улицам городка в стиле Европы восемнадцатого столетия и здоровается с жителями, которые явно его узнают и рады встрече. Хм-м, а вот это уже интересно. Вместо того чтобы владеть своим миром безраздельно, Егор подарил его расе невысоких тонких существ — внешне неотличимых от вполне человеческих подростков лет шестнадцати, старше нет никого. Это может означать сразу две вещи: вероятнее всего, пациент боится быть один и боится старости, а может, просто не любит маленьких детей.
Что ж, посмотрим.
Егор идет по улице. Вокруг — его создания: торговец рыбой ссорится с покупателем, доказывая, что его товар свежий, девушка несет яблоки в корзине. Вот идет навстречу мэр города под руку с супругой, мимо них пробегает стайка чумазых детишек.
Стоп. Каких еще детишек? Откуда?
Егор в недоумении — никаких детей здесь быть не должно. Дети сворачивают за угол и исчезают, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Он бежит за ними, сворачивает на ту же улицу — никого. То есть вообще никого: нет не только детей, но и обыкновенных жителей города. Егор оборачивается — рыночная площадь пуста.
Становится жутко. Так, тихо. Этот мир его, и он здесь хозяин. Все сейчас вернутся, он просто отвлекся, наверное, подумал не о том.
Скрип-скрип — разносится звук в безветренном воздухе. Какое-то движение на краю площади. Егор спешит туда. На церковном крыльце спиной к нему в кресле-качалке сидит рыжеволосая женщина. Что-то в ней такое знакомое, понять бы что… Она оборачивается.
— Мама, — выдыхает Егор.
Мама встает с кресла. Она не делает попытки обнять его, не делает ни шагу навстречу. Она в точности такая, какой он ее запомнил, — с острыми как льдинки голубыми глазами и легкой полуулыбкой, бледная, и яркий цвет волос только подчеркивает бледность; ей сорок пять лет, и она неизлечимо больна.
— Мама, — повторяет Егор. — Ты как здесь оказалась?
Он понимает, как это глупо, но не знает, что еще сказать. Не может двинуться навстречу, не может сглотнуть ком в горле.
— Проведать тебя пришла. Ты как живешь? Женился, на работу устроился?
Она говорит так, как будто они не виделись всего неделю. Она умерла пять лет назад.
— Нет, мам, не женился. А работа есть, хорошая, по специальности.
Все это — мама на церковном крыльце, он, стоящий столбом, — нереально, как в типичных голливудских кинофильмах, и отдает фальшью. Но мама здесь, и разговор надо закончить.
