Уильям Бартон - Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк
Все началось в пятницу, в последний день занятий перед выходными и праздниками, во время которых и без того спокойный кампус «Свика» совершенно вымирал.
С каких это пор Хэллоуин [200] стал выходным днем для студентов? Я терпеть не мог преподавательскую работу, но каникулы и праздники ненавидел еще больше. Особенно эти, предстоящие. Я пообещал Хелен, что не приду на квартиру, пока она не соберет все свои вещи в небольшую сумку на колесиках. Так же как ее нижнее белье, как, в сущности, и сама Хелен, сумка эта была дорогой и очень соблазнительной при всей кажущейся простоте. Ну и еще, конечно, была ее маленькая собачка. Но хватит о Хелен. Я закончил последнюю лекцию («Афро-американский фольклор в девятнадцатом веке»; в аудитории присутствовала лишь треть студентов, остальные таинственным образом исчезли, как всегда бывает перед каникулами) и заглянул в кабинет, чтобы немного выпить и придумать, чем занять вечер. Ничего особенного. Добро пожаловать в кинотеатр по телефону.
Когда я открыл дверь в кабинет и увидел на своем столе пару ковбойских сапог, сердце у меня чуть не выскочило. Не ужели в Коннектикуте, как и в Нью-Джерси, остались шерифы? (Оказывается, остались, но они не бывают китайцами.) Но ничего криминального не произошло. Это был мой коллега Уон «Билл» Ли — он откинулся в кресле и читал книгу, держа ее в одной руке, а в другой — бумажный стакан.
— Доктора Коул! — приветствовал меня Ли, приподнимаясь и выливая содержимое бумажного стаканчика на свою белую рубашку, которая никогда не гладилась (и никогда не была по-настоящему белой); в кармане ее он всегда носил ручки. По запаху я узнал напиток — мой «Джек Дэниелс» [201]. — Готовьсесь!
Книга была тоже моя — «Банда гаечного ключа» [202].
— Можно просто Коул, — ответил я. — Послушайте, Ли, сидите спокойно. Я заскочил на секунду. А вообще, что вы делаете тут так поздно в пятницу? — Я потянулся к телефону и уже набирал номер 777-КИНО, когда Ли одним пальцем нажал на сброс.
— Готовьсесь, — повторил он. — Только я и вы.
— Я? Чем я могу вам помочь?
— Как говорися в эта хорошая книга, — загадочно произнес Ли. Он вернул бутылку и книгу в мой ящик и вынул из своего мини-компьютер. Потом неожиданно и как-то криво улыбнулся и показал на дверь. — Промосим горло? «Сясливый тяс» [203]?
Я подумал — почему бы и нет? Хэллоуин случается лишь раз в году. Слава богу.
Ли был очень маленьким даже для китайца; волосы у него были темные и, несмотря на то, что короткие, казались нестрижеными. Поверх не требующей глажения рубашки с ручками в кармане на нем была отвратительного вида куртка-сафари. И сапоги — на такие сапоги даже смотреть не хочется. Так как кампус в буквальном смысле слова находился бог знает где, а машины у меня не было (я в них вообще не верю, и это было одним из главных аргументов Хелен), мы поехали на довольно странном автомобиле Ли. Маленький бар имел, как потом выяснилось, зловещее название — «Пеко».
— Два Джека, — бросил Ли, и тут же на стойке бара появились два стакана с янтарного цвета виски.
Меня всегда поражало, что иностранцы принимают «Джек Дэниелс» за первоклассное виски. Я-то пью его только в память о моей бабушке, которая была родом из Теннесси. Но сейчас — не все ли равно, как убить вечер.
— Ваше здоровье. — Я поднял свой стакан. — За китайско-американскую дружбу.
— Китайско-американская — нет-нет. — Ли с неожиданно серьезностью покачал головой, потом улыбнулся, как актер, который изображает смену настроения. — «Дорогое Аббатство» — да! Банда галетьного клютя — да!
«Дорогое Аббатство»? Я очень удивился, даже насторожился. Но потом решил — нет, так нельзя.
— Гаечного ключа, — поправил я. Я осушил стакан и заказал еще один. — А почему бы и нет? За старика Эда Эбби [204].
Ли улыбнулся и поднял свой стакан, потом подмигнул и сказал:
— За Казинского из Джерси.
— Bay! — Я огляделся по сторонам. Кроме нас в баре сидела только еще одна парочка, да и то в дальнем углу, рядом с музыкальным автоматом. — Откуда ты знаешь?
Хотя я никогда не скрывал, почему меня исключили из Принстона [205], но в «Свике» об этом особо не распространялся. С тех пор прошло уже почти пять лет. Я отсидел одиннадцать месяцев за то, что отказался давать показания относительно взрывов горных подъемников в Поконосе. Никто ничего не смог доказать или даже предъявить официальное обвинение. С тех пор я сознательно отдалился от движения в защиту окружающей среды.
