Правила поедания устриц (СИ) - Мори Анна "leithne"

И только после этого Гоббет с отвращением бросает:

— Высверлите мне кто-нибудь глаза миксером, пожалуйста. Выползти из кровати, чтобы увидеть, как кто-то трахается прямо среди молока и овсянки. Мамочки. Укрепляет аппетит, ничего не скажешь…

Как, неужели она не видит? — думает Рактер. Тягучие серебристые нити обволакивают их с Шей, как паутина — но Гоббет не говорит о них ни слова…

Шей поспешно отшатывается от него; шарит по груди, пытаясь поправить одежду, и, похоже, только сейчас осознает, что совершенно голая.

— Мы… Прости, Гоббет… — бормочет она.

— Хм, — озадаченно говорит орчиха. — Вообще-то я думала, ты, как обычно, скажешь что-то типа “завидуй молча”.

— Завидуй молча, — механически повторяет Шей, не отводя при этом глаз от Рактера.

Глаза у нее безумные и счастливые, зацелованный рот похож на вишню.

Спустя несколько минут она сидит за этим же кухонным столом в наспех натянутой одежде — и держит в руках чашку с сойкофе, и улыбается ему. И вместо того, чтобы пить, долго глядит на Рактера, а потом вдруг начинает плакать — все еще улыбаясь. И Рактер снова думает про радугу в дождь, хотя уже забыл, когда это странное сравнение приходило ему в голову до этого. Он снова видит ее обычные ЭМ-волны, а не серебристый свет: сейчас ее излучение — слишком сложная комбинация эмоций, чтобы быть уверенным, что он правильно ее проанализировал, но, кажется, он сделал все как надо.

Хотя сойкофе, конечно, в итоге успел остыть.

Прежде он считал, что когда они станут любовниками, мало что изменится, но на самом деле он узнает то, о чем раньше не подозревал.

Например, как чудовищно, беспросветно одиноки люди. Даже те из них, кто кажется очень сильным. Как они отчаянно нуждаются в опровержении азбучной истины о собственном одиночестве, как жадно тянутся к другому человеку, желая быть услышанными, — иррационально веря, что можно найти кого-то, кто разделит с ними всю перенесенную боль, стыд, вину, страх; кого-то, кто скажет, что все позади, что больше не будет больно и плохо, что нечего бояться и стыдиться, что они прощены.

И как легко заставить их поверить в это. В то, что каждый из нас не одинок на Земле. Достаточно лишь слушать их, и – в его конкретном случае – гладить по голове, и вытирать сопли (иногда даже буквально), и называть ласковыми прозвищами…

Рактер не называет Шей “любимая” — он все еще считает, что в его устах это будет звучать странно. Как правило, он по-прежнему обращается к ней “друг мой”. Но когда ей хочется близости или нежности, он называет ее “моя Шей”.

Иногда, в самые интимные моменты, он говорит “моя радость” или “мое горе”, — и его слова не звучат фальшиво, потому что он долго тренировался перед зеркалом, чтобы вот это все, что Шей так хочется услышать, глупое и сентиментальное, звучало не совсем уж глупо и сентиментально.

Каждую ночь — впрочем, это бывает и утро, и день, и вечер — к Рактеру тянутся нити сияющего вещества, для которого у него нет названия. И с каждым разом он чувствует себя неуловимо иначе. Полнее.

Даже более интимными, чем собственно секс, кажутся ночи, когда Шей просит остаться спать с ней в одной постели. Она во сне вжимается лбом ему между лопаток, а иногда сквозь сон проводит рукой по его бедру, проверяя, действительно ли он тут, с ней. А еще — всегда очень внимательно рассматривает его тело. Иногда она хмурится, дотрагиваясь до металлических пластин, словно пытаясь разгадать какую-то загадку. Рактер знает, о чем она думает в эти мгновения.

«Постарайтесь не думать о том, как я вижу мир. Это только справедливо, что у каждого из нас своя… дополненная реальность».

Когда он произносил эти слова, он, в общем-то, понимал, что это все равно что просить кого-то не думать о белой обезьяне.

К этому моменту он уже знает, что правила Шей были не про секс. Во всяком случае, далеко не только про него.

Они про то, как человек приоткрывается. Как запертая дверь, как сейф, как раковина устрицы.

