Сергей Шведов - На Муромской дороге
– Снято, – раздался над свернувшимся трубкой Балабановским ухом радостный голос. – Спасибо всем.
И сразу же капитану стало легче. Сидевшая на его груди девица встала и подмигнула подмалёванным глазом:
– А ты страстный.
Балабанов потрогал пальцами прокушенное ухо и мрачно сплюнул. Подлетевший Портсигаров помог ему подняться.
– Ну, брат, не ожидал, – выдохнул шоумен с восхищением. – Классная была подтанцовка, девочки прямо летали. Но и Стингер, это, конечно, звезда. Не нашим голосуям чета.
Гонолупенко вынырнул из дыма вместе с радостным Колей, которому солнцевские успели уже вернуть штаны.
– Ещё пару таких клипов и всё. – Не буду, – угрюмо отмахнулся Балабанов. – Кусаются, заразы. – А что ты хочешь, – возмутился Балабановскому непрофессионализму Коля. – Девочки в образе.
– В образе! – пробурчал обиженно капитан. – Душу едва не вынули! Мы так не договаривались, я вам не Стингер какой-нибудь – я переводчик.
– Ты, старик, пойми, мне страсть нужна. Эмоциональный всплеск, чтобы пипла задергалась у экрана.
– А почему обязательно вампирши? – запротестовал Балабанов. – Есть же кикиморы, русалки, лешие наконец.
– Не лишено, – задумчиво проговорил Портсигаров. – Национальный колорит, в духе надвигающихся перемен.
– А Стингер здесь при чём? – Оденем в красную рубаху, сапоги со скрипом, – продолжал соблазнять Портсигаров. – Справа русалки, слева кикиморы – блеск!
– Никс фирштейн, – сказал Гонолупенко.
– Да брось ты, – возмутился Портсигаров. – Что ты кобенишься. Таких русалочек тебе подберём, пальчики оближешь.
– Он не в курсе, – перевёл Балабанов Гонолупенковскую тарабарщину. – Просит для вхождения в образ по нечистым местам поводить, чтобы проникнуться атмосферой. – Где же мы ему нечистые места найдём? – нахмурился Коля. – Ну и какай ты после этого шоумен? – рассердился Портсигаров. – Иностранцу не можешь русский дух продемонстрировать.
– Может его с Сосновским свести, тот ведь вхож на Лысую гору. В смысле в высшие наши сферы, – осторожно предложил Балабанов.
– Ну, ты хватил, провинциал, – возмутился Портсигаров. – В наших высших сферах русским духом давно уже не пахнет.
– Нечисть-то там есть, – стоял на своём Балабанов. – А Стингер всё равно не поймёт, какой от неё дух, русский или нерусский. Тут ведь главное, чтобы пахло. – Инсценировочку разве что какую-нибудь, – задумчиво проговорил Коля, искоса глядя на Гонолупенко. – Ноу, – отозвался сержант. – Никс фирштейн. – Не пройдёт, – перевёл Балабанов. – Стингер сын каймановского шамана, на мякине его не проведёшь. Нечисть должна быть натуральной.
– Иес, – подтвердил Гонолупенко. – Шабаш вери гуд. – Слышали, – возликовал Балабанов. – Стингер на колдовстве собаку съел. Не говоря уже о лягушках и летучих мышах. У них там, на Каймановых островах, очень специфическая кухня. В том числе и политическая.
– Политическая кухня и у нас специфическая, – обиделся за державу Коля. – Вот и покажите её заезжему человеку, – подсказал Балабанов. – Пусть проникается атмосферой. – Не к Самому же его вести, – развёл руками Коля. – Сам-то занят выше крыши. Работает с документами.
– Что же он так себя не жалеет? – ахнул Балабанов. – Ты, старик, прикинь, сколько народишку вокруг него трётся, – пояснил Портсигаров. – И всем ксивы нужны. А лучше Папы у нас никто их не делает.
– Может из родственников кто полюбопытствует, дочь скажем? – До дочери ещё добраться надо, – вздохнул Коля. – Я тебе не Сосновский, меня к ней на кухню не пускают.
– А кого пускают? – не отставал настырный капитан.
– Кучерявый разве что вхож или Киндер, – задумчиво произнёс Портсигаров. – С этими только свяжись, – махнул рукой Коля. – Они тебе такой дефолт устроят, что на всю оставшуюся жизнь без штанов останешься. Это, брат, сила покруче нечистой.
– Иес, – вновь подал голос Гонолупенко. – Амулет на шею и никс фирштейн нечистая сила.
– Какой ещё амулет? – не понял Балабанов. – Джульбарсов, – пояснил сержант.
Надо отдать должное Гонолупенко – роль ролью, а казённое имущество следовало вернуть во что бы то ни стало.
– Собака-то тут при чём? – не понял Портсигаров. – Джульбарс – это не собака, – принялся на ходу сочинять Балабанов, – а главный шаман Каймановых островов. Пропавшую цепь он собственноручно на шею Стингеру надел, как оберег от злых чар. Стингер говорит, что без этой цепи он в нечистые места не пойдёт и в красной рубахе петь не будет. Он до слёз расстроен потерей амулета.
