Сергей Лукьяненко - Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник)
– Не шевелитесь, камрад, или я перережу артерию, – трясущимся от страха голосом сказал Рохо, – я не хирург, а всего лишь техник.
Я сжал зубами кусок пальмового дерева, чувствуя, как волокнистая мякоть между моими челюстями превращается в труху. Боже, отчего ты создал пальмы такими мягкими и ломкими! Свет одинокой лампы под потолком казался болезненно ярким, обжигающим глаза. Пахло машинным маслом, едким щелоком – и моим потом.
– Осталось немного, – словно извиняясь, сообщил мой товарищ.
Острая боль в затылке на мгновение стала невыносимой. Я рванулся, растягивая – разрывая! – ремни, застегнутые Санчесом вокруг моих кистей, – и в этот момент наступило облегчение. Жарко защипало шею – Рохо обрабатывал рану спиртом.
– Можно прикрыть волосами – шрам будет незаметным, – мягко сказал он, отстегивая ремни, – поглядите-ка, – голос его потеплел, – тут камрад Сталин!
Забыв о боли, я смотрел на покрытый моей кровью металлический кругляш в короткой сетке проводков…
…В тот момент мы стояли полукругом, молча, не зная, что можно сказать или сделать – восемь человек, которые еще две минуты назад развлекались, потягивали напитки и слушали Моцарта: сейчас нас всех будто бы одновременно ударили под дых.
– Зумеш, программа четыре, – сказал Генрих, – смотрите внимательно, господа.
Фон Бигенау был невысок ростом, но Зумеш даже рядом с ним казался настоящим карликом. Тощий, с гладкой, как бильярдный шар, головой, в черных круглых очках, он напоминал клоуна из шоу уродцев. В его движениях сквозила грация манекена. Бигенау нажал кнопку на пульте, и вновь загремели тамтамы («Они заглушают крики», – прошептал голос в моем мозгу). Зумеш вытер пальцы об окровавленный фартук из бурой кожи и включил миниатюрную дисковую электропилу. В маленьком помещении ее жужжащий звук казался удивительно громким, зубоврачебным, и я мысленно сказал себе: что бы сейчас ни произошло, ты должен оставаться бесстрастным и холодным, как якутский лед.
Человек, висевший на крюках, был без сознания, но когда серебристый диск пилы коснулся его, немедленно пришел в себя и взвыл от боли. Я запомнил его загорелое, покрытое родинками лицо, густые брови и крупный греческий нос с горбинкой.
– Всем смотреть! – рявкнул Бигенау. В его ладони сверкнул серебряный пистолет.
Мы смотрели. Зумеш работал размеренно, не спеша. Густые красные капли растекались по кафельному полу. Человек кричал по-испански, проклинал нас на все лады. Одна из руку него была свободна от пут – он вцепился ею в прутья решетки и с силой тряс их.
Мы смотрели. В какой-то момент Зумеш слишком надавил, и лезвие пилы сломалось с легким треском.
– Шайзе, – бесстрастно выдал Зумеш неожиданно высоким, почти девичьим голоском.
– Программа одиннадцать, – сказал Генрих таким тоном, будто сообщил кому-то текущее время.
Мы смотрели, как Зумеш быстро накалил на горелке металлическую иглу и вновь склонился над человеком в клетке. Мы видели, как своей второй свободной рукой несчастный гнул и мял стальные прутья решетки – словно они были из пластилина. Я буду видеть эту сцену в кошмарных снах до конца моей жизни. Эти крики и запах горелого мяса никогда не уйдут из моей памяти. Вы скажете, я должен был вмешаться, сделать хоть что-то – но я знал на собственном опыте: на месте человека, которому хочешь прийти на помощь в подобной ситуации, в следующий миг окажешься сам. Одна из присутствующих женщин опустилась без чувств на пол – и ее спутник не решился даже пошевелиться, чтобы помочь ей. Урсула встретилась со мной взглядом и отвела глаза. Лицо ее было серым, как вата, ресницы дрожали.
Человек в клетке снова повис без движения.
– Достаточно, – бросил Генрих.
Тогда Зумеш одним натренированным ударом вбил металлический ломик своей жертве в левую сторону груди.
– Благодарю вас за внимание, но это еще не все, – фон Бигенау был само спокойствие и любезность. – Итак, геноссен, этот субъект является… являлся большевистским агентом в нашем тропическом раю. Сейчас вы увидите кое-что интересное. Как вы уже поняли, я тщательно отобрал вас из числа гостей и пригласил сюда не развлечения ради.
Он мечтательно улыбнулся одними уголками губ.
– Смотрите внимательно. Зумеш!
Лысый человечек в черных очках рассек скальпелем кожу на затылке жертвы и извлек оттуда нечто. Он промыл это нечто в тазике и по очереди показал всем нам. Даже даму, упавшую в обморок, привели в сознание, дабы она убедилась, что находится тут не развлечения ради.
