Олег Пелипейченко - Библейские страсти
Сидевший по другую сторону стола пожилой плечистый мужчина на секунду оторвался от бумаг, кивнул и перевернул очередную страницу бумажной кипы.
— Я не даю пустых обещаний, мистер Уэйц, — рассеянно отозвался он. — Если я сказал, что моя компетентность позволяет справиться с этим делом, то так и будет, поверьте.
Землистые щёки скотовода начали медленно розоветь. Он вскочил с места, схватил юриста за руку и начал её трясти.
— Спасибо вам огромное, Дэниел! Благодаря таким гражданам, как вы, Америка обязательно станет самой великой страной в мире! Когда я, нищий украинский парубок, плыл сюда в трюме, то я наперёд знал, я чувствовал, что должен преклоняться перед этими людьми, что именно американцы…
— Извините, мистер Уэйц… — прервал его юрист, слегка морщась и высвобождая ладонь из грубых лап скваттера.
— Стивен! Для вас — только Стивен! Всегда — Стивен! Послушайте, вы обязательно должны…
— Стивен, — опять перебил многословного клиента Уэбстер, — у нас ещё будет время поговорить на эти темы, обещаю вам. Кроме того, у нас есть завтрашний день, и я обязательно проинструктирую вас, как вести себя во время процесса. Тяжба с дьяволом, как вы понимаете, имеет свою специфику. Я приеду к вам… м-м… скажем, в два часа. А сейчас, если не ошибаюсь, в приёмной ждёт другой посетитель, и с моей стороны было бы крайне невежливо заставлять его ждать.
Уэйц с сияющими от радости глазами с размаху запечатал рот рукой и попятился к выходу. Повернув медную ручку, он с благоговением промычал «Сэ-э-эр…» и осторожно закрыл за собой дверь.
Дэниел Уэбстер поставил локти на стол, положил подбородок на ладони и задумался.
— Самой великой страной, говоришь… — наконец пробурчал он с недовольным выражением лица. — Американцы, говоришь… Х-хе!
Протянув руку к стене, он выдернул из висевшего на стене хвоста седой волос, бросил его на пол и вытер пальцы о брюки. Затем он вытащил из нагрудного кармана большой золотой медальон и бережно раскрыл его. С правой створки на знаменитого юриста смотрел молодой человек с квадратным подбородком и высокой ровной стрижкой, в котором без труда можно было опознать самого Дэниела. Миниатюра была выполнена с исключительным мастерством, в оригинальной самобытной манере. На левой створке тот же художник изобразил красивую черноглазую девушку с толстой и длинной косой. Дэниел закусил губу, прислонил раскрытый медальон к стопке книг, вытащил из ящика стола небольшой свёрток из парчи и развернул его.
В тусклом свете лампы слабо блеснуло золото отделки. За долгие годы красные сафьяновые черевички совсем не утратили вида и всё так же радовали глаз изяществом и совершенством линий — всё-таки мастера у великой императрицы были первостатейные. Бывший кузнец поставил их рядом с медальоном, некоторое время смотрел перед собой, часто моргая, а затем с тихим всхлипом спрятал лицо в руках.
Маленькое недоразумение
Набедренные повязки из листьев смотрелись на Адаме и Еве просто великолепно. Вот Адам на ходу повернулся к жене и что-то ей сказал; Ева опустила голову, поправила свежесплетенный бюстгальтер, сорвала с куста цветок, воткнула его в волосы и улыбнулась, встретив восхищённый взгляд мужа.
Господь ещё раз посмотрел вслед изгнанникам, с сомнением почесал подбородок и чуть прищурился.
— А ну-ка, иди сюда.
Шествовавший мимо павлин с недоумением поглядел на Господа и растерянно произнёс: «Кэ-э-эк?» Его волочащийся по траве хвост колыхнулся.
— Ты, ты. Подойди.
Господь подобрал яблочный огрызок, отщипнул несколько кусочков от оставшейся мякоти и протянул птице.
— Ешь.
Павлин вытянул шею и с опаской уставился на ладонь.
— Ешь, говорю! — возмутился Господь. — Не хватало ещё, чтобы мне и другие… твари перестали подчиняться…
Павлин жалобно заморгал, осторожно взял клювом самый маленький кусочек, закрыл глаза и с усилием глотнул. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем открыл глаза и с любопытством осмотрелся.
Господь повёл рукой, и в воздухе перед птицей возникли два рисунка: на одном что-то страшное, волосатое и до ужаса зубастое собиралось вцепиться в глотку испуганному павлину, на втором нечто белое и пушистое протягивало такому же павлину корзинку с едой.
— Ну, и где тут добро? — спросил Господь нетерпеливо.
Павлин озадаченно взглянул на него и отступил на шаг назад.
— Где добро, я тебя спрашиваю? — с угрозой воскликнул Господь и шагнул к птице.
Павлин вздрогнул и отступил на два шага.
— А зло где? Если тебя вот так съедят — это будет добро или зло? — продолжал наступать сердитый Господь, двигая перед собой рисунки.
Припёртая к дереву птица виновато вздохнула, затем развернула хвост и начала прихорашиваться. Господь уже набрал в грудь воздуха, чтобы высказать непонятливой твари всё, что о ней думает, но вдруг замер на месте с раскрытым ртом и осторожно присел на корточки рядом с павлином.
Застрявшие в хвосте травинки под быстрыми движениями клюва превращались в изящное зелёное кружево. Вместе с узорами на перьях оно производило просто потрясающий эффект.
— М-да. Интересно, когда же я так напортачил?.. — обескуражено вопросил себя Господь.
