Виктория Князева - Медное царство
Впереди замаячил свет. Златогрив, заржав, поскакал еще быстрее, Ваня и опомниться не успел, как оказался на лесной полянке прямо перед небольшой избушкой. В окошке горела свеча, видимо, ее свет и озарял лес на много верст. Черт знает что такое здесь творится, но скорее всего все так и должно быть.
Ваня спешился, вернее, попытался это сделать. Конь покорно стоял, ожидая, пока Ваня высвободит ногу из стремени, распутает поводья и отпустит гриву. Наконец Иван, тихо шипя, кубарем скатился с седла, отбил себе все, что только можно, и с трудом встал на ноги. Услышав смех, поднял голову и увидел, что на крыльце стоит бабушка‑старушка и смеется‑заливается.
— Ну, витязь могучий, много повидала я чудес на своем веку, но ты всех переплюнул! — Старушка все не переставала хохотать. — Это ты всегда так с коня валишься или специально для меня решил показать этот номер?
— Здрасьте, — ответствовал на это Ваня.
Очевидно, вид у него был до того нелепый, что старушка, едва пришедшая в себя, зашлась в новом приступе хохота.
— Дело пытаешь или… ой, не могу… — она вытирала слезы фартуком, — или как? Одним словом, добрый молодец, чего это ты на ночь глядя ко мне в гости пожаловал?
— Да я это, — Иван не знал, что и говорить, — того… от сестры вашей…
Старушка наконец перестала разглядывать Ивана и обратила внимание на Златогрива.
— Вижу, что от сестры… На конокрада ты явно не тянешь.
Ваня молчал. Баба‑яга, поняв, что больше ничего путного от него не дождешься, предложила зайти в дом, что Иван и сделал. В горнице Яги оказалось темно, свеча, которая сияла сквозь кусты и деревья, не освещала даже краешек стола. В потемках Баба‑яга собирала на стол, долго возилась с самоваром, который отказывался закипать по мановению волшебных чар. Старуха ворчала на самовар, на себя, на гостей, которые являются не вовремя и не к месту. Пинала ногой тощую белую кошку, до того костлявую, что даже не верилось.
— Не в коня корм, — заметив Ванин взгляд, сообщила Яга, — ест, как лошадь, целыми днями.
Кошка только возмущенно фыркнула, изобразив оскорбленную невинность.
— Я Иван, — только и сумел выдавить из себя Ваня, который после долгой дороги не мог даже стоять.
Баба‑яга понимающе кивнула и, не расспрашивая ни о чем, отвела его на кровать. Ваня с благодарностью пожал старушке руку, пробормотал что‑то невнятное и повалился не раздеваясь. Уснул он раньше, чем за окном мелькнула тень черного всадника.
Что видел во сне, наутро вспомнить не мог. Кажется, снилась Аська‑Чебурашка, а может, и вовсе не она. Долго валялся на кровати, чесал голову, думал, что неплохо бы залезть под душ — да только разве найдешь его здесь?
Наконец Баба‑яга, забеспокоившись, почему гость так долго спит, заглянула к нему. Иван вскочил с кровати так поспешно, что Яга едва удержалась, чтобы не рассмеяться.
— Ну, друг мой, рассказывай, откуда и зачем прибыл, как коня любимого у сестры взял, перстенек‑сестрин да колечко внучкино у тебя откуда.
— Я… — промычал Ваня, — в общем и целом я…
В конце концов, путаясь и сбиваясь, он в общих чертах описал Яге‑средней сложившуюся ситуацию.
— И что мне теперь делать? — под конец речи взволнованно спросил он. — Где сейчас Света? Как мне найти ее?
Баба‑яга не отвечала. Казалось, она глубоко задумалась, но это никак не мешало ей расставлять на столе тарелки и чашки.
— Завтракать садись, — тихо сказала она наконец.
Иван молча сел, взял какую‑то ватрушку и стал есть. Баба‑яга налила ему чай, подвинула сахар. Вкуса еды Ваня не разобрал, машинально отпивал глоток за глотком.
— Вот что, — неожиданно громким голосом сказала Яга так, что Ваня аж вздрогнул, — тебе помочь я не смогу.
Иван поник головой.
— Ты погоди горевать, — спешно добавила Баба‑яга, потрепав Ваню по волосам, — сделаю, что в моих силах. Коня богатырского, среброгривого, я тебе дам. Оберег свой подарю, так и быть. А вот что иное — тут уж не обессудь. Не знаю, не ведаю я про твою невесту, и не слышала, и не видела. Разве что старшая сестра моя чем тебе поможет. Да вот только как добраться до нее — ума не приложу. Сколько лет живу здесь — и слыхом не слыхала. Может, она и вовсе сгинула со свету. Тут уж разве что Среброгрив мой тебя выведет, лес знает сызмальства. А там уж как повезет — может, встретишь, может, нет.
Иван, который было обрадовался, услышав, что от скачки на лошадях ему не отвертеться, затосковал. Баба‑яга словно угадала его мысли, расхохоталась, хлопнула по плечу и отвела на конюшню. Стоял там богатырский конь, в холке дюже велик, из глаз искры сыплются, из ноздрей дым идет. Ваня вздрогнул. Такого зверя он не мог и представить, не то что подойти. Но волей‑неволей пришлось взгромоздиться на спину, не без помощи, разумеется, помирающей со смеху Бабы‑яги, наблюдающей за его жалкими потугами. Яга, между прочим, в дорогу дала ему ватрушек.
Хотел было Ваня схватиться за гриву, но вовремя вспомнил, какой эффект это возымело на золотого коня, и удержался от дальнейших покушений.