Предмет представлял собой круглый кусочек металла размером с монету в десять пфеннигов – в путанице тончайших стальных нитей. Сходство с монетой усиливало четкое голографическое изображение Вождя Народов на одной из сторон: этот гордый усатый профиль невозможно ни с чем спутать.
– Данный мини-прибор, – отчеканил Бигенау, – секретное оружие Советов. С помощью такого имплантированного в затылок средства, начиненного микроэлектроникой, их агенты получают боевые сверхпреимущества – к счастью, только в стрессовых ситуациях. Видели, что стало с прутьями клетки? Конечно, демонстрация была нелегкой для некоторых из вас, но я хочу, геноссен, чтобы полученные вами знания были наглядными. Мы полагаем, с помощью этих сталинских штучек Советы могут держать агентов под контролем, управлять ими на расстоянии. Как вы могли убедиться, гестапо все равно сильнее этих крыс в человеческом обличье. Крыс мы будем убивать, господа. Или мы их – или они нас…
– …Знаю этого Зумеша, – печально вздохнул Санчес после моего рассказа. Он взял со стола свой кожаный шлем, повертел в руках и медленно положил обратно. Затем обтер седые усы платком. Я терпеливо ждал. – Мы вместе работали на Мальте, в химических лабораториях Круппа, много лет назад. Его прозвали Канарейкой за поразительный тонкий голос. Вы знаете, когда-то он был великим мастером-механистом… Его испортила женщина, бывшая монахиня по имени Фрида. Чем там они занимались в ее спальне – нам не узнать, однако я слышал, она надругалась над его чувствами. А ведь он боготворил ее. Ох-ох, бедняга потерял волосы, нервные клетки и веру в род людской. Ходят слухи, что впоследствии он заменял какие-то части своего тела механикой – но началась война, и я потерял его след. А Фрида спокойно живет на Мальте, она состарилась и вернулась в монастырь.
Сквозь щель под дверью гаража пробивался белесый утренний свет.
– Санчес, – я ощупал повязку, – даже когда мы наедине, не называй меня камрад. За десять лет я ни разу не был раскрыт – потому что всегда сохранял осторожность. А это, – я кивнул на сталинский электромедальон, – уничтожь. Не нужны мне сверхспособности и сверхконтроль Центра тоже. Мне нужна выдержка и конспирация, сто тысяч раз – конспирация.
17 июня 1941 года, Гавана, кафе «La Paella», 14:06
– Я думаю, вы, Артур Линдберг, – большевистский агент, – сказала Урсула, закуривая папироску.
Мы сидели за столиком на уличной мостовой, глядя на океан. «Ай-ай-ай-ай» – жалобно и насмешливо пели где-то вдалеке два тенора под перебряк гитар и фальшивый похмельный аккомпанемент трубы. Бирюзовое, в золотых искрах, желе Атлантики мерно раскачивалось в каменных тисках бухты, поглаживало влажными боками бесконечную набережную, незаметно закутывало мозг в целлофановый шар дремы. Едва проснувшийся бриз играл полами белой шляпки и подолом летнего платья моей собеседницы. Тем временем кельнер, смуглый мальчишка в хлопковой рубахе, выслушал наш заказ (два мохито), кивнул и принялся неторопливо нарезать ветчину. Пахло жареным луком и водорослями.
– Еще раз скажете что-то подобное, Урсула, – и мне придется вас убить. Просто на всякий случай.
Она не улыбнулась:
– Попробуйте.
Значит, играем в открытую.
– В таком случае, – я посмотрел ей в глаза, – мне придется открыть вашему любовнику Бигенау, что в его постели вы представляете интересы спецотдела американского Восдепартамента. Он будет счастлив познакомиться с этой стороной вашей биографии.
Я не был уверен в одном – американка она или англичанка. Поставил на США. По-немецки Урсула говорила как истинная дочь Баварии, судя по ее рассказам, она знала Берлин, как свой ридикюль, и ее нордическая красота приводила в экстаз любого ревнителя расовой чистоты. Но работала девушка на Запад.
– Как вы догадались? – на ее лицо вернулась улыбка.
– Папиросы, – улыбнулся я в ответ, – изящные дамские папироски с отравленными иглами, что делают в Бирмингеме на заводе Лашарпа. Кстати, не могли бы вы отвернуть вашу курительную палочку в сторону? Неуютно созерцать нацеленную в лицо смерть.
– Почему не англичанка?
– Голая интуиция. Американцам лучше знаком этот уголок ойкумены. – Я щелкнул пальцами, призывая бармена ускориться с коктейлями. – Итак, ваша очередь, сударыня. С чего вы взяли, что я русский?
