Александр Маслов - Сапожок Пелесоны
Опираясь на дерево, я привстал и с решимостью потянул голенище на себя. Кожа затрещала, и ступня моя просунулась чуть дальше.
– Погубите вы нас, господин Блатомир! Решать в этом мире могут только боги или короли! – обреченно произнес Дереванш. – Им для этого сила и власть…
– Боги, извините, заняты другими делами, – ответил я, вспотев от борьбы с Сапожком. – А короли ничего решить не в состоянии. Одним ума не хватает, другим силенок. Если бы короли сами были на что-то способны, то не обращались бы за помощью к магам. Я вам обещаю, господин Дереванш: утром, если все нормально будет, отправимся ко двору вашего многопочитаемого Люпика и торжественно вручим ему этот сапог.
Я засунул ногу в реликвию довольно глубоко и утвердился, что слухи, ходившие о ее таинственном могуществе, были сильно преувеличены. Единственная пользу, которую можно было извлечь из ветхой штучки Пелесоны – это приличные деньги (если поторговаться) и расположение кенесийского короля. Поморщившись от боли в стиснутой ступне, я потянул Сапожок еще раз со всей силы. И тут случилось совершенно неожиданное, от чего сердце в моей груди жалобно сжалось и не разжималось несколько секунд: старая кожа Сапожка затрещала и разорвалась по швам. Подошва с частью великой реликвии шлепнулась на землю; в моих руках осталось два безобразных куска голенища.
– О, боги! – Бланш Дебош вскочил с места, едва не перевернув волшебную сумку.
Элсирика, выкрикнув пару междометий, подбежала ко мне. А господин Дереванш даже не пошевелился и не проронил ни звука – так велико было его потрясение. Он лишь посерел лицом и застыл в нелепой позе, протянув скрюченные пальцы к баночке шпрот. Минутой позже, когда архивариус снова обрел возможность дышать и ворочать языком, он простонал:
– Господин Блатомир!… Прошлый раз вы погубили великую реликвию нашего народа – Клочок Мертаруса. Дражайший свиток, который мы всем королевством берегли сотни лет, в один миг вы превратили в жалкую тряпку, облив элем, бараньим жиром и истерев дном миски до неузнаваемости! Теперь вы погубили величайшую реликвию всей Гильды! Вы порвали Сапожок Пелесоны!!! В клочья! Зачем вы это делаете?! Вы не маг – вы какой-то разрушитель с душою злого демона! Да сотрется из памяти нашего народа день, когда вы пожаловали в Кенесию!
– Извините, но я же не виноват, что кожа вашего сапожка оказалось такой дряхлой, – оправдался я, потряхивая обрывками голенища. – Никуда не годная кожа! Да и ерундовый был сапожок. Магии в нем – ноль. Никаких полезных свойств. Только одно сомнительное достоинство – мол, его носила святейшая госпожа Пелесона. Еще хрен его знает, насколько она была святой!
– Не кощунствуйте, господин маг! – резким фальцетом предостерег кенесиец. – После всего, что вы сделали, не вам рассуждать о святости!
– Что это за штука? – Рябинина присела возле меня на корточки и потрогала грязно-желтый край, торчавший из куска голенища.
– Видимо подкладка, – отозвался я. – Тоже была не первой свежести.
– Здесь какие-то буквы, Булатов. На подкладке бывают буквы? – Анна Васильевна тихонько потянула за желтый лоскут.
– Бывают. Артикул, страна-производитель, инструкция к стирке, – с раздражением пояснил я. – На наших подкладках – наши буквы, на китайских – китайские. Что не понятно?
– Да это, Игореша, не подкладка, а какой-то пергамент! – разволновавшись, заявила писательница.
– Пергамент? Ты имеешь в виду, что здесь какое-то послание? – я потянул желтый краешек из обрывка голенища и тут же понял, что писательница права. – Дебош, дайте нож! – скомандовал я, тоже испытывая немалое волнение.
Всунув стальное острие между двух слоев старой кожи, я осторожно извлек грязно-желтый лоскут. Им действительно оказался пергамент, исписанный мелкими аккуратными буквами.
– «… так было последние дни. Было при мне и младшей жрице Амфи. В этом свидетельствую вам я – Пелесона. И эту святую тайну…» – прочитал я вслух первые строки и, посмотрев на королевского архивариуса, довольно улыбнулся. – Мой рассерженный друг, боюсь, что вместо пергамента, накарябанного Мертарусом, мы имеем послание от трижды святой Пелесоны. Этот свиток поценнее будет! Вы должны молится на меня! Всей душой благодарить, что я разорвал ваш чертов Сапожок! Как видите, все удачно складывается, и маг Блатомир, знает, что делает!
– Да, но… – библиотекарь сконфуженно дернул плечами и протянул руку к свитку. – Что там, господин Блатомир? Пожалуйста, покажите!