– Что журналюгам в пуки попало, то считай пропало, – вздохнул Коля. – А уж в «комсомольских агитаторах» и говорить нечего.
– Про амулет заикаться не будем, – сказал Портсигаров. – Скажем, что цепь принадлежит собаке Стингера, и пёсик этой потерей жутко огорчен. Ударим на жалость. Мировой общественностью в случае чего пригрозим. Они там, на Западе, жутко чуткие к страданиям животных.
– Химкина этим не проймёшь, – возразил Коля. – Он же шизанутый. – Ты точно знаешь, что цепь Химкин слямзил?
– Собственными глазами видел, как он её в карман прятал. Я же не знал, что это амулет, думал просто золотая. Хотел потом с Химкина ящик водки содрать за солидарное молчание.
– Золото, никс фирштейн. Гоу хоу прямо с Юпитера. – Иди ты, – ахнул Портсигаров, начинавший уже кое-что понимать на каймановском языке. – Слышал, Коля, метеорит с Юпитера упал, а Джульбарс его переплавил и цепь выковал.
– Не совсем так, – поправил Балабанов, дабы не ронять статуса переводчика. – Этот Джульбарс то ли сам с Юпитера, то ли у него там родственники живут. – Суеверия, – махнул рукой Коля. – Тёмные они там совсем на Каймановых островах. – Этот, Джульбарс у них оборотень, – пояснил «переводчик». – С утра человек как человек, а к вечеру злая презлая псина.
– Ладно, – подвёл итог дискуссии Портсигаров. – Поехали к Химкину. Должен же этот сукин сын осознать ответственность момента и ценность экспроприированного у иностранца предмета для судеб мировой цивилизации.
В «Комсомольский агитатор'» отправились всё на том же Фаринеллиевском «Мерседесе». Как человек законопослушный и сроду никогда чужого не бравший, Балабанов испытывал большое чувство неловкости. С одной стороны, ничего не поделаешь, – служба, а с другой, как ни крути, – чужая вещь. К тому же отобрали её у человека убогого, можно сказать инвалида, у которого кроме «Мерседеса» никаких иных радостей в жизни нет.
– Ну, ты даёшь, заинька моя, – засмеялся Портсигаров. – Он кастрат-то липовый. – Как липовый? – ахнул долго сочувствовавший чужому несчастью Балабанов. – А зачем же…
– Реклама, брат, – пояснил Портсигаров провинциальному недоумку. – Ради рекламы не только кастратом себя объявишь, но и здоровые зубы вырвешь. Такая она, шоу-жизнь.
– Любишь ты, Портсигаров хаять людей за глаза, – осуждающе покачал головой Коля. – Не верь ему, провинциал, не всё у нас так уж плохо. Это я тебе говорю, первый шоумен России.
– Тоже мне доблесть, прилюдно портки снимать, – хмыкнул Портсигаров. – Плебей, – затянул на высокой ноте Коля. – Что ты понимаешь в искусстве. Это ведь символ. Символ открытости России ветрам перемён. Это же освобождениё от семидесятилетних оков тоталитарного режима. Это же полёт души и фантазии. Это же акт свободы, символ либерализма. Я снятыми штанами людей в светлое будущее зову, к свободе, просвещению и цивилизации.
– Ноги у тебя, Коля, для этого слишком кривые и волосатые, – не сдавался Портсигаров. – Не тянут они на символ свободы. Да вот и Балабанов подтвердит.
– У нас тоже один такой в райцентре был, – охотно ввязался в разговор капитан. – Как напьётся, так начинает штаны на публике снимать. Ничего, подлечили в областном психодиспансере, и сейчас пьяный-распьяный, а ходит в штанах честь
по чести. И без всяких символов. Ноги у него тоже кривые и волосатые. Мужики ещё ничего терпели, а беременных баб подташнивало.
Портсигаров захохотал, Коля обиделся и потребовал остановить машину. Весёлый водитель «Мерседес» остановил, но вовсе не в ответ на Колино требование, а потому что приехали. Стингер участие в разговоре не принимал, а храпел на заднем сидении, как распоследний иностранец. Расталкивать его пришлось минут пять. Балабанов сильно переживал, как бы заспавшийся сержант спросонья не перешёл на родной язык, но Гонолупенко, что значит милицейская косточка, сон сном, служба службой, только таращил глаза да повторял «никс фирштейн'». – Приехали, – указал ему Портсигаров на стоящую у дверей очередь обольстительных особ.
– Иес, – воспрял духом Гонолупенко. – Ай лав ю гёрлс. – Без штанов останешься, – остудил его Портсигаров. – Будешь потом всю оставшуюся жизнь агитировать голым задом за либерализм и рыночный прогресс.
– Это что, слив компромата? – удивился многолюдности Балабанов. – Проститутки с объявлениями, – пояснил Портсигаров. – Слив компромата у Аристарха Журавлёва на заднем дворе. Он у нас жутко чистоплотный. Монархист и государственник, в смысле державник, это тебе ни какая-нибудь либеральная шантрапа.