Не обращая больше внимания на павлина, он медленно поднялся, почесал в затылке и машинально отправил в рот оставшиеся кусочки яблока. Яблоня взволнованно зашумела, зашевелила ветвями, но было поздно. Как только Господь проглотил кисловатую мякоть, его охватило странное желание сотворить что-нибудь оригинальное и элегантное, причём немедленно и не сходя с места.
Раздражённо помянув сквозь зубы Во Всём Виноватый Хаос, он сплюнул на траву и очертил пальцем в воздухе круг, в котором тут же показались бредущие по дороге Адам и Ева. Через каждые несколько шагов грешники останавливались, чтобы поднять лист, оторвавшийся от повязки, или поправить натирающий кожу стебелёк.
— Надо будет для них что-нибудь более удобное и прочное соорудить, — пробормотал Господь задумчиво. — Из кожи, что ли…
Павлин на мгновение оторвался от своего занятия и с одобрением взглянул на Господа.
Страшная месть
— Мир вам, соседка, уф-ф, ф-ф…
— И вам мир. Что, что там, с чего вы так запыхались?
— К вам спешила, новость сообщить. Не слыхали, небось — Самсон женится!
— Ой, да как же это… Где ж такую скудоум… то есть я хотела сказать — счастливицу, где её такую для нашего судьи сыскали?
— Говорят, филистимлянку какую-то берёт из Фимнафа. Та не хочет, конечно, в крик, а отец рычит, мол, чего ещё ты ищешь, дура, — молодой, здоровый, богатый, да ещё и святым его почитают. И сама за ним будешь как за каменной стеной, и вся семья наша; возвысишься и среди филистимлян, и среди иудеев. А что видом настолько… грозен, ну да, так и что ж такого, лишь бы любил, говорит. Дайте я вам на ухо чего скажу… Так вот, не знаю, как он её любит, но это всё мне жена пекаря рассказала, а потом шепнула, что соседка Самсона сама подслушала его слова, что он через эту женитьбу всему филистимлянскому люду отомстить хочет.
— Жалко бедную. Хоть и вражьего племени, а жалко. Придвиньтесь ещё, спрошу, чтоб не услышал кто… А правда, что у него не только голова так диковинно выглядит, но и ниже?..
— Ну, сама не видела, конечно, врать не буду, а только люди промеж себя беседуют, будто тело у него как мелкой чешуёй покрыто. И вроде ничего ту чешую не берёт. Вчера пастушонок у виноградников видел, как на него лев напал, так Самсон с ним сцепился, голыми руками душит, лев по телу когтями елозит, а на нём ни следа не остаётся. Не знаю, может, мальчику голову напекло, что такое причудилось, но я на всякий случай сына попросила посмотреть, когда мимо того виноградника будет идти, что там со львом. Потому как с одной стороны вроде брехня, на судье утром ни царапинки не было, а с другой стороны посмотришь, посмотришь, да и…
— Ох, соседушка, и откудова только такой взялся…
— И не говорите. Пекарша когда-то попыталась из интересу завести разговор с его матерью, начала о погоде, а та развернулась и ушла, едва попрощавшись, смурная-смурная. Зато про сына они с мужем толкуют охотно, про его избранность и знамение, да ещё всегда одними и теми же словами, как по пергаменту читают. А он на них даже не похож. И расспросить не у кого, не в Грецию же ехать…
* * *— Со… соседу… шка… мир вам, дайте присесть… ох… Пока вы в отлучке были, Самсон бойню… уф, бойню устроил. Кучу народу перебил. Всё как есть правда, что про него шептались, всё сама видела. И чешуя, и не берёт. И силища неимоверная, что такому лев, ему и левиафан нипочём бы. Филистимляне утром пришли под город и лагерем вокруг стали, и все злые, ну так да, я бы тоже злая была, сколько он народу тогда в городе перебил и перекалечил. У пекарши торговка знакомая из филистимлян, так она такие ужасы рассказывает! Когда на свадьбе он тридцать рубах проиграл, так потом на улице подходит к людям и прямо так и говорит: «Мне нужна твоя одежда!», а кто не снимал — того сразу на месте убивал. Ага, вот и я говорю, ужас; хоть и филистимляне, но ведь живые люди. А когда невестин отец об этом узнал, то со злости дочку за другого и выдал, в тот же день. Вот тут-то Самсон и разошёлся — пожёг всё вокруг, а посланникам, что хотели с ним потолковать, ноги поперешибал, да после ещё и пригрозил: «Я вернусь!», говорит. Так это не всё, погодите, соседка, ещё только начинается! Вот, значит, когда филистимляне уже чуть ли не всем племенем за ним пришли и рассказали об этом всём нашим старейшинам, то у тех, видать, тоже терпение лопнуло, они подняли народ и всем скопом к нему пришли. И тогда Самсон их послушал, а потом выскочил в чём был, продрался молча через толпу и бегом к филистимлянскому лагерю. Ну, люди ж за ним, чтоб посмотреть, что там будет, и я тоже поспешаю. На выезде из города помните таверну «Ослиная челюсть», ну где у дороги на столбе хозяин ослиную челюсть прибил, а ниже вывеску повесил, так назорей наш выворотил этот столб, зыркнул на филистимлян лютым зверем и как пошёл махать налево и направо, а они, бедолаги, стоят окаменевши и не двигаются, он бьёт, а они хоть бы увернулись. Не знаю, что это было — чудо или колдовство беззаконное, а только спаслись разве что те, кто на краю толпы стоял и сразу наутёк пустился, остальных всех переколошматил. А потом он тот столб обратно на холм занёс и в землю на прежнее место вбил, на нас аж брызги кровавые полетели, вот видите, на рукаве пятнышки… Поскребите, поскребите, настоящие. Теперь на нас кровь из-за него. За что ж только Создатель нас таким счастьем наградил, будь он… благословен, наш судья…
