Чайна Мьевиль - Вокзал потерянных снов
Левша велел правше немного приблизиться.
Пали! – скомандовал он. – Бей со всех сил сразу по двум! А после в погоню за раненым! — Вдруг пришла запоздалая мысль, и он завертел головой: – Где еще один?!
Четвертый мотылек, которого не удалось сжечь старухе, ушел за пределы видимости изящным пике, описал широкую петлю над крышами. А затем двинулся вверх, неторопливо и незаметно. Крылья приняли тусклый маскировочный цвет, спрятали его на фоне облаков. Теперь он вдруг появился – по другую сторону от рукохватов, перед глазами левшей. И расцвели, заиграли гипнотические краски.
Левша на теле молодого мужчины испытал сильнейшее потрясение, когда увидел перед собой распахнувшую чародейские крылья хищную тварь. Он почувствовал, как ослаб его разум, завороженный зловещей мутацией этих полуночных теней. Но в следующее мгновение его ужас был смыт неистовым и непостижимым потоком снов…
…а затем левша вздрогнул – ужас вернулся, но тут же смешался с отчаянной радостью. Он понял, что вновь способен думать.
Мотылек, очутившийся перед двумя парами врагов, колебался лишь секунду, а потом слегка изогнулся в воздухе, чтобы узоры его крыльев целиком явились клерку и несущей его старухе. Ведь это были те самые рукохваты, что пытались сжечь его.
Старуха испуганно завертела головой. Она растерялась, не понимая, что происходит. У клерка остекленели глаза.
Пали! Жги! – пытался докричаться до старухи левша сквозь налетевший ветер. Его правша уже собрал губы в трубочку, изготовясь плюнуть огнем, но тут громадный мотылек неуловимым движением вклинился в пространство между парами рукохватов и сгреб их, пуская слюни, как оголодавший человек.
Психосферу прорезал крик. Старуха наконец плюнула огнем, но огненный шар не причинил вреда схватившему ее мотыльку, рассеялся в леденящем воздухе.
Последний левша, тот, что жил на теле мальчишки-беспризорника, увидел в зеркале шлема ужасную тварь. На миг появились клешни Ткача, и вырванный из раны, отрезанный хвост-гарпун напавшего на него мотылька отлетел прочь, брызгая кровью. Мотылек беззвучно завопил и, как только исчез Ткач, кувырком полетел к паре рукохватов.
Прямо перед собой левша увидел мотылька – тот оторвался от еды, повернул голову, медленно, зловеще стал водить перед собой усиком.
Мотыльки были и спереди, и сзади. Правша на жилистом теле беспризорника дрожал и ждал приказаний.
Пикируй! – завопил вдруг до смерти перепуганный левша. – Уходим! Задание провалено! Мы одни, шансов на победу нет! Пали и беги!
По разуму правши пронеслась мощная паническая волна. Детское лицо исказилось ужасом, мальчик плюнул огнем. Багровый клуб, точно грешная душа – в ад, полетел в сторону Нью-Кробюзона, к его потным камням, к сырой гниющей древесине.
Уходим! Уходим! Уходим! – выкрикивал левша, а мотыльки хищными языками лизали оставляемый страхом след.
Кверху выпрямились, точно пальцы, ночные городские тени, захватили рукохватов и затянули вниз, в бессолнечный город простых земных грехов, спасая от непостижимой, невыразимой и неодолимой опасности, витающей в облаках.
Глава 40
Айзек проклинал Совет конструкций, осыпал площадной бранью, требовал, чтобы освободили. Кровь лилась из носа и густела в бороде. Неподалеку Ягарек и Дерхан корчились в манипуляторах громоздких автоматов, но вырваться уже не надеялись. Сквозь пелену головной боли Айзек видел, как могучий Совет воздел металлическую руку. В тот же миг кровавый уродливый человек-аватара, словно пародируя его, вскинул конечность.
– Летит! – сказал Совет голосом мертвеца. Айзек взвыл в ярости и замотал, затряс головой в бесплодной попытке сбросить шлем.
Он увидел под облаками грозно приближающийся к свалке силуэт. Распростерший крылья мотылек снижался энергичными хаотическими рывками. Увидели его и Дерхан с Ягареком. Увидели и замерли.
Диковинная тварь приближалась с ужасающей скоростью. Айзек закрыл, но через несколько мгновений снова открыл глаза. Он должен видеть это существо.
Пикирование сменилось отвесным падением. А затем мотылек медленно описал круг низко над рекой. Он вытягивал и поджимал членистые конечности. Все его тело вибрировало – мотылек вожделел пищи, предвкушал удовольствие.
