Уильям Гибсон - Зимний Рынок
— Ну-ну. Понял. Самый крутой хит с тех пор как рыбы отрастили ноги. Так?
Но он всё-таки запустил сведённую мной демо-версию. Дека «Браун» уже выщелкнула её, а Белл продолжал сидеть с побелевшим лицом, упёршись взглядом в стену.
— Макс.
— А?
— Ну и что ты думаешь?
— Думаю? Я… Как, ты сказал, её зовут? — он моргнул. — Лайза? С кем, говоришь, она подписала?
— Лайза. Ни с кем. Она ещё ни с кем ничего не подписала.
— О Господи… — он всё ещё не мог придти в себя.
— Знаешь, как я её нашёл? — спрашивает Рубин, шаря по мятым картонным коробкам в поисках тумблера.
Коробки заполнены тщательно отсортированным гоми: литиевые батарейки, танталовые конденсаторы, штекеры, разделочные доски, лента для ограждений, феррорезонансные трансформаторы, мотки проволоки… В одной коробке — сотни оторванных головок кукол Барби, в другой — похожие на клешни космического скафандра промышленные бронеперчатки для особо опасных работ. Свет заливает ангар и нечто из мятой разрисованной жести, эдакий богомол в духе Кандинского, поворачивает свою крошечную, с мяч для гольфа, головку в направлении самой яркой лампы.
— Я мотался по Грэнвилу, смотрел гоми, выезжаю на какую-то аллею, гляжу — сидит. Заметил скелет, да и вообще она выглядела не очень, ну и спросил — как она. Не отвечает, даже глаза закрыла. Ну, думаю, значит не моё собачье дело. Часа через четыре еду обратно, а она так и не пошевелилась. — Слушай, — говорю, — милая, можёт в твоей железяке что барахлит? Так я могу помочь, — Молчит, — Давно здесь сидишь? — Молчит. Ну я и уехал.
Он подходит к своему верстаку и поглаживает пальцем лапку жестяного богомола. За верстаком, на разбухших и покорёженных листах фанеры, развешаны пассатижи, отвертки, пистолеты с клейкой лентой, ржавая воздушка «Дэйзи», обжимки, щипцы, щупы-тестеры, паяльные лампы, карманные осциллоскопы — кажется, что здесь висят все изобретённые человечеством инструменты, причём висят они безо всякой видимой системы, но я ещё ни разу не видел, чтобы Рубин ошибся, протянув руку.
— В общем, я вернулся, — продолжает он, — Где-то через час. Она к тому времени уже полностью оттрубилась, так что я просто повернул её спиной к себе и прозвонил экзоскелет. Аккумуляторы совсем сдохли. Я думаю, она доползла туда на остатках заряда и устроилась дожидаться смерти от голода.
— Когда это было?
— Примерно за неделю до того, как ты повёз её к себе.
— А если бы она умерла? Если бы ты её не нашёл?
— Нашёл бы кто-нибудь другой. Она не могла ни о чём попросить, понимаешь? Только принять. Не могла быть перед кем-то в долгу.
Макс нашёл ей агентство, и троица очень шустрых младших партнёров прилетела уже на следующий день. Лайза не стала встречаться с ними в студии, поэтому мы доставили их к Рубину, где она всё ещё обитала.
— Добро пожаловать в Кувервил, — приветствовал Рубин, когда они показались в дверях.
Его вытянутое лицо было живописно измазано машинным маслом, а ширинка неравномерно севших штанов держалась на честном слове и согнутой скрепке. Молодые люди автоматически улыбнулись, но как-то деревянно. У девицы улыбка вышла более естественной:
— О, мистер Старк, — заговорила она, — Я была на прошлой неделе в Лондоне и видела вашу инсталляцию в «Тэйт».
— «Фабрика батареек Марчелло», — отозвался Рубин, — Они говорят, что это, как его, копрология, ну, англичане… — он пожал плечами. — Я в смысле — кто его знает…
— Они правы. А ещё это очень прикольно.
Молодые люди в костюмах сияли как два пятака. Демо-запись была уже в Лос-Анжелесе. Они это знали.
— Значит, вы и есть Лайза, — начала девица, пробираясь между кучами хлама, — Скоро вы станете очень знаменитой, Лайза. Так что нам нужно очень-очень много чего обсудить…
А Лайза стояла, поддерживаемая своим поликарбоном, и выражение её лица было таким же, как тогда ночью у меня дома, когда она спросила, не хочу ли я её трахнуть. Но даже если дама из агентства и заметила что-то, то не подала виду. Она была профи.
Я сказал себе, что я тоже профи. Я приказал себе успокоиться.