– Не знаю еще. Но, убежден – нечто важное. Иначе этот документ не стали бы зашивать от посторонних глаз в сапог и хранить два тысячелетия в столь недоступном месте! Читайте! – я вручил пергамент кенесийцу.
– Нет сомнений, здесь и есть та самая Потерянная Истина! – воскликнул Дебош. – Здесь Ее главная часть! Дайте, дайте я прочитаю!
– Пусть читает наш грамотный Дереванш, – настоял я.
– Гред Чудотворец! Не все слова сохранились, и не разберу я при тусклом свете! – архивариус присел возле костра и склонился над свитком, вздохнул, дернул плечами, и снова зазвучал его возбужденный голос: – «…так было последние дни. Было при мне и младшей жрице Амфи. В этом свидетельствую вам я – Пелесона. И эту святую тайну знают лишь воды источника Дзин, травы и цветы вокруг него. И еще два человека: я и юная Амфи, которая уже не скажет никому ничего…»
– Извините, но здесь не разобрать слов… – архивариус с испугом и смятением глянул на меня.
– Дальше читайте! – я ткнул пальцем в пергамент, где строки проступали достаточно ясно.
– «… мы расчесывали ее волосы и вплетали в них маленькие белые лилии. О, Юния наша, прекрасна была она! И разве можно подумать, что кто-нибудь из смертных сравнится красотою с богиней! Она была прекрасна и печальна: раздор с Гредом не давал ей покоя, и последние дни ходила она сама не своя, то взглядом деревья и птиц сжигая, то животворящим дыханием воскрешая их. А Вирг по вечерам появлялся, едва солнце садилось за горизонт. Появлялся и тенью ходил за Юнией нашей. Иногда они сидели у источника и говорили, долго говорили друг с другом. Ни я, ни юная Амфи не смели слышать их слов. Такими вечерами мы жили в тревоге. Весь мир был в тревоге: тяжело вздыхала земля, и с неба падали звезды.
Вирг – суровый и властный бог, он поселился в нашем крошечном храме, и мы служили ему и ей – Юнии нашей прекрасной, от светлого взора которой сердце разрывалось на части, и тело сгорало от трепетного жара. Мы служили им, а они, забыв о небе и всем мире, оставались возле нас. И на лицах их уже будто бы не было прошлой тревоги. Они любили друг друга, удаляясь лунными ночами в сад, обнимали друг друга у святого источника Дзин, целовали друг друга в лучах восходящего солнца. А потом они исчезли: и он, и она. В холодный вечер исчезли, словно не было их никогда.
Лишь через год я со жрицей Амфи снова увидела Юнию, сошедшую с неба в ослепительном свете. В ослепительном свете стояла она перед нами, молчала, и глаза ее от горя были красны. Потом богиня сказала, что в ночь полной Виолы у нее родится дочь – ребенок Вирга. Так и случилось: когда небо заблестело звездами, и над горами стала Виола, у богини нашей родилась девочка. И вскрикнули мы с юной жрицей Амфи от радости – так прекрасно было божественное дитя! Так золотисто сверкали ее волосы, и так ясны были синие глаза, что разом подумали мы: «родилась самая прекрасная из богинь»! Но богиня наша, Юния, лишь зарыдала и сказала потом: «никто не должен узнать об этом ребенке. Не существует его ни для кого, иначе будет на небе жестокий раздор, горе большое нашему миру и всем живущим». Сказала Юния это, взмахнула рукой и наложила на дочь свою вечный сон.
По приказу богини нашей схоронили мы дитя в пещере высокой горы. Схоронили навсегда, чтобы был мир между богами, и к людям не пришла беда. С тех пор глаза мои не видели ни Юнию, ни Вирга, а на сердце моем лежала печаль могильным камнем. Камнем тяжелым, как тот, что закрыл вход в святую пещеру. Я должна была умереть с тайной этой, и безропотно бы сделала так, но глаза богами рожденной и мной погребенной, каждый день смотрят в душу мне, каждую ночь терзает меня ее плачь. И пишу я это…»
13
Дереванш пыхтя и согнувшись над свитком, сидел еще с минутку, потом признал:
– Дальше не могу разобрать. Только отдельные слова, господин Блатомир. Днем, мы обязательно посмотрим пергамент внимательнее. Мы изучим в нем каждую черточку, каждую точку!
– Жуткая история, – тряхнув головой, прошептала Рябинина. – Если только в ней есть правда, то… То что же получается? У Юнии с Виргом была тайная любовная связь? И… ребенок?!
– Извините, – распухшими губами проговорил Бланш Дебош, – но я не мог подумать, что Истина окажется именно такой!
– Не знаю, что было у Юнии с Виргом. Сдается мне, это мифология… Обычная мифология, лишенная практической пользы, – поглядывая на пергамент, я закурил. – Конечно, этот лоскут, извлеченный нами на свет божий из тьмы веков, родит много шума. Наверняка не избежать религиозного скандала, и, может быть, начнется новая храмовая война. Но я, господа, жестоко разочарован.
