Макс Барри - Человек-машина
— А они его вынули.
Когда Лола заснула, я выехал в коридор. Кассандра Котри вышли из двери в десяти шагах от меня.
— Вот так история, — сказала она.
— Да уж.
— Мне всегда интересно, что заставляет людей выбрать себе профессию. Никогда не догадаешься.
Я ничего не ответил.
— Она может получить назад свое сердце. Мы его не выбрасывали. Если оно имеет для нее некую сентиментальную ценность… пусть забирает.
— Я ей передам.
Мы замолчали.
— Я хочу продолжить работу над проектом, — заявил я.
— Конечно, — ответила Кассандра Котри. — Я так и думала.
На следующий день Карл отвез меня коридорами исследовательского центра к лабораториям. Мы почти не разговаривали. В ожидании лифта он сказал:
— Очень рад был узнать, что мисс Шенкс выздоравливает.
Я ничего не ответил.
Он отвез меня в помещение, бывшее прежде лабораторией смежного проекта, пока туда не вселились мы. Перед дверью мы остановились.
— У меня нет пропуска, — напомнил я.
Это был упрек, ибо тот находился у меня, пока Карл не выстрелил в Лолу. Его забрали, когда я лежал без сознания, — вместе с рукой и ногами.
Карл прокатал собственную карточку. Индикатор мигнул зеленым. Я удивился, потому что раньше, насколько я знал, охрана не допускалась в лаборатории. За дверью оказалось просторное помещение, заставленное стеллажами. На сверкавших сталью панелях лежали ноги — полдюжины пар в различной степени готовности. В том числе Контуры. Справа от меня был накрыт «шведский стол»: разного рода пальцы. Дальше покоились руки. До сего момента я не верил, что мне вернут мои органы. Я все ждал, что выскочит Кассандра Котри и сошлется на затруднения, возникшие буквально сейчас. Но этого не случилось.
— Свитер дать?
Я вздрогнул: совсем забыл о присутствии Карла.
— Что?
— Вас трясет.
Это была правда.
— А, вы об этом. Нет, не нужно.
Взявшись за поручни, я подъехал к Контурам. Карл не препятствовал, не удержал меня за руку, не предложил выбрать что-то другое. Я пробежался руками по металлу, проверяя контакты и убеждаясь, что все на месте.
— Вы и в самом деле любите эти штуковины, — заметил Карл. — Небось, выжимают тонну?
— Вроде того.
Они выжимали четыре тонны. Что было, признаться, пустяком по сравнению с тем, что они будут делать, когда я кое-что изменю. Но я не сказал об этом, так как Карл стремился втянуть меня в разговор, а я этого не хотел.
— Силы не бывает слишком много, — размышлял Карл. — Это уж точно. — Он положил на стальную стойку карточку: мой пропуск. — Не буду вам мешать.
Я видел его в последний раз. В смысле — целиком.
Я выбрал комплект металлических пальцев и вставил в руку. Это была не вся рука. Она больше напоминала перчатку. При аварии мне расплющило всего три пальца. Тогда казалось, что дело хуже. Перчатка позволяла искусственным пальцам принять нужное положение, вводя иглы нервного интерфейса между суставами пясти. Боль была ожидаемой, но длилась недолго. Я открыл, что ко всему можно привыкнуть. Я ощутил, что подсоединяюсь к чему-то большому, далекому и холодному. Синапсы приятно дрогнули. Я взглянул на металлические пальцы, и те шевельнулись.
Я снова подъехал к Контурам и сложил их. Опустив ноги до удобного уровня, я вынул из гнезд коврик нервного интерфейса. Искусственная рука хороша тем, что пальцы не дрожат. Иглы вошли в мою плоть с лазерной точностью.
Подключившись, я устроился в гнездах. Три недели назад я не мог это сделать без посторонней помощи. С тех пор прошла вечность. Усевшись поудобнее и закрыв глаза, я прислушался к шипению поршней. Копыта Контуров зацокали по полу. Я не солгу, если скажу: это был самый чувственный момент в моей жизни. В той же мере, в какой я тосковал по моим ногам, я недооценивал радость воссоединения с ними.
Я сделал шаг. Цок. Должно быть, мне приснилась гонка по городу, когда я кричал, потеряв управление. Эти ноги не могли подвести. Они были надежны. Я был уверен в них. Они фактически стали мною.
Мой взгляд упал на инвалидное кресло. Эта вещь выглядела несерьезной. Я подошел к нему, поднял копыто, прицелился в сиденье. И опустил. Железные стойки хрустели и ломались, как хворост.
Я отправился к лифтам. Я тихо напевал, пока ждал, заложив руки за спину. Двери открылись, и вышли двое лаборантов в Z-очках.
