Уильям Гибсон - Нейромант
Он открыл глаза и увидел нагую Молли; их разделял необъятный — не дотянуться рукой — простор новехонького ядовито–розового темперлона. Сверху через зарешеченное, покрытое копотью слуховое окошко просачивался солнечный свет. Часть слухового окошка была заколочена куском ДСП, и сквозь него почти до самого пола свисал толстый серый кабель. Лежа на боку, Кейс смотрел, как дышит Молли, смотрел на ее груди, на изгиб бедер, очерченных с функциональным изяществом, напоминающим фюзеляж военного самолета. И все тело было худощавым, стройным, мускулистым, как у танцовщицы.
Комната была громадна. Кейс сел. За исключением огромного розового ложа и двух новых, совершенно одинаковых нейлоновых сумок, здесь не было ровно ничего. Голые стены, никаких окон, за исключением слухового в потолке, стальная дверь, выкрашенная белой краской. Стены покрыты бесчисленными слоями белой эмали. Рабочий район. Кейс и раньше знал такие здания и такие комнаты, обычно их обитатели зарабатывали себе на хлеб в «интерзоне»[2] — некой сумрачной, слабо определенной области, где искусство еще не совсем переходит грань преступления, а преступление не совсем дотягивает до искусства.
Он был дома.
Кейс опустил ноги на пол. Многие паркетины свободно шатались, а некоторые н вовсе отсутствовали. Голова раскалывалась от боли. Кейс вспомнил комнату, в которой они жили в центре Амстердама, в районе Старого Города, где возраст зданий исчисляется столетиями. Вспомнил, как Молли вернулась с набережной канала, принесла апельсиновый сок и яйца. Армитидж отсутствовал по каким–то своим тайным делам, и они с Молли отправились мимо площади Дамм в знакомый ей бар на улице Дамрак. Воспоминания о Париже сливались в какое–то мутное пятно. Ну, конечно, магазины. Молли взяла его в поход по магазинам.
Кейс встал, натянул мятые черные джинсы, лежавшие в ногах, и опустился на колени возле сумок. Первая принадлежала Молли, в ней оказались аккуратно сложенная одежда и какие–то миниатюрные, дорогие с виду приспособления. Во второй лежали книги, кассеты, симстим–дека, одежда с французскими и итальянскими ярлыками; Кейс не мог вспомнить, когда он все это купил. Под зеленой футболкой Кейс нашел плоский сверток сложной формы, напоминающей оригами, завернутый в рисовую бумагу.
Когда он взял пакет, бумага порвалась и в щель между паркетинами воткнулась блестящая девятиконечная звезда.
— Сувенир, — сказала Молли. — Я заметила, что ты всегда смотришь на них.
Кейс обернулся и увидел, что она сидит на кровати, скрестив ноги, и, сонно потягиваясь, почесывает живот бордовыми ногтями.
— Скоро придут ставить охранную сигнализацию, — сказал Армитидж. Он стоял на пороге со старомодным магнитным ключом в руке. Молли варила кофе на крохотной немецкой плитке, которую достала из своей сумки.
— Я и сама могу, — откликнулась она. — У меня все для этого есть. Инфрасканирующий периметр, сирены…
— Нет, — перебил ее Армитидж и закрыл дверь. — Я хочу, чтобы понадежнее.
— Была бы честь предложена.
На Молли была темная сетчатая футболка, заправленная в черные мешковатые хлопчатобумажные брюки.
— Вы служили когда–нибудь в полиции, мистер Армитидж? — спросил Кейс; он сидел на полу, прислонившись к стене.
Армитидж был одного с ним роста, но имел широченные плечи и военную выправку и казался не уже той двери, через которую вошел. Он носил темный итальянский костюм и держал в правой руке небольшой чемоданчик из мягкой телячьей кожи. Спецназовская серьга исчезла. Аккуратные, но невыразительные черты — стандартная красота из косметических бутиков, иными словами — некая амальгама лиц, чаще всего мелькавших на телевизионных экранах в прошедшем десятилетии. Холодный блеск бесцветных глаз только усиливал ощущение лица–маски. Кейс начал сожалеть о своем вопросе.
— Я хотел всего лишь спросить, многие ли из бывших спецназовцев подались в копы. Или в «секьюрити» корпораций, — добавил Кейс, чувствуя себя крайне неуютно. Молли протянула ему кружку дымящегося кофе. — Просто то, как вы переоборудовали мне поджелудочную железу, чем–то напоминает полицейскую процедуру.
Армитидж закрыл дверь, пересек комнату и остановился напротив Кейса.
— Ты счастливый парень, Кейс. Ты должен сказать мне спасибо.
— А за что? — Кейс шумно подул на свой кофе.
— Ты нуждался в новой поджелудочной. И мы достали тебе такую, которая освободила тебя от опасной зависимости.
— Благодарю, но мне нравилась такая зависимость.
— И прекрасно, потому что теперь у тебя новая.