Повсюду вокруг Рынка горят в железных бочках костры из мусора. Снег всё ещё идёт и подростки жмутся к огню, переминаются с ноги на ногу, как побитые артритом вороны, а ветер продолжает хлестать их тёмные куртки. Выше, в живописных развалюхах Фэйрвью, висит чьё-то смёрзшееся на верёвках бельё, розовые квадраты простыней на фоне серых стен и мешанины из спутниковых тарелок и солнечных батарей. Крутится без остановки ветряной генератор, установленный каким-то местным экологически озабоченным — хер вам, а не плата за газ.
Рубин шлёпает в своих заляпанных краской кедах, втянув большую голову в воротник великоватой ему потрёпанной куртки. Иногда кто-нибудь из этих сгорбившихся ребятишек узнаёт его и показывает пальцем — вон, мол, пошёл тот мужик, что строит всякую хрень, роботов и прочее дерьмо.
— Знаешь, в чём твоя проблема? — спрашивает Рубин, когда мы, направляясь к Четвёртой улице, заходим под мост. — Ты из тех, кто всегда читает инструкции. Всё, что придумали люди, все эти технологии — они предназначены для каких-то строго определённых целей. Для того, чтобы делать то-то и то-то, всем уже понятное. Но если это совсем новая технология — она открывает горизонты о которых до этого никто даже и не думал. А ты читаешь свои инструкции и вряд ли захочешь поэкспериментировать. Поэтому тебя так и заводит, когда кто-то использует это для того, что тебе и в голову не приходило. Как Лайза.
— Она не была первой. — Над нами грохочут вагоны.
— Ну да. Но она точно первая из тех, кого ты знал лично. Ну, кто умер и переписал себя в память машины. Или три-четыре года назад ты тоже потерял сон, когда то же самое сделал этот, как там его, ну, этот француз, писатель?
— Да я особо и не думал об этом. Думал — так, рекламный трюк…
— А ведь он всё ещё пишет. И самое интересное, собирается писать и дальше, разве что кто-нибудь взорвёт его сервер.
Я вздрагиваю, трясу головой:
— Но ведь это не он, ведь так? Это всего лишь программа.
— Любопытная точка зрения. Трудно сказать… Хотя, насчёт Лайзы мы узнаем это точно. Она ведь не писатель.
«Короли», в общем-то, были уже давно готовы. Только заперты в её голове, как её тело — в экзоскелете.
Агенты организовали ей контракт с серьёзной конторой и вызвали рабочую группу из Токио. Лайза заявила, что хочет редактором меня. Я сказал «нет». Макс уволок меня в свой кабинет и пообещал поджарить на медленном огне. Если я отказываюсь, то им нет никакого смысла работать в нашей студии — Ванкувер вряд ли можно назвать центром мира и агенты предпочли бы Лос-Анжелес. Для Макса это означало кучу денег, для «Аутономик Пайлот» — шанс пробиться в высшую лигу. А я даже не мог объяснить ему, почему отказываюсь. Это было слишком абсурдным, слишком личным, Лайза меня просто добивала. По крайней мере, мне так тогда казалось. Но Макс был настроен серьёзно и не оставил мне никакого выбора. Мы оба знали, что другая такая работа мне не светит, по крайней мере — в этом городе. В общем, мы вернулись к агентам и сообщили, что всё улажено, я в деле.
Агенты продемонстрировали свои белоснежные зубы.
Лайза достала ингалятор и втянула лошадиную дозу «фена».
Мне показалось, что леди из агентства всё же слегка приподняла одну из своих математически совершенных бровей. Если это и означало неодобрение, то тем оно и ограничилось. После того, как бумаги были подписаны, Лайза могла делать более или менее всё, что хочет.
А Лайза всегда знала, что она хочет.
Мы делали «Королей» три недели, саму запись. Я напридумывал кучу причин не появляться у Рубина — в некоторые даже сам поверил. Она всё ещё жила у него, хотя агенты были от этого не в восторге. По соображениям безопасности. Позже Рубин рассказал мне, что ему пришлось натравить на них уже своего агента, и только после этого они, вроде бы, успокоились. Я и не знал, что у него есть агент. С ним как-то легко забывается, что Рубин Старк — самая большая знаменитость из всех, кого я знаю, всяко знаменитей даже того, чего мы тогда ожидали для Лайзы. Я понимал, что мы работаем с очень перспективным материалом, но ведь никогда не знаешь заранее насколько высоко это взлетит.
Но в те часы, что мы проводили в студии, Лайза была восхитительна.
Казалось, она была рождена именно для этой формы искусства, хотя на момент её рождения ещё не существовало даже технологии, сделавшей эту форму возможной. Когда видишь подобное, невольно задумываешься — сколько тысяч, или даже миллионов феноменальных художников так и умерло в безвестности, кануло в веках. Людей, которые так и не смогли стать великими поэтами, художниками или, там, саксофонистами, но у которых был этот дар, эти импульсы в мозгу, ждущие лишь микросхем, что выпустят их наружу…
