Правила поедания устриц (СИ) - Мори Анна "leithne"

— Как эльфийский Тир Тэнжайр?

— Как Тир Тэнжайр. Только без фашизма.

— А вместо этого вы оказались в Гонконге. Как он, похож на Землю обетованную?

— Ну… По крайней мере, он, наверное, лучше Тир Тэнжайра. Но это не значит, что такой страны не существует. Сейчас мне кажется, весь мир может быть этой сказочной страной. Земля обетованная – не место. Это что-то… внутри меня… Наверное, вы не понимаете, о чем я говорю, но это ничего. — Она прижимается щекой к его ладони и снова закрывает глаза. – Только… не… уходите…

Рактер послушно сидит рядом, глядя, как она засыпает. Когда она уже вряд ли его слышит, тихо произносит:

— Думаю, как раз очень хорошо понимаю.

Она не меняет своего решения на следующее утро, когда просыпается трезвой.

Рактер из своей мастерской, по обыкновению вставший рано — гораздо раньше Шей — наблюдает ее пробуждение этажом выше: как ритмы ее сна меняются, как она перекатывается на кровати, как лениво размыкает веки, садится, потягивается — и вдруг вздрагивает, вспомнив о чем-то (о нем ), и садится на кровати прямо и напряженно, словно приготовившись к драке, и говорит вслух в пустоту перед собой:

— Вы слышите меня?.. Я знаю, слышите.

Рактер внизу в трюме поднимает голову, вслушиваясь.

— Я больше не пьяна, и я не передумала, — продолжает Шей с каким-то веселым отчаянием. — Я не боюсь больше. Не могу без вас. Никто не сможет заменить вас. Я хочу с вами быть. Всегда. И хочу… всего. Не хочу никого, кроме вас. Я… люблю вас. — И громче, увереннее повторяет: — Люблю. Всю жизнь любила, каждый ее день и час. Вот и сказала… Это было не так уж сложно. — Нервно смеется, отводя рукой прядь волос от лица. — Придете завтракать?

Рактер приходит на кухню на десять минут раньше нее (он отлично знает, сколько времени у Шей отнимает умывание и одевание) — как раз чтобы успеть сделать ей большой сойкофе с молоком и яичницу-болтунью: два яйца, немного молока, жирный кусок масла, щепотка перца — все как она любит.

Появившись в дверном проеме и увидев Рактера за кухонным столом — он, в белой рубашке с закатанными до локтя рукавами, как раз выкладывает болтунью на тарелку, Шей замирает, словно споткнувшись. Совершенно очевидно, что между ними должно вот-вот произойти, и все же напряжение повисает как натянутая тетива, дрожащая низким гулом.

Пришла очередь Рактера сделать шаг: Шей уже сделала свой, озвучив признание, к тому же он как-никак мужчина, — и он делает этот шаг, вернее, два шага к Шей — и целует ее. Не как в прошлый раз во время битвы с Цянь Я — осторожно, точно хрустальную статуэтку, — а глубоко, уверенно, потому что теперь у него есть такое право; и чувствует, что Шей это нравится — очень нравится, если верить ЭМ-излучению и тому, что вся она дрожит сладкой мелкой дрожью.

Все-таки настоящий первый поцелуй должен быть совсем не про то, как пытаешься посмотреть своим страхам в лицо, стоя перед Царицей Тысячи Зубов; он должен быть про страсть, про то, как накрывает горячая душная слабость, как подгибаются ноги, как сердце колотится где-то то ли в пятках, то ли в горле, — и Рактер очень хочет, чтобы для Шей все так и было.

Кажется, получается неплохо.

Поцелуй длится и длится. Из кожи Шей начинает сочиться слабое серебристое сияние, как тогда, на цветочном рынке ночью. Магия льется из нее как лунный свет: поцелуй ощущается словно у Рактера полный рот сычуаньского перца или электрическая батарейка. Он дотрагивается языком до ее маленьких зубов.

Она стискивает пальцы у него на плечах, когда он прижимает ее к кухонному столу. Издает тихий полувздох-полустон, когда он прикусывает тонкую смуглую кожу на ее шее:

— Ох… Почему это так хорошо?

— Потому что я хочу, чтобы вам было хорошо, — отвечает он, намеренно щекоча дыханием ее шею.

Зажмурившись, она кивает.

— Да… Это потому что я с вами.