— За луку держись, — посоветовала Баба‑яга, и Ваня с удивлением обнаружил, что так держаться гораздо удобнее.
А Яга уже протягивала ему кольцо с ярким камнем:
— Возьми‑ка. Хоть и не бог весть какой силы, а все ж не так опасно в лесу будет. Знай, мил человек, поскачешь ты дорогой неезженой, тропкой нехоженой, всякое случиться в пути может. Береги коня пуще себя — он тебя из любой беды вывезет. Да только от всадника Темной Ноченьки и он не спасет. Быстр мой конь среброгривый, да черный конь быстрее, ловок мой конь, да тот ловчее. Ну, в путь‑дорогу, да поможет тебе небо!
Иван, не отпуская луки седла, поклонился, хотел что‑то сказать, но Баба‑яга ударила коня рукой, и тот стрелой понесся через лес. Ваня, не ожидая от коня такой прыти, еле удержался в седле, наконец кое‑как пристроился и даже стал смотреть по сторонам. А посмотреть было на что. Лес поредел, вместо елок тянулись теперь вершинами к небу стройные красавицы сосны.
Порыжелый мох сменила изумрудно‑зеленая трава, тут и там виднелись крохотные ямы, доверху заполненные бирюзовой водой. Такие и озерами называть совестно, лужи не лужи, так, пруды посреди леса. Красивые, кто бы спорил, красивые на удивление зеркальная гладь воды, белые лилии. Кое‑где плавали и какие‑то странные птицы, крохотные, как синички, но расцветкой способные посрамить саму радугу. Закрапал дождик, Ваня поежился, подумал, не накинуть ли плащ, оставшийся от Проводника, но понял, что для этого нужно будет отпустить надежное седло. Чертыхнулся и решил мокнуть. Вскоре серебряные копыта коня заплескали по глубоким лужам. Даром что конь был на удивление высок — брызги долетали до Ваниной шеи, про ноги и говорить не стоит — заляпаны они были грязью по колено и выше. Мокнул Ваня и сверху, хорошо хоть не отличался он пышной шевелюрой, а то бы мокрые пряди падали прямо на лицо. За шиворот натекло изрядно воды, через некоторое время Иван был злой, как черт, и мокрый до нитки. Конь фыркал и тряс головой, дождь досаждал и ему. Серебряная грива намокла и стала почти черной.
Ваня вобрал голову в плечи, вообразив себя черепахой. По крайней мере, так дождь хотя бы не щекотал шею. Понял, что проголодался, вспомнил ватрушку, заботливо положенную бабой Ягой в карман. Задумчиво вытряхнул мокрое крошево с творогом, ругаться уже не было сил. Да и кого ругать? Дождь, некстати заставший его в пути, собственную глупость или коня, который несмотря ни на что скакал все быстрее и быстрее? Винить было некого, и Ваня вернулся к созерцанию окрестностей, даже не замечая, что день клонится к вечеру и вот‑вот в путь‑дорогу отправится красный всадник. Интересно, а где он живет от рассвета до заката?
Размышляя над этим вопросом, Иван и не заметил, как задремал прямо в седле. А между тем дождь кончился, выглянуло яркое солнышко, обогрело, высушило лес, гриву коня, даже Ванину одежду и то немножко привело в порядок. Правда, в ботинках по‑прежнему было полно воды, но Ваня, убаюканный дорогой, спал и ничего не чувствовал. Тело занемело от неудобного положения, Иван ворочался, доводя тем самым Среброгрива до бешенства: мало того что наездник аховый, так еще и вертится волчком! Залез, усадили тебя в седло — так сиди смирно, не ерзай. Поди, не лихой всадник, чтобы малейшим движением тела направлять коня в нужную сторону. Сиди и не дергайся, одним словом.
Впервые в жизни Среброгрив пожалел, что не умеет говорить.
Разбудил почти высохшего Ивана уже знакомый красный всадник. Догонял, правда, он уже с трудом, чуял, что среброгривый конь могуч да вынослив, почти наравне с красным. Когда поравнялись, Ваня с удивлением увидел, что всадник ему улыбается и кивает, как старому знакомому. Иван кивнул в ответ, всадник рассмеялся, хлестнул коня и скрылся вдали. Зашло солнце.
В сумерках конь скакал все быстрее и быстрее, стук копыт превратился в монотонный гул, деревья по обеим сторонам слились в темные полосы. Метался конь, будто вспоминая дорогу: то резко забирал вправо, то, взбрыкнув, возвращался назад. Вот уже и сумерки стали совсем густыми, в лесу похолодало, а конь, дико поводя глазами, никак не мог определиться с направлением. Ваня с ужасом услыхал позади зловещий конский топот, а спустя секунду Среброгрив уже влетел на широкий двор и остановился, тяжело дыша. Ваня мешком свалился с коня и с облегчением стал осматриваться. Перед ним был высокий терем, который стоял прямо посреди леса. Кругом было тихо, только поплескивала вода в небольшом пруду да посвистывала где‑то одинокая ночная птица. Ваня, сделав знак коню рукой, тихонько поднялся на крыльцо. И не успел еще взяться за ручку двери, как промчался мимо двора черный всадник. Наступила ночь. Ваня, глубоко вздохнув, открыл дверь и замер, изумленный увиденным. Снаружи терем был темен, внутри же в огромной зале жарко горели сотни свечей. Посреди стоял стол, крытый вышитой скатертью, со стен спускались почти до пола узорчатые ковры. Но долго Ивану осматриваться не пришлось, ибо ему навстречу вышла деваха красоты до того редкостной, что Ваня даже опешил.
