Пол Уиткавер - Вслед кувырком
— Знаю… Но она так меня достает…
Он хмурится, вспомнив, как безумный тельп в многогранном городе — его звали Мицар — намекал среди прочих идиотизмов, что они с Полярис станут любовниками. А вместо этого он с Моряной. Лишнее доказательство того, что он и без того знал: старый тельп — шарлатан.
— Она просто ревнует.
Моряна ставит люмен на спальник между ними. Погрузившись наполовину в спутанную ткань, сияющий стебель отбрасывает вверх переплетение теней.
Чеглок надевает на руку часы эйрийской работы и сует свежий люмен в задний карман штанов.
— Знаешь, я ее понимаю. Я бы тоже ревновал. — Он вздыхает. — Не хочется признавать, но она в чем-то права.
Моряна слушает с безмятежным лицом — точно таким же, с каким слушала Полярис. Как всегда, отсутствие эмоций, кроме непроницаемой игры цветов на чешуе, воспламеняет в Чеглоке желание. Такое чувство, что самую глубинную, истинную свою сущность она прячет, будто посол руслов на суше, сохраняет дипломатическую неприкосновенность своего сердца. Он уже какое-то время знает, что влюблен в нее… но любит ли его она? Способна ли она на это чувство?
— Что ты предлагаешь? — спрашивает она наконец.
— Может, нам надо приглашать иногда других присоединяться к нам?
— Но меня устраивает то, что есть сейчас.
— Меня тоже, — поспешно говорит он. — Но мы должны думать о пентаде. Чем дальше мы уходим в Пустыню, тем опаснее становится. Пентада, в которой участники друг другу не доверяют и не могут работать вместе, имеет больше шансов погибнуть.
— Ты сгущаешь краски. Пока что мы вполне можем доверять друг другу.
— Потому-то и надо действовать сейчас, пока не стало хуже.
Моряна пожимает плечами:
— Делай как хочешь. У нас всегда было такое правило.
Она поворачивается на бок, устраивается поудобнее и закрывает глаза.
Ему явно дали понять, что он свободен. Такая повелительная манера общения его бесит и — приходится признать — покоряет.
— Потом поговорим, ладно?
— У меня на потом намечено другое, — отвечает она, не шевелясь и не открывая глаз.
— Отдача крови. — Этот ритуал они выполняют вместе, когда только возможно; и этой ночью, поскольку ему выпала вторая смена, а Моряна спасительным броском выиграла выходную ночь, они договорились отложить до его возвращения. — Я не забыл.
— Вот и хорошо.
Томно вытянув руку, будто уже держа над его телом стебель нож-травы, она прикосновением гасит люмен, погружая внутренность палатки в темноту.
Чеглок головой вперед выползает из палатки и встает на ноги в холодном ночном воздухе. Полярис глядит на него сурово, уперев руки в мальчишески узкие бедра. В щедром потоке света луны, желтой и пухлой, как лимон, люмен не нужен — во всяком случае, для острых глаз эйра. Полярис, у которой глаза не лучше, чем у нормала, держит в кулаке растаявший люмен.
— Не надо, — говорит Чеглок прежде, чем она успевает сказать хоть слово. — Извини, я не должен был тебя толкать. Но и тебе не следовало говорить то, что ты сказала.
— Твое счастье, что закон запрещает тельпам использовать псионическую силу против других мьютов без их согласия, — отвечает Полярис и тут же добавляет многозначительно: — кроме как в целях самообороны.
— Я же извинился.
Забавно, думает он уже не в первый раз, сколько эмоций может отразить одно маленькое личико в форме сердца. И все они направлены против него. И среди них — ни одной дружеской.
Он проходит мимо, к мерцающим уголькам костра. Что бы она ему ни сказала, Моряне этого слышать не надо.
Полярис пристраивается рядом.
— Нет, я просто не понимаю. Что она в тебе нашла?
— А это уже не твое дело, Пол.
По правде сказать, он и сам этого не понимает. Моряна подошла к нему утром после первой ночи в Пустыне, когда все пятеро спали вместе, как диктовал обычай, и удивила его признанием, что он ей доставил больше удовольствия, чем все остальные вместе взятые. Она предложила ему соединять палатки регулярно. Это предполагало отношения предпочтения, а не исключительности, но так не получилось. Отсюда и разлад.
— «Что касается одного, касается всех», — цитирует тем временем Полярис «Книгу Шанса».
Этот пассаж, мрачно думает Чеглок, вызвал больше безобразий, чем вся остальная книга.