— Это как? — Кейс перевел глаза с кофе на Армитиджа. Тот улыбался:
— В стенки нескольких главных артерий тебе заложили пятнадцать капсул с ядом. Их оболочки растворяются. Медленно, но верно. В каждой капсуле содержится некий микотоксин. Ты уже знаком с его действием. Именно эту отраву вкололи тебе в Мемфисе.
На Кейса смотрела ухмыляющаяся маска. Кейс недоуменно сморгнул.
— У тебя есть время, чтобы выполнить работу, для которой я тебя нанял, но не более. Выполнишь задание, и я введу тебе фермент, который отслоит капсулы, не разрушая их оболочек. Потом тебе сделают переливание крови. В противном случае, капсулы растворятся и ты вернешься в то же самое дерьмо, из которого я тебя вытащил. Так что, Кейс, мы тебе нужны… Сейчас ты зависишь от нас не меньше, чем тогда, когда мы соскребли тебя со дна сточной канавы.
Кейс вопросительно посмотрел на Молли. Она пожала плечами.
— А теперь иди к грузовому лифту и принеси коробки, которые там лежат. — Армитидж вручил Кейсу магнитный ключ: — Действуй. Они тебе понравятся, Кейс. Как подарки на Рождество.
Летом в Муравейнике праздные толпы шумят и колышутся как трава на ветру — поля человеческой плоти, пронизываемые неожиданными вихрями желаний и счастья.
В тусклом солнечном свете Кейс сидел рядом с Молли на краю сухой бетонной чаши неработающего фонтана; бесконечный поток проплывающих мимо лиц напоминал ему этапы собственной жизни. Сначала прошел малолетка с козырьком над глазами — обыкновенный уличный мальчишка с расслабленными, но всегда готовыми к действию руками, затем подросток с лицом привлекательным и загадочным под красными стеклами очков. Кейс вспомнил, как в семнадцать лет он молча и ожесточенно дрался на крыше среди нежного розового сияния геодезиков, озаренных первыми лучами солнца.
Он чуть поерзал; через тонкую ткань брюк отчетливо ощущался холодный, шершавый бетон. Ничего похожего на электрический танец улицы Нинсеи. Здесь, среди запахов гамбургеров, духов и молодых загорелых тел, заключались совсем другие сделки и жизнь текла в ином ритме.
А там, на чердаке, его ждала дека — «Оно–Сендаи–Киберспейс–7». Пол усеивали куски белого упаковочного пенопласта, мятые обрывки клеящей ленты и сотни крошечных пенопластовых бусин. «Оно–Сендаи», а также самый дорогой в будущем году компьютер фирмы «Хосака», монитор «Сони», дюжина дисков со льдом корпоративной выделки и кофеварка «Браун». Армитидж, нетерпеливо дожидавшийся, пока Кейс не одобрит каждую из покупок, сразу же ушел.
— Где он остановился? — спросил Кейс у Молли.
— Он любит отели. Большие. По возможности, близ аэропорта. Слушай, давай пройдемся.
Молли надела старый, купленный явно на распродаже военных излишков, бронежилет с дюжиной странной формы карманов и огромные темные пластмассовые очки, полностью скрывавшие зеркальные линзы.
— Ты знала раньше про это блядство с токсином? — спросил Кейс. Она отрицательно покачала головой. — Думаешь, это правда?
— Может, да, а может, нет. В любом случае, исключать этого нельзя.
— А нельзя ли как–нибудь проверить?
— Нет, — ответила девушка и одновременно правой рукой сотворила знак «молчи!». — Изменение слишком тонкое, чтобы выявиться при сканировании. — И снова ее рука сделала знак «подожди!». — Да и какая тебе разница? Видела я, как ты поглаживал свой «Сендаи», да это же чистая порнография. — Она расхохоталась.
— А что он всадил в тебя? Что заставляет работать на него деловую женщину?
— Только профессиональная гордость, малыш. — И снова она призвала его к тишине знаком. — Слушай, давай позавтракаем. Яичница, натуральный бекон. Отравишься, наверное, ведь ты так долго питался в Тибе одним лишь переработанным крилем. Давай сядем в «трубу», поедем на Манхэттен и устроим себе настоящий завтрак.
Потухшая, покрытая пылью неоновая вывеска, большие, согнутые из стеклянных трубок буквы: «МЕТРО ГОЛОГРЭФИКС». Кейс ковырял в зубах, пытаясь выудить застрявшие кусочки бекона. Он бросил бесполезные попытки узнать, куда и зачем они идут, так как на все вопросы получал только толчки под ребра и молчаливые призывы к тишине. Молли болтала о модах сезона, о спорте, о каком–то неизвестном ему политическом скандале в Калифорнии.
Кейс смотрел на безлюдный глухой тупик. По перекрестку катился мятый газетный лист. Из–за купольных перекрытий что–то происходит с конвекцией и в Ист–Сайде всегда дуют странные ветры. Кейс посмотрел сквозь окно на безжизненную вывеску. Ее Муравейник — совсем не его Муравейник, решил он. Молли провела его через дюжину баров и клубов, о которых он никогда не слыхивал, и везде какие–то дела, чаще ограничивающиеся многозначительными кивками. Манхэттенский транзит.
