Пол Уиткавер - Вслед кувырком
— Ага.
Она кидает ему банку, которую он едва успевает поймать.
— Эй, поосторожнее!
— Кто-то сегодня не с той ноги встал.
Она дергает язычок другой банки, запрокидывает голову и делает долгий глоток, а потом звучно отрыгивает воздух, зарабатывая восхищенный смех от маленького мальчика, играющего неподалеку в песке и осудительный взгляд поверх журнала «Пипл» от женщины, лежащей чуть подальше на полотенце, — очевидно, его матери. Джилли не замечает ни того, ни другого.
— Ухх! — Она вздыхает и улыбается. — Пошли, ворчун! Пройдемся.
Весь день у них не было минутки без надзора. Утром после возвращения домой Билл позвонил Пегги и сообщил, что все в порядке. Она тоже пережила ураган без приключений, хотя в отличие от них в домашнем уюте: в Арлингтоне ущерб ограничился тем, что залило некоторые улицы, когда переполнились ливневые стоки, кое-где повалило деревья, оборвало провода и так далее — ничего такого серьезного, чтобы объявлять эвакуацию. Пегги поговорила со всеми, поругалась, как всегда, с Биллом, и пообещала подъехать на следующие выходные. С окон сняли фанерные щиты и убрали под дом, принесли обратно сетки террасы, приделали на место.
Когда с этим покончили, все пятеро пошли прогуляться вдоль берега, к югу, мимо домов, которым повезло меньше, чем их собственному. Эти дома, построенные прямо на дюнах, испытали полную силу шторма. Прибой захлестывал под приподнятые террасы, бурлил среди леса свай, поддерживающих дом над берегом, и при этом уносил столько песка, что теперь дома будто приподняло футов на десять. Кое-где виднелись выбитые окна, сорванные перила, разбитая и смятая мебель с веранд, лестницы, повисшие теперь футах в трех-четырех от нового уровня земли.
Пляж усыпали обломки: бутылки и банки, пластиковые контейнеры из-под пива, шлакоблоки, размокшие сигареты и сигаретные пачки, пустые ракушки, панцири крабов, серебристые рыбки, полусъеденные чайками, цветные отложения полированных камешков, фрагменты раковин и осколки стекла, как рассыпанный пиратский клад, пластиковые лопатки и ведерки, гладкие и яркие, словно леденцы, спутанные пряди зеленовато-коричневых водорослей, серые и белые перья чаек, пластиковые зажигалки, одинокие пляжные туфли, мячик для гольфа, пенопластовые чашки и ящики — все это валялось на песке остатками разгромленной ярмарки.
В некоторых домах уже вовсю трудились люди, начавшие прибирать и ремонтировать, выстрелами звучали молотки в чистом утреннем воздухе. Кучки зевак бродили по берегу, Джеку показалось, что какие-то лица он узнал — из тех, что были в убежище. Все друг другу кивали и улыбались, слышалось «доброе утро» и «привет», будто такие проявления простой вежливости приобрели новую важность после неистовой пляски Белль. Даже собаки стали дружелюбнее и подбегали, помахивая хвостами и обнюхивая протянутые ладони, а потом отбегали обратно к хозяевам или гонялись с лаем за чайками, перевозчиками или другими псами. Кое-где по пляжу расхаживали люди с пластиковыми мешками, собирая мусор, другие бродили, глядя себе под ноги, наклоняясь, чтобы перевернуть камешек или раковину, покрутить между пальцами, внимательно рассматривая, словно антиквары, выискивающие в мусоре драгоценность. Пожилая пара в больших наушниках водила над песком металлоискателями туда-сюда, передвигаясь шаркающими шагами, будто псибертронически усиленные нормалы, идущие одновременно в Сети и в реальном мире.
Весь этот разгром привел Билла в хорошее настроение: его ничто так не веселит, как чужие неприятности. Он все время комментировал, какой идиотизм — отказываться от естественной защиты дюн ради вида на море, который, как ни вдохновителен, а окажется в конце концов «другом на хорошую погоду», и сам себя поздравлял с дальновидностью, что купил дом не на самом берегу, когда была такая возможность. После прогулки и завтрака на скорую руку он попрощался и поехал в округ Колумбия на дневную запись своей передачи «Внутри Пояса». Тогда дядя Джимми, Эллен, Джилли и Джек снова набили кулер и вернулись на пляж, где Джек уселся в кресло и стал дальше думать обо всем, что случилось, а остальные бросились в тихую манящую воду.
* * *Когда он и Джилли вспоминают все утренние события, Джека постоянно занимает все тот же вопрос: как он это сделал? Быть может, полгода назад, когда они с Джилли валялись по кроватям, в лихорадке и зуде проглатывая книгу за книгой, будто ветрянку можно вылечить чтением, болезнь вызвала в нем изменения более глубокие — так Вирусные Войны меняли нормалов, делая из них мьютов? Может быть, болезнь вызвала мутацию, оставив Джеку умение… что за умение? Менять историю усилием мысли?