Она определенно не боится больше прикосновений — льнет, как кошка. Гладит его по плечам, по груди. Прикосновения на удивление жадные – давно хотелось, видимо. Одна из ее маленьких ладоней забирается под его рубашку и ниже — под пояс штанов; пальцы замирают, найдя рубцы, где живая человеческая плоть переходит в сталь и хром — и скользят дальше, изучая.

Рактер отрывается от нее, говорит:

— Шей, нам не обязательно торопиться. Я сделаю какой-нибудь прибор. Любые ваши фантазии будут мне в радость. А сейчас лучше выпейте ваш сойкофе, пока он не остыл.

Но Шей притягивает его к себе обратно и дергает Рактера за волосы с неожиданной злостью.

— Ну уж нет. Трахните меня наконец. Хоть пальцами, хоть как. Если вы и сегодня… сбежите от меня… — шепчет она сквозь поцелуи.

— Да? — с интересом спрашивает Рактер, гладя ее шею и тонкие смуглые ключицы.

— То я тоже от вас сбегу. В Сиэтл. И вы меня никогда не найдете…

— Никуда вы от меня не сбежите, — усмехается Рактер. — Вы моя, Шей.

Еще недавно он поостерегся бы говорить ей что-то подобное, чтобы не увидеть знакомый всплеск страха, но сейчас он видит лишь розовое колыхание возбуждения.

Контроль интересная вещь, думает Рактер. Приятно, когда он у тебя, но так же приятно и вверять его другому в некоторые моменты. И ему кажется, что Шей знает об этом не понаслышке. Быть может, она всю жизнь мечтала вот так безоглядно довериться кому-то, кто будет делать с ней все, что захочет, — зная, что ей наконец-то не причинят никакого вреда.

Рактер расстегивает обе ее рубашки, гладит идеально помещающееся в ладонь полукружие обнажившейся груди — Шей запрокидывает голову, выгибается, подставляясь.

Он слышит, как учащается ее дыхание. Раздвинув коленом ее ноги, он чувствует, как между ними горячо и — уже — мокро.

Второй рукой он освобождает ее от рубашек. Затем медленно проводит пальцами по ее голой спине снизу вверх — по впадинкам между позвонками, и по мере того, как пальцы поднимаются все выше, она дрожит все сильнее, кажется, вот-вот заплачет, — пока не останавливается между лопаток.

Ее странная магия все еще исходит из нее — и начинает сиять еще ярче. Он снова приникает к ее губам и чувствует, как ее божественность течет в него, как лунный свет. В тех местах, где губы и пальцы Рактера успели коснуться ее тела, между ними двумя протягиваются нити чего-то, похожее на жидкое серебро — Рактер не может точно сказать, на каком из планов реальности это происходит, но вполне уверен, что Шей тоже чувствует это, видит их.

Он тихо говорит возле ее уха:

— Моя Шей… Я же говорил, вы невыносимо мне нужны. И я не имею в виду ваше тело — мне нужна вся ваша жизнь и вся ваша душа.

И Шей, его Шей, независимая, как кошка, с самого детства запрещавшая себе влюбляться, любить, желать, — выдыхает:

— Да… всё — ваше…

Он подхватывает Шей под бёдра и сажает ее на кухонный стол. Встает перед ней на колени, раздвигает в стороны ее коричневые ноги. Стягивает шорты. Белые кружевные трусы под ними — совершенно мокрые, хоть выжимай. Они такие тонкие, что, пожалуй, совершенно ничему бы не помешали — он проверяет это, проведя по ним языком: Шей беспомощно задыхается, когда он надавливает кончиком языка на ее клитор под кружевом, — но всё же лучше снять и их.

Там, в серединке, она, конечно же, тоже пахнет как океан, и на вкус такая же.

Шей закусила губу, ее глаза закрыты. Словно во сне, она кладет руку ему на голову, задавая ритм движений. Рактер больше не видит разноцветья ее эмоций — все краски слились в серебристое свечение, которое пульсирует вокруг нее, как дыхание…

И он пьет это густое, тягучее жидкое серебро, пока не чувствует, что его впитала каждая кость в его теле, каждая живая мышца и каждый синтетический мускул, каждое сочленение из стали и хрома.

На кухню заходит Гоббет. Этого Рактер никак не планировал. И то, что он слышит/видит/ощущает ее приближение немного заранее, в этой ситуации совершенно не спасает.

Слава богу, той хватает милосердия или любопытства подождать на пороге те несколько секунд, которые нужны, чтобы Шей застонала, выгнулась и понемногу начала понимать, где она и что происходит.