Даже оставшееся немалое расстояние, даже туман страха не помешали Айзеку увидеть, что к нему приближается не самый лучший экземпляр. Далеко не ровня тому идеальному хищнику, что сцапал доктора Барбайл. Изгибы и завитки, полуабсурдные складки и пучки тонких жгутов, из которых состояло это хищное создание, имели какое-то таинственное предназначение, подчинялись законам неземной, непостижимой для человека симметрии. Но у этой твари члены тела были явно недоразвиты, ущербны. Оружие – слишком короткое, испорченное еще в коконе… Словом, уродец.
Это был тот самый мотылек, которого Айзек кормил негодной пищей. Мотылек, отведавший психического сока из головы Айзека, когда тот трясся в отключке, закинувшись сонной дурью. Тогда хищник впервые в жизни попробовал чистого, качественного корма – и наверняка запомнил его вкус. И с тех пор охотился за Айзеком, который уже понял, что именно это противоестественное рождение и привело ко всем неприятностям.
– О всеблагий Джаббер! – с дрожью в голосе прошептал Айзек. – О чертов хвост! Помогите мне, боги!
Подняв клубы пыли, мотылек приземлился. Спина изогнута и напряжена, недоразвитые, но все же сильные, опасные лапы – перед грудью: поза хищника, охотника, убийцы. Он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, росший из глазницы усик шарил в воздухе.
Вокруг него конструкции непрестанно перемещались. Мотылек не обращал на них внимания. Раскрылась омерзительная пасть, исторгла похотливый язык.
Дерхан застонала, и мотылек вздрогнул. Айзек хотел прикрикнуть на нее, чтобы молчала, не выдавала себя, но не смог издать ни звука. От мозга Айзека ритмично разбегались волны, встряхивали психосферу свалки. Мотылек чувствовал это, он уже знал, что нашел источник вожделенного психонектара. Остальные слабенькие излучения – ничто по сравнению с этим лакомством, всего лишь крошки рядом с главным блюдом.
Мотылек дрожал от предвкушения. Он повернулся спиной к Ягареку и Дерхан, к Айзеку – мордой. Медленно поднялся на четыре конечности, с шипением, напоминающим писк ребенка, раскрыл пасть и распахнул гипнотические крылья.
Айзек попытался закрыть глаза. Какая-то частица его мозга, накачанная адреналином, лихорадочно искала путь спасения. Но он слишком вымотался, да к тому же ничего не соображал, и вдобавок его мучила боль. Поначалу смутно, нечетко он увидел крылья мотылька.
Краски набегали, точно волны прибоя, узоры колыхались подобно анемонам, чарующие тени разворачивались с пугающей нежностью. Обочь мотылька играли одинаковые, как две капли воды, мозаики из полуночных оттенков, воровски проскакивая в оптический нерв Айзека, и растекались по его разуму.
Айзек видел, что мотылек медленно продвигается к нему по мусорным отложениям, видел абсолютно симметричные закручивающиеся и трепещущие крылья. Они-то и обрушивали на него визуальный наркотик.
А затем будто маховик сорвался в мозгу, рассудок исчез, осталась только вереница снов. Из глубины мозга поднялась пена воспоминаний, впечатлений, сожалений. На действие сонной дури это не было похоже. Не осталось эго, способного наблюдать за происходящим и удерживать связь с сознанием. На сей раз сны не пришли извне. Они были его собственными, но он не мог следить за тем, как они вскипают, – он сам был этой пеной образов, он сам был и воспоминаниями, и символами. Айзек был памятью о родительской любви, о глубоких сексуальных фантазиях, о диких невротических измышлениях, о чудовищах, о приключениях, о логических противоречиях. Он был нарастающим самовоспоминанием; он был подсознанием, мутирующим, торжествующим над познанием, над размышлением, над логическим осмыслением; он был каждой новой порцией грез, что всплывала из недр разума и добавлялась к уже и без того кишащим кошмарам
кошмары
они
прекратились
Внезапно все прекратилось, и Айзек закричал. Встряска была очень сильной и очень жестокой. Это реальность выдернула его из мира недобрых чар, затащила обратно в себя.
Он растерянно озирался. Разум резко расслоился, подсознание провалилось в свои глубины. Айзек тяжело сглотнул. Такое чувство, будто рассудок недавно взорвался, а теперь восстанавливается, собирая обрывки.
Он услышал голос Дерхан, она заканчивала какую-то фразу.
– …Невероятно! – кричала она. – Айзек, Айзек, ты меня слышишь? Как себя чувствуешь?
Айзек закрыл глаза, медленно открыл. Постепенно ночной пейзаж разрешился на детали. Он неуклюже, на четвереньках двинулся вперед и понял, что конструкция его больше не держит, что это только навеянная мотыльком сонливость мешает ему встать.
