Уильям Гибсон - Нейромант
— И не говори, — согласился чей–то голос. — Мне ли не знать! А ты — гангстер, верно?
Прищурившись, он посмотрел на нее против солнца. Длинное узкое молодое тело, загар — усиленный мелагенными препаратами, но безо всяких там парижских выкрутасов.
Девушка присела рядом с ним на корточки, роняя на кафель капли воды.
— Кэт, — представилась она.
— Люпус, — отозвался после паузы Кейс.
— Что это за имя?
— Греческое.
— Ты правда гангстер?
Веснушкам вся эта химия нипочем. На то они и веснушки.
— Я — застарелый наркоман.
— Что принимаешь?
— Стимуляторы. Стимуляторы центральной нервной системы. Очень сильные стимуляторы центральной нервной системы.
— А у тебя сейчас есть?
Девушка пододвинулась ближе. Капли хлорированной воды упали ему на брюки.
— Нет. И в этом–то все и дело, Кэт. Знаешь, где можно достать?
Кэт качнулась на загорелых пятках и лизнула прядку рыжеватых волос, прилипшую возле губ.
— Что предпочитаешь?
— Никакого кокаина, никаких амфетаминов, но чтобы стимулянт, и мощный.
На чем разговор и окончен, мрачно подумал Кейс, продолжая улыбаться.
— Бетафенэтиламин, — сказала Кэт. — Хоть сию секунду. Но — на твою карточку.
— Врешь, — поразился партнер и сожитель Кат, когда Кейс описал ему своеобразные свойства своей поджелудочной. — А нельзя подать на них в суд? Скажем, за умышленное причинение ущерба?
Парня звали Брюс. За исключением половых признаков, он выглядел точной копией Кэт, вплоть до веснушек.
— Ну, — протянул Кейс, — это же какие–то там хитрые медицинские заморочки. Вроде совместимости тканей.
Но глаза Брюса уже потускнели, в них не было ничего, кроме скуки.
Период сосредоточенного внимания не больше, чем у комара, подумал Кейс, оглядываясь по сторонам.
Комната была меньше той, которую снял Армитидж для них с Молли, и находилась она несколькими этажами ниже. На стекло балконной панели были переведены пять огромных хромо–снимков с Тэлли Ишэм, намек на длительное проживание в номере.
— Потрясно, правда? — подошла к нему Кэт. — Я сама их щелкнула. В Пирамиде «С–Н», когда мы прошлый раз мотались на Землю. Она стояла ну вот прямо так близко и улыбалась ну вот так естественно. А ведь там, Люпус, было совсем хреново, ну прямо туши торшер, это же как раз на другой день после того, как эти гопники, команда Царя Иисуса, скинули ее в воду, ты помнишь?
— Да. — По не совсем ясной причине Кейсу захотелось уйти отсюда, поскорее и подальше. — Ужасно.
— Ну так что там, — вмешался Брюс, — насчет этой беты?
— Вопрос в том, примет ли ее мой организм, — поднял брови Кейс.
— Сделаем, значит, так, — предложил парень. — Ты попробуй. Если твоя поджелудочная выдаст «добро» — это будет за счет заведения. Пробная доза — всегда бесплатно.
— Слышал я эту песенку, и не раз, — ответил Кейс, принимая у Брюса ярко–голубой дерм.
— Кейс? — Молли села в постели и отбросила волосы, которые лезли ей в линзы.
— А кто же еще, лапа?
— Что это с тобой? — Зеркала неотрывно следили за пересекавшим комнату Кейсом.
— Я забыл название. — Кейс вынул из кармана рубашки плотно свернутую пластиковую упаковку голубых дермов.
— Господи, — простонала Молли, — только этого нам не хватало.
— Устами твоими глаголет истина.
— Какие–то два часа без присмотра, и ты успел уже отличиться. — Она покачала головой. — Надеюсь, ты придешь в себя к вечеру. Мы же званы Армитиджем на ужин. В «Двадцатый век». Нужно проследить, чтобы Ривьера тоже не накачался.
— Да, — протянул Кейс и прогнулся, на лице играла блаженная улыбка крайнего удовольствия, — чистый отпад.
— Слушай, — нахмурилась Молли, — раз эта дурь действует на тебя, несмотря на все ухищрения хирургов из Тибы, у тебя же наверняка будет жуткий отходняк.
— Ну вот, все пилишь, пилишь и пилишь, — обиженно возопил Кейс, расстегивая ремень. — Ну хоть бы слово добрее сказала. — Он снял штаны, рубашку и нижнее белье. — Надеюсь у тебя хватит ума воспользоваться преимуществами моего неестественного состояния. — Он посмотрел на низ своего живота. — Ты только посмотри на это неестественное состояние.
— Это — ненадолго, — рассмеялась Молли.
— Надолго, надолго, — успокоил ее Кейс, вскарабкиваясь на пляжного цвета матрас. — Это–то и есть самое неестественное в моем неестественном состоянии.