Когда ты сдираешь с человека эту раковину, там, в самой середке между силой и слабостью, ты видишь его суть — мягкую и беззащитную.

Густое серебристое сияющее вещество.

Суть — или Сущность.

И остается только вложить туда темное зерно сомнения, чтобы серебро обволокло его и выкристаллизовалось.

И ты себе не хозяйка

Забытое правило: все это не работает.

Однажды она приходит с киберимплантом вместо левого глаза.

Собственные глаза (глаз) Шей темные, изменчивые, словно море в шторм, — не то графитово-серые, не то синие, а в определенном освещении могут показаться и карими; имплант — светло-голубой, как у сиамской кошки.

— Ты же в курсе, что любые кибервмешательства отнимают немного Сущности? — рассудительно спрашивает ее Из0бель. — Казалось, тебе нравится видеть потоки ци и вызывать духов. Вчера ты планировала стать магом, сегодня хочешь стать риггером?..

“Я хочу стать всем”, — вспоминается Рактеру их старый диалог.

Но сейчас с Из0бель Шей почему-то не спорит. Лишь хмурится и отводит взгляд.

— Никем я не хочу стать. Отвалите.

Гоббет замечает:

— Лучше бы ты, подруга, потратилась на кибернетический желудок. Учитывая, какой дрянью мы питаемся, предвижу гастрит месяцев через пять.

— У меня — гастрит? Ха! Поспорим на сотню нюйен, что ты быстрее меня крякнешь от заворота кишок? — Шей смеется, но смех совершенно искусственный, и Рактер успевает заметить ее испуг. Что весьма необычно, потому что шутками про дрянной рацион они обмениваются по пять раз на дню.

— Да ты обалдела — на целую сотню, — отступает Гоббет. — Нетушки. И все-таки — зачем тебе этот жуткий глаз? Надеешься, что станешь лучше стрелять?

Шей к поддевке остается равнодушна:

— Ну да, может, аж на троечку с плюсом?.. Впрочем, как бы паршиво я ни стреляла, ты еще хуже меня. — И снова фальшивый смех.

Она похожа на тень прежней себя. Словно в ней что-то сломалось навсегда.

И легко читающий спектр ее эмоций Рактер догадывается, что именно. Случилось именно то, чего он все это время ждал, на что надеялся.

Мусорщица Шей Сильвермун, любительница забирать у своих друзей по кусочку личности, словно сувениры на память, наконец-то взяла кое-что и у Рактера.

Смерть. Шей взяла у него знание о смерти — и не вынесла этой ноши.

Подняв глаза, Шей запоздало замечает его: Рактер неподвижно стоит, прислонившись к дверному косяку, слившись с тенями.

— На следующем забеге поглядим, кто тут лучше стреляет, — хорохорится Гоббет. Но Шей вместо того, чтобы вступить в бодрую жизнелюбивую грызню, которая происходит между ними почти ежедневно, вдруг холодно говорит — почти что приказывает, обращаясь одновременно к Гоббет и к Из0бель:

— Оставьте меня. Мне с Рактером поговорить нужно.

Когда они с Шей остаются наедине, она долго смотрит Рактеру в лицо — напряженно, изучающе. Один глаз темный и непроницаемый, будто глубины тысячелетнего океана. Другой — яркий и пустой, как детский бассейн.

Он практически читает ее мысли: так же он ощущает свои импланты, как она, или нет? Чувствует ли себя и окружающих уродливой кучей костей и потрохов? И если да, почему не предупредил, не предостерег ее от этого?

Он молча ждет, пока она спросит прямо. Она сумрачно говорит:

— У вас так же? Это. Ну, вы ведь понимаете, о чем я.

— Я не знаю, как у вас, — спокойно отвечает он.

— Врете, — не выдержав, бросает Шей. — Вы врете. Вы же читаете мои эмоции, так не притворяйтесь, что не видите, что со мной происходит. И вы заранее знали, что так будет! Вы все знали.

Это правда: он все знал, и прекрасно видит, чем это обернулось сейчас.

Отвращение. Страх. Гнев.

Волны темных, яростных, непривычных чувств огромной силы захлестывают ее с головой. Шей хорошо притворяется, но сейчас ей стоит больших усилий держаться спокойно хотя бы внешне.