Даже когда он об этом думает и произносит такие слова про себя, у него желудок завязывается в узел. Разум отшатывается от такой возможности. Тельпов не бывает. Нет на свете шахтов, эйров, салмандеров или руслов. Вообще нет никаких мьютов — ни из ролевых игр, ни со страниц комиксов. Верить в иное — сумасшествие. И вообще, если бы мьюты существовали на самом деле, разве это не было бы очевидным?
Да еще как! Разве что он один такой. А это еще безумнее — так думать.
Но Джек не может заставить себя просто забыть то, что помнит — как не мог сегодня утром изменить мир усилием воли. Все его усилия изменить историю даже одной песчинки пропали втуне. Что он знает, то знает, но как это доказать — ума не приложит.
* * *— Чеглок! Эй, Чеглок!
Чеглок просыпается на оклик, прозвучавший рядом с палаткой.
— Тихо! — шипит он в ответ. Он видел сон — как всегда, про бой, но от внезапного пробуждения подробности рассыпались, осталось только ощущение потери, будто какая-то вещь неимоверной красоты или ценности проскользнула между пальцами. — Уже выхожу.
Он садится в темноте, движением плеч оправляя крылья, пытаясь не разбудить спящих соседей. Но поздно: мягкое белое сияние люмена с тихим треском заполняет соединенные палатки, как пойманная луна.
— Уже твоя смена?
Светло-синие и серебряные оттенки перьев его крыльев плывут по чешуе лица Моряны подобно дыму, а она, приподнявшись на локте, держит в руке сияющий стебель люмена и смотрит бездонными черными глазами.
Чеглок кивает, зевая, и сворачивает крылья. Ему трудно поверить, что когда-то эти глаза его пугали — всего две с небольшим недели назад, перед выходом пентады из Мутатис-Мутандис и ухода в Пустыню.
— Долг зовет, — отвечает он. — Ну, или Полярис, что то же самое.
— Возвращайся быстрее.
Она прижимается к нему, одеяло сваливается, обнажая выпуклость грудей, где лениво клубятся водоворотом цвета заката. Они встречаются губами, и Чеглок чувствует, как шевелится у него гребень. Да и не только гребень.
— Вы это бросьте, — раздается голос Полярис за палаткой.
— Ладно, не рви на груди рубаху, — отвечает он, выпуская Моряну.
— Свою надень, да и штаны тоже, и тащи все это сюда, — говорит она. — Моя смена закончилась в полночь, а уже десять минут первого.
— Иди лучше, — говорит Моряна.
— Достала она меня своим поведением, — бурчит Чеглок, выползая из спальника и одеваясь в тесноте палатки. — Держится, как будто она из… ну, с факультета какого-нибудь.
— А я слышу! — Голова Полярис возникает из-под полога палатки. — Будь я на самом деле оттуда, тебе бы эти разговоры даром не прошли!
— Шанс тебя разрази, Пол, чего ты делаешь? Тут и так тесно, а еще ты влезаешь.
Чеглок натягивает штаны, не заботясь скрыть наготу. Сейчас между ними осталось уже мало секретов — по крайней мере телесных. Тем более Полярис на него не смотрит.
— Как только ты выйдешь, станет свободнее, — говорит она, не отрывая жадных глаз от Моряны, которая даже не пытается прикрыть грудь, ставшую льдисто-синей. Чернильные глаза руслы отвечают на взгляд тельпицы, как всегда, индифферентно, даже будто не моргая… хотя Чеглок знает: это иллюзия, у Моряны есть мигательная мембрана, как у него, только она почти невидима на фоне черной бездны глаз.
— Я буду рада составить тебе компанию, когда он уйдет, Моряна, — предлагает Полярис.
— Помечтай, Пол.
Полярис недовольно кривится и чешет рукой ежик волос.
— Это неправильно, что вы с ним так друг за друга держитесь. В пентаде полагается делиться, и делиться поровну. А вы меня отшиваете. И остальных тоже.
— Мы имеем право быть друг с другом, если нам хочется, — говорит Моряна, так и не прикрывшись. — Ничего незаконного тут нет.
Полярис качает головой:
— А я и не говорю, что есть. Просто это неправильно — такая вот исключительность. Так себя ведут нормалы.
— Ну, это уже лишнее, Пол, — говорит Чеглок и выталкивает ее из палатки ударом воздуха. Что хорошо в Пустыне, так это отсутствие псионической глушилки.
— Зря ты, — говорит Моряна. — Не то чтобы она не заслужила, но она на тебе отыграется так или иначе. Это она всегда.