— Доброе утро, доктор Нейман! — Они посторонились, освобождая дорогу.
— Привет. — Я не помнил, как их зовут.
— Вы снова работаете?
— Да, — сказал я. — То есть нет. — Молочные линзы выглядели немного жутко. Конечно, я сам был наполовину машиной. Но все же. — В скором времени.
— Отлично, — улыбнулся высокий. — Мы хотим вам кое-что показать.
Двери распахнулись, я вышел. Я был заинтригован его словами. Но мне больше хотелось увидеть Лолу. Это было забавно, так как всего час назад я думал лишь о моих органах. А Лола почти наверняка спала. Мне было нечего у нее делать. Тем не менее я дошел до палаты и поднырнул под притолоку. Глаза Лолы на мгновение открылись, и она улыбнулась. Улыбка была слабая, но очень красивая, и я вспоминал потом об этом мгновении как о недостижимом совершенстве, абсолютной вершине.
7
Я где-то читал, что для счастья нужны две вещи из трех на выбор: здоровье, деньги и любовь. Отсутствие одной покрывается двумя другими. Эта мысль меня утешала, пока я был с телом, трудоустроен и нелюбим. Благодаря ей я не чувствовал себя сильно обделенным. Но теперь я понимал, что верил в полную чушь: ведь любовь не идет ни в какое сравнение с деньгами и здоровьем. Вот лежит девушка на больничной койке, я этой девушке нравлюсь, и не знаю, что будет потом, но могу с уверенностью сказать, что она важнее пониженного кровяного давления. Важнее нового автомобиля. Рядом с Лолой я ходил вприпрыжку. В буквальном смысле. Я имею в виду, что был счастлив по оси счастья, о которой раньше знал только в теории. Я радовался тому, что был жив.
Войдя в Стеклянный кабинет, я обнаружил толпу лаборантов в Z-очках. Все они улыбались. Сперва я подумал, что они просто рады меня увидеть, но, когда дошел до моего стола, заподозрил подвох. «Привет», — сказал я одной, и она тоже поздоровалась и еще сильнее заулыбалась. Я опустил Контуры и свой компьютер. Лаборанты топтались — человек восемь или десять.
— В чем дело? — спросил я.
— Ничего нового не замечаете?
До меня дошло, что это был Джейсон. Я не сразу узнал его из-за Z-очков, скрывавших половину лица. Не привык опознавать людей по губам. Я переводил взгляд с одной пары стекол на другую:
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Нет.
— Хотите, чтобы мы сняли очки?
— Не особенно.
Кто-то прыснул.
— Хорошо, — согласился я. — Снимите.
Они сняли. У них не оказалось зрачков. Такое, по крайней мере, возникало впечатление.
— Мы не можем, — сказал Джейсон. Вокруг засмеялись. — Мы все еще в них.
Я взобрался в Контуры. При близком рассмотрении в его зрачках были видны плоские серебристые диски. Крошечные серебряные плавучие солнца.
— Мы их уменьшили. Теперь это линзы.
— Z-линзы, — поправила девушка.
— Силикон и гель на гибкой полиуглеродной основе, — объяснил Джейсон. — Для контроля за увеличением не нужно двигать бровями. Достаточно моргнуть.
Его веки вздрогнули. Серебряные зрачки закружились туманным вихрем.
— Вижу, — сказал я.
— Нет, не видите. — Снова смех. — Без Z-линз ничего не выйдет. Честное слово.
Я смотрел в их веселые, гордые лица без зрачков. Я испытывал меньший энтузиазм, чем им хотелось. Но выглядели они прикольно.
— Хорошо, — молвил я. — Отличная работа.
Днем я работал над органами и каждый вечер навещал Лолу. Иногда она спала, но бодрствовала все чаще и чаще. Разметав по подушке волосы, она лежала и, пока мы разговаривали, накрывала ладонью мою руку. Она уже могла смеяться и шутить, но быстро уставала, и наши встречи слишком скоро заканчивались.
— Мне никогда не нравились мои уши, — говорила она. — Посмотри, они слишком торчат.
— Слишком торчат — для чего?
— Для… — Она улыбнулась, откинула волосы и потрепала меня по руке. В лучах заходящего солнца она выглядела глубоко сердечной.
— Прекрасные уши. — Я дотронулся до ее уха. Мне не верилось, что я это делаю, но мне позволяли. — Завиток раковины соответствует золотому сечению.
— Это хорошо?
— Могу доказать математически.
— Вот бы нам вместе учиться в школе.
— Твои уши превосходны, — повторил я. — С точки зрения биологии.
— Ах вот оно что. — Она опустилась чуть ниже, что означало: мне пора уходить. — Ты небось можешь сделать лучше.
— Ну…
— Скажи.
— Не знаю. Нет, не могу.