11
— Что это с тобой? — поинтересовался Армитидж, когда официант усаживал гостей за его столик. Самый маленький и самый дорогой из ресторанов, плававших в небольшом, соседствовавшем с «Интерконтиненталем» озере, назывался в действительности не «Двадцатый век», а «Вингтим Сикль» — то же самое, но по–французски.
Кейса бил озноб. Про отходняк Брюс скромно умолчал. Попытка взять стакан воды со льдом окончилась позорной неудачей, руки не слушались.
— Съел, может, чего–то не то.
— Проверься у врача, — сказал Армитидж.
— Да ну, ерунда, просто гистаминовая реакция, — испуганно соврал Кейс. — Со мной бывает, когда путешествую — то одно съешь, то другое.
Армитидж был одет в темный костюм, слишком официальный для подобного места, и белую шелковую рубашку. На руке, державшей бокал с вином, скромно позвякивал золотой браслет.
— Я заказал для вас, — сказал он.
Молли и Армитидж молча ели, Кейс же ограничился тем, что раскромсал свой бифштекс на кусочки, трясущимися руками погонял эти кусочки по тарелке, вздохнул и оставил их лежать в густом, экзотическом (видимо) соусе.
— Ну ты вообще, — заметила Молли, когда ее собственная тарелка опустела. — Отдай уж тогда мне. Ты знаешь, сколько стоит это мясо? — Она взяла его тарелку. — Животное выращивается несколько лет, потом его убивают. Это тебе не какая–нибудь синтетика–гидропоника.
Она подцепила вилкой один из кусков и стала жевать.
— Не хочется мне что–то есть, — выдавил из себя Кейс. Его мозг словно поджарили, почище того бифштекса. Или нет, скорее уж бросили в горячий жир, да так там и оставили, затем жир охладился и застыл толстым слоем на усохших, съежившихся полушариях, ежесекундно простреливаемых зеленовато–пурпурными вспышками боли.
— Видок у тебя — полный абзац, — подбодрила его Молли.
Кейс попробовал вино. После бетафенэтиламина его вкус напоминал йод.
Свет в зале чуть потускнел.
— Le Restaurant Vingtie me Siecle, — раздался из ниоткуда голос с откровенным акцентом Муравейника, — с гордостью представляет вам голографическое кабаре мистера Питера Ривьеры.
Из–за столиков раздались редкие аплодисменты. Официант зажег свечу, поставил ее на их стол и начал убирать тарелки. Вскоре свечи замерцали на всех двенадцати столиках ресторана все бокалы были наполнены.
— Ну и что сейчас будет? — заинтересовался Кейс, но Армитидж не ответил.
Молли ковыряла пурпурным ногтем в зубах.
— Добрый вечер. — на небольшой эстраде в конце зала появился Ривьера.
Кейс заморгал глазами. Поглощенный своими страданиями, он не заметил эстраду. Даже не увидел, каким образом появился на ней Ривьера. Дальше было ещё хуже.
Сперва ему показалось, что Ривьеру освещает прожектор.
Но Ривьера фосфоресцировал. Сияние облегало его, как вторая кожа, освещало темные драпировки, висевшие за сценой. Этот тип излучал!
Ривьера улыбнулся. На нем был белый смокинг, черная гвоздика, вдетая в петлицу, переливалась холодными голубыми искрами. А когда он поднял, словно обнимая аудиторию, руки, ногти на его пальцах тоже вспыхнули. За стеной ресторана негромко плескалась вода.
— Сегодня вечером, — объявил, сияя миндалевидными глазами, Ривьера, — я бы хотел исполнить для вас расширенную программу. Моя новая работа.
На ладони правой руки, поднятой вверх, возник холодный кристалл света. Ривьера стряхнул его на пол. Из точки падения выпорхнул серый голубь, тут же исчезнувший в полумраке. Кто–то свистнул. Опять раздались аплодисменты.
— Моя работа называется «Кукла». — Ривьера опустил руки. — Я хочу посвятить сегодняшнюю премьеру леди 3–Джейн Мари–Франс Тессье–Эшпул.
Волна вежливых аплодисментов. Когда они стихли, Ривьера нашел глазами Молли и добавил:
— И еще одной даме.
Теперь электричество погасло полностью, несколько секунд зал освещался только неверным пламенем свечей. Ривьера опустил голову, его голографическая аура исчезла, но Кейс все еще различал стоящую на сцене фигуру.
Неяркие световые линии, вертикальные и горизонтальные, начали формировать вокруг сцены открытый световой куб. Чуть–чуть, на малую долю накала, загорелись ресторанные огни, они осветили сцену, заключенную в куб, словно созданный из затвердевшего лунного света. Опустив голову, закрыв глаза и вытянув напряженные руки вдоль тела, Ривьера дрожал, стараясь сосредоточиться. Неожиданно призрачный куб наполнился вещами, превратился в комнату — без четвертой стены, что позволяло публике наблюдать происходящее.