— Пелл проболтася, — сказал Ли. — Не проблема.
— Проболтался, — повторил я. — Как же не проблема, этому Пеллу стоило бы заниматься своими делами, а рот держать на замке. Но я не думал, что ты вертишься в этих кругах.
Это была чистая правда. Я действительно никогда не слышал о том, чтобы Ли общался с «зелеными». По крайней мере, в Свике все «зеленые» были белыми и нарочито вели себя, словно представители богемы, — ни того, ни другого нельзя было сказать о Ли. Да и обо мне тоже.
Но, как всегда, я не смог сдержаться:
— Вся эта заварушка полная ерунда. Я никогда не имел от ношения к организации «За спасение Земли» или к тем людям, которых потом арестовали. Меня подозревали потому, что я распространял на своем курсе манифест Казинского [206]. Парни из ФБР схватили меня лишь потому, что им не хватило ума и сноровки найти тех, кто действительно стоял за всем этим.
Это было не совсем правдой, но близко к ней.
— Да и вообще могли бы не чесаться. — Я понемногу заводился, несмотря на то (а может, как раз потому), что Ли с трудом меня понимал. Или мне так казалось. — Движение за охрану окружающей среды это пустой звук. Говорить уже поздно. В арктической тундре бушуют торфяные пожары. В Африке поголовно вымирают слоны. В течение следующего века уровень воды в океане должен подняться на два-четыре фута. Ты хоть представляешь, что это означает?
— Я хоть отень представляю, да, — кивнул Ли. — Платевное затопление на уровне рек.
Мы выпили еще, и он объяснил мне, что имеет в виду, а я понемногу стал понимать его ломаный техасский английский. Оказывается, неделю назад был как раз завершен печально известный проект по постройке дамбы на реке Хуанхэ в Китае, а это означало затопление древних деревень. С каждым новым стаканом то ли Ли начинал лучше говорить по-английски, то ли я лучше понимать его, а может, и то и другое, но я вскоре узнал, что в течение одиннадцати лет Ли проработал инженером на этом проекте и только тогда понял, какую угрозу для населения представляет дамба. После этого он в течение двух лет всеми известными способами выступал против проекта, почему и вынужден был покинуть страну. Тайная полиция Китая преследовала его по пятам.
— Тють спасся, — промолвил он с таинственной улыбкой и с техасским акцентом, который, казалось, давался ему без особого труда. Я по-новому взглянул на своего коллегу. Одиннадцать месяцев в федеральной исправительной колонии Алленвуд ничто по сравнению с тем, что могут сделать с человеком в Китае, попадись он в руки тайной полиции. А я еще пытался его тут учить!
— Значит, за Теда, — сказал я.
Я и не старался говорить тихо. Кроме парочки в дальнем углу и нас с Ли в баре был еще лишь бармен, мрачный коннектикутский янки, вежливо державшийся подальше от посетителей. Он протирал стаканы и смотрел теленовости, если очередные убийства городских наркодельцов можно считать новостями.
— За Теда? — переспросил Ли, поднимая свой стакан.
— Теда Казинского. Потому что этот сумасшедший в общем-то прав, как это ни прискорбно. — Я заказал еще виски. — Мы живем в период, который правильно назвали Шестым Вымиранием. Продолжающееся сумасшествие — безжалостное, безудержное и безрассудное уничтожение планеты — сводит на нет те небольшие успехи, которые достигнуты в борьбе против расизма, национализма, жадности и невежества. Ведь они не могут даже договориться, чтобы остановить глобальное потепление; они даже не могут его признать как процесс, потому что…
— Тогда потему не Пелл? Потему не «зеленые»?
— Потому что, Ли, потому что.
— Потему тогда не «Гаетьный Клють», Коул? Потему не «Дорогое Аббатство»?
— У-ух! — громко вскрикнул я. Снова это «Дорогое Аббатство». Теперь это уже вряд ли можно было назвать случайностью. И Ли вдруг так загадочно улыбнулся, что я понял — он все знает.
«Наверное, он из полиции», — сразу мелькнуло в голове. Я держал в руках пустой стакан.
— Черт тебя побери. О чем это ты болтаешь?
— О том, о чем все мы говорим вот уже два с половиной года, — раздался знакомый голос из угла, где стоял музыкальный автомат.
Внезапно я протрезвел, или так мне показалось. Сердце (или то, что я привык считать сердцем) бешено колотилось в груди. Я обернулся и всмотрелся в лица тех двоих; они вышли из темного угла и направлялись к нам. Один из них был, конечно же, Пелл. Я мог бы и раньше догадаться. За Пеллом шел мой самый дорогой, самый беспокойный друг; вот уж кого я совершенно не ожидал увидеть.