Дойдя до костра, он садится на корточки, чтобы подкинуть хвороста в огонь, потом призывает ветерок раздуть угли. В лагере тихо, слышно только потрескивание огня да иногда лающий призыв ночной цапли, промышляющей лягушек вдоль берегов близкого ручья. Ярдах в десяти с лишним от костра, словно выполненная в масштабе модель Фезерстонских гор, высятся пустые холмы покинутой колонии термантов — прожорливых насекомых, либо давно ушедших в поисках нового дома, который можно захватить, либо обративших свои аппетиты внутрь и истребивших самих себя. Когда их не стало, вернулась трава и прочая растительность: почва здесь богатая, ее поит пробегающий неподалеку ручей, вьющийся с востока на запад по дну ложбины в тридцати ярдах за холмами. Густые заросли высокой нож-травы растут вдоль дальнего берега ручья, и рощицы бродячих дубов пустили там корни. Есть еще несколько тотемных деревьев, жуткое сочетание человека с растением: у этих стволики еще незрелые, коричневые; ветки — как ручки и ножки голодающих детей, плоды размером и мягкостью в точности как головка новорожденных, черты лица едва различимы, неясные пятна и неглубокие зазубрины вдавлены в мясистую поверхность, будто какой-то скульптор работал с незнакомым материалом. Потом, когда плоды созреют, из узлов и прорех с тупостью пасущейся скотины уставятся человеческие глаза, а беззубые и безъязыкие рты будут неприятно менять выражение, как в калейдоскопе: хитрая самодовольная усмешка, гримаса отвращения, безмолвный вой ужаса или радости. Но на холмах термантов — из них самые высокие фута на два выше Чеглока — не растет ничего. Они болезненным фоном смотрятся в лунном свете, как будто самим им место на луне, а не здесь.
— Ты думаешь, она к тебе неровно дышит, Чег? — Полярис присаживается рядом с ним. — Для всех руслов потрахаться — это просто потребность плоти, как поесть, поспать и просраться. Чувства в отличие от ощущений в их уравнениях не учитываются.
— Ага… — Он берет тонкую веточку, отламывает от нее по кусочку и скармливает пламени, представляя себе, что это косточки какой-нибудь не в меру назойливой тельпицы. — Теперь ты еще и по руслам специалист?
— Ты не забывай, я выросла в Мутатис-Мутандис, среди мьютов всех рас. Я такое уже видала. Она тебя использует.
— А знаешь, что я думаю? — Он косится на нее; кожа у нее пылает оранжевым и красным в безвкусной пародии на хроматическую игру руслов. — Я думаю; ты хочешь, чтобы она использовала тебя.
Она вздыхает:
— Не буду спорить, я не отказалась бы регулярно объединять с ней палатки. О Шанс, она же русла! Кто б не захотел? Но я тревожусь, Чег.
Он подбрасывает в костер последнюю, палочку и встает, отряхивая ладони.
— Похоже, что ты скорее ревнуешь. Вы все ревнуете, вы все хотели бы ее для себя.
Полярис поднимается на ноги.
— Феникс более интересуется тобой, чем Моряной — на случай, если ты не заметил. А у Халца вообще нет ревности — он уж никак не жила.
— Пол, для тебя все на свете шуточки, да?
— Упаси меня Шанс! — Враждебность в ее глазах тает, сменяясь чем-то вроде жалости. — А ты влюблен в нее, что ли?
— Что, если так? — Вокруг него начинает завиваться прерывистый ветерок.
Полярис игнорирует предупреждение. Она тычет люменом в сторону его живота, словно светящимся кинжалом.
— Когда-нибудь она тебя бросит так же неожиданно и необъяснимо, как выбрала, вот что. Ты ей надоешь, и она выберет кого-нибудь из нас. Может быть, даже меня. И что тогда, Чег? Как ты с этим справишься? Будешь хлестать вокруг псионической силой, как сейчас? Разрушишь пентаду? Нечего сказать, зрелый поступок.
Он укрощает вертящийся вихрь, ежась при мысли, что Пол его чуть было не спровоцировала. Не приходится сомневаться — если бы он снова ее ударил, физически или псионически, она бы ответила ударом, взяла бы его в Сеть, где он, виртуализованный, был бы полностью в ее власти. На коже Чеглока выступает холодная испарина. Ему никогда не было уютно в Сети. Он мирится с необходимостью виртуализации, чтобы лучше сражаться с нормалами, но это ему не нравится. И мало кому нравится из мьютов, если не считать тельпов. И все же раньше Сеть его никогда не ужасала — иначе бы он не прошел Испытание. Однако с самого входа в Пустыню это отвращение усиливается с каждой виртуализацией, и все труднее скрывать это от Полярис и прочих членов пентады… И дня не проходило, чтобы она не затаскивала всех в Сеть — хотя бы для того, чтобы не потерять форму. В Вафтинге или Многогранном Городе Чеглок мог бы пойти к тельпу с Факультета Психотерапии Колледжа и полечиться от этого отвращения, но здесь такой возможности нет. Наверное, могла бы полечить Полярис, только Чеглок не осмеливается позвать ее в свой разум. Если он позволит ей копаться в его чувствах, воспоминаниях, кто знает, где она остановится? Она может изменить его так, что он и не догадается и даже не заподозрит. Может, она уже это и сделала.
