Чайна Мьевиль - Вокзал потерянных снов
Он сидел, прислонясь к грязной стене спиной, баюкал Лин.
Через некоторое время почувствовал, как она расслабилась, заснула. Он уложил ее на пол, встал, подошел к окну, глянул на запруженную народом улицу. Как называется улица, он не знал. Она была широка, обсажена деревьями; молодые, они, все как одно, лучились надеждой выжить.
Невдалеке улицу перегородила повозка, получился тупик. Рядом вели жаркий спор человек и водяной; два запуганных тягловых осла низко опустили головы, стараясь быть незаметными. Перед неподвижными колесами возникла ватажка детей, они носились, пинали сшитый из лоскутов мяч; лохмотья за их спинами взметывались, как крылья.
Четверо мальчишек толкнули одного из двух детей водяных. Толстый ребенок упал на четвереньки, закричал. Кто-то из уличных мальцов бросил камень. Тотчас же спор был забыт. Несколько секунд водяной наливался злобой, потом бросился к мальчишкам, отнял мяч.
Еще дальше по улице, через несколько парадных от здания, где находился Айзек, на стене выводила мелом какой-то знак молодая женщина. Незнакомый угловатый символ, наверное, ведьмовской талисман. На крыльце сидели двое стариков, они бросали кости, с хохотом обсуждали результаты. Здание было запущенное, все в птичьем помете; тротуар – просмоленный, сплошь в заполненных водой выбоинах. В чаду носились грачи и голуби, обжившие тысячи дымовых труб.
До слуха Айзека долетали обрывки разговоров:
– …И вот она говорит: целый стивер – это за что же?..
– …Мотор запорол, но ведь он всегда был ублюдком…
– …Больше ни слова об этом…
– …В следующий вротник, и она сперла целый кристалл…
– …Дикий, ну просто охренительно дикий…
– …Память? О ком?..
«Об Андрее», – ни с того ни с сего подумал Айзек. И снова прислушался.
Звучали и другие речи на улице. Некоторыми языками он не владел. Узнал перрикийский и феллидский и сложные модуляции низкого цимекского.
Уходить не хотелось.
Айзек вздохнул и отвернулся от окна. Спящая Лин ворочалась на полу.
Он посмотрел, как ее груди шевелятся, снова и снова раздвигают полы рваной рубашки. Юбка задралась на бедра. Он закрыл глаза.
С тех пор как удалось вернуть Лин, Айзек дважды прижимал к себе ее теплое тело, и пенис его дважды бывал тверд, жаждал любви. Айзек гладил ее крутые бедра, запускал ладонь между раздвинутых ног. Сонливость с него как ветром сдувало, он испытывал возбуждение и открывал глаза, чтобы видеть ее, чтобы видеть, как она шевелится под ним, просыпаясь. Он забыл о том, что поблизости спят Дерхан и Ягарек. Он дышал на нее и говорил ласковые слова, говорил недвусмысленно, что хочет с нею сделать. И в ужасе отстранялся, когда она начинала показывать жестами всякий вздор, – вспоминал, что с нею случилось.
Она потерлась о него и замерла, потерлась снова (точно капризная собачонка, подумалось ему), и стало ясно: она возбуждена и в полном смятении. Айзек будто на две половины разорвался – одна, похотливая, требовала продолжать, а вторая под тяжестью горя теряла всякое желание.
Лин казалась разочарованной и оскорбленной. Но вдруг она ласково, счастливо обняла его. И тут же скрутилась клубочком. Айзек почуял запах ее выделений. Он понял, что ее снова клонит в сон.
Айзек снова выглянул в окно. Подумал о Рудгуттере и его присных. Подумал о жутком господине Попурри. Вспомнил холодный аналитический ум Совета конструкций, которого обманул с помощью своего агрегата. Вспомнил вспышки ярости, споры, отданные и полученные приказы… Чего только не было на этой неделе.
Айзек подошел к кризисной машине, быстро осмотрел, убедился, что все в порядке. Сел, положил на колено лист бумаги, стал записывать на нем вычисления.
Того, что Совет конструкций сможет самостоятельно изготовить аналог кризисной машины, Айзек не боялся. Ни спроектировать, ни параметры рассчитать. Айзек совершил интуитивное открытие, оно пришло к нему так нежданно и так естественно, что он несколько часов не мог осознать случившегося. К Совету конструкций озарение не придет никогда, ему не создать фундаментальной модели, концептуальной основы машины. Даже записи Айзека будут для него совершенно бесполезны – как и для любого непосвященного читателя.
Айзек устроился возле окна, чтобы работать в снопе солнечных лучей.
Как всегда, в небе патрулировали серые дирижабли. Казалось, они ведут себя беспокойно.
День выдался великолепный. Снова и снова налетал морской ветер, освежая небо.
В нескольких кварталах от Айзека наслаждались солнцем Ягарек и Дерхан, они старались не думать об опасности. Избегали бурно спорящих горожан, шли в основном по людным улицам.
Небо кишело птицами и вирмами. Многие крылатые существа сидели на контрфорсах и минаретах, теснились на пологих крышах милицейских башен и на опорах, покрывали их белым пометом. Живыми спиралями кружились вокруг башен Корабельной пустоши и полупустых остовов в Расплевах. Стаи проносились над Вороном, вились в сложном узоре воздуха, что стоял над вокзалом на Затерянной улице. Над слоями шифера граяли вздорные галки, проносились над низкими скатами кровель, над гудроном вокзальных задворков, пикировали к бетонной площадке, чуть возвышавшейся над шеренгой испещренных окнами крыш. Их помет сыпался на отмытую недавно поверхность, белые кляксы ложились на темные пятна, оставленные едким чистящим средством.
Вокруг Штыря и парламента тоже роились крылатые создания. Изъяны выблекших, растрескавшихся Ребер медленно усугублялись на солнце. Птицы ненадолго садились на огромные костяные стрелы и тотчас срывались с места, искали себе пристанища в других краях Костяного города, легко и плавно проскальзывали над крышей дочерна закопченной мансарды, где господин Попурри буйствовал перед незавершенной статуей, казавшейся издевательским шаржем на него.
Чайки и бакланы летели следом за мусорными баржами и рыбацкими судами над Большим Варом и Варом, иногда падали, чтобы схватить среди отбросов что-нибудь органическое. И круто сворачивали, улетали прочь – искать поживу на свалках Худой стороны, на рыбном рынке в Пелорусских полях. Иногда садились на растрескавшийся, покрытый водорослями кабель, что выбирался из реки возле Каминного вертела. Рылись в мусорных кучах Каменной раковины, хватали полуживых тварей, ползающих по свалке Грисского меандра. Под ними вибрировала земля – потайные провода гудели в считаных дюймах под поверхностью сорного грунта.
Над трущобами Кургана Святого Джаббера взмыло в воздух существо, которое было покрупней любой птицы. Оно стало планировать на огромной высоте. Для него кварталы внизу превратились в пестрое, с преобладанием серого цвета и цвета хаки, пятно – похоже на экзотическую плесень. Существо с легкостью пронеслось над аэростатами; лететь ему помогал порывистый ветер, теплый от дневного солнца. Оно уверенно продвигалось на восток, пересекая центр города, где расходились лепестками цветка пять воздушных рельсов.
Над Шеком ватаги вирмов упражнялись в примитивной воздушной акробатике. Незамеченный ими, таинственный летун преспокойно проплыл мимо.
Он не спешил. Судя по томным, расслабленным движениям, он в любой момент мог развить вдесятеро большую скорость. Он пересек Ржавчину и начал долгий спуск, пролетая над поездами Правой линии, ненадолго оседлывая их жаркие выбросы, а затем двинулся на восток, заскользил с никем не оцененным величавым изяществом, направляясь к шиферному покрову, без труда пробираясь в лабиринте теплых воздушных потоков над частоколом больших и малых дымовых труб.
Он сделал вираж к исполинским цилиндрическим газгольдерам Эховой трясины, полетел по дуге назад, нырнул под слой потревоженного воздуха и круто снизился к станции Мог, пулей пронесся под воздушными рельсами, исчез среди крыш Пинкода.
Айзек был погружен в свои вычисления.
Через каждые пять-шесть минут он поглядывал на Лин – она во сне корчилась, как беспомощная личинка, и шевелила руками. Глаза у него были потухшими – и казалось, они вообще никогда в жизни не светились.
В середине дня, когда он успел проработать часа полтора, со двора донесся какой-то стук. Через полминуты кто-то затопал по лестнице.
Айзек замер. Он надеялся, что шаги прекратятся, что это пришел к себе один из здешних наркоманов. Но топот продолжался. Вот неизвестный целеустремленно преодолел последние два замусоренных марша и остановился возле двери.
Айзек не дышал. Сердце колотилось в тревоге. Он заозирался в поисках пистолета.
В дверь постучали. Айзек не сказал ни слова.
Через несколько секунд пришедший постучал снова – несильно, но размеренно и настойчиво. И – опять. Айзек, стараясь двигаться беззвучно, приблизился к двери. Заметил, как еще пуще завозилась потревоженная стуком Лин.
За дверью раздался голос – высокий и скрипучий, нечеловеческий, знакомый. Айзек ни слова не разобрал, но тотчас потянулся к двери. Его объял гнев, и он был готов к неприятностям. «Рудгуттер прислал бы целую роту, – подумал он, кладя ладонь на дверную ручку. – А это какой-нибудь наркот-попрошайка». И хотя сам тому не верил, он уже понял, что это не милиция и не люди Попурри.
