Мария Вересень - Особо одаренная особа
— Грянулся он оземь и стал писаным красавцем. Ручищи — во! Ножищи — во! Росту высокого, в общем, добрым молодцем. И друг его — алхимикус знатным мужчиною обернулся, а не пауком сумасшедшим. Все! — выдохнула я, и в тот же миг книга сама собой подпрыгнула над землей на локоть, окуталась золотым сиянием и снова шлепнулась мне на колени, раскрывшись. Я онемела от восторга, такой красавец на меня глянул с разворота: — Велий! — завизжала я истошно. — Я хочу про Велия! — Но не успела я врыться в страницы, как конь осторожно наступил мне на руку. — Ой! Не мешай! — закричала я, отталкивая его копыто, но приставала упорно наваливался на меня, многозначительно кашляя. — Да чего тебе?! — не выдержала я и осеклась.
Оказывается, уже и буря улеглась за это время, и ветер стих, и добрые родственники камень, которым мы вход заперли, отодвинули. И теперь в нашу пещеру заглядывала с неподдельным интересом здоровенная собака с золотыми глазами и ослепительно белыми крыльями.
— Здрасти, — выдавила я. — А мы книжечку читаем.
Собака понятливо кивнула головой и сделала движение, как бы говоря: а ну пойди сюда, голуба. Я попробовала помотать головой, мол, не могу, занята, придите попозже, но двуличный Сивка поддел меня носом и так подпихнул вперед, что я вылетела из пещеры раньше, чем успела возмутиться, а вылетев, зажмурилась. И неудивительно, не каждый день увидишь всех обитателей Ирия.
Громовик осуждающе смотрел мимо меня на оробевшего Сивку-Бурку, а в Любаве я что-то никакой любви не заметила, с такими глазами противницам космы выдирают. Богатыри-ветры оттерли всех обитателей Заветного леса от меня подальше, и только Хорс смотрел на меня без явной враждебности. Стоило ему выйти из тени на свет, и собачья личина сползла с него, так что ко мне он подошел видным мужчиной. И, ни слова не говоря, забрал книгу, хотя я держалась за нее цепко. Перелистал ее, хмыкнул, показал что-то остальным и, глянув на меня с каким-то непонятным выражением, собрался было что-то сказать, но я так умоляюще на него смотрела, что злого слова не нашлось. Зато когда он нашел взглядом Карыча, ворон опасливо прижался к земле, как ученые вороны на острове у Лихо. И уж ему было высказано все! Что нельзя ребенка называть дурой; что если ребенка называть дурой, то она и будет дурой; что если у нее даже семь пядей во лбу, а кроме дуры она день за днем ничего не слышит, то в конце концов и творить будет одну дурь!
— Я не дура! — обиженно взвыла я, отвлекая небожителей и Древних от семейной склоки, и услышала в ответ обидный смех собравшихся.
Соленый океан остался позади, но его дыхание еще чувствовалось в порывах ветра, качавшего сосновый лес. Мы с Велием сидели на важно вышагивающем Индрике, а справа рысил Сивка-Бурка с Громовиком на спине, рассказывая о бурной своей молодости.
— И вот летим мы мирового змия на ум наставлять. Я ему… — Сивка покосился на седока, — и говорю: а ты молот свой дома не забыл? А он с похмелья такой весь мутный, какой, говорит, молот? Отламывает скалу и хрясь, хрясь змия по голове!
Косматый Громовик только молча диву давался, хмыкал в бороду, слушая такое свое жизнеописание. Аэрон, ехавший слева от нас на безразличном к присутствию богов драконе, таял от благоговения.
Тракт к острову Буяну был широк до чрезвычайности. Оказывается, соседствующие с Лихом королевства из года в год на нее войной ходили, подозревая в моей родственнице какое-то невиданное чудище великой силы, а стало быть, и огромных богатств.
— Ну ты, Верелея, даешь! — шептал мне на ухо Велий. — Первый раз видел, чтобы богов так честили в их же присутствии.
Я чувствовала, как у меня огнем горят уши, и понимала, что перегнула палку, но уж больно рассердил меня этот всеобщий смех! И я им в красках и телодвижениях показала все, что я, захоти только, могла бы с ними сделать, пока в моих руках находилась книга, если б такой доброй не была, если б родственников не любила, если б характер у меня не был золотой! И остановило меня лишь многозначительное молчание как раз в тот миг, когда я собиралась изобразить муки и стоны умирающего Хорса.
После этого я все-таки была схвачена и не больно, но крайне обидно порота Карычем и Анчуткой. Самое обидное, что Березина в это время меня отчитывала, а Горгония и Коровья Смерть дергали за уши. И только Индрик трусливо прятал глаза в отличие от благородного Васьки, грозившего испепелить всех взглядом. Но василиску надели на голову мешок. Сейчас он бежал где-то впереди и пугал местную живность.
В качестве наказания нас с Сивкой заставили отнести проклятую книгу обратно на остров к Лиху. Я всю дорогу пыталась все-таки открыть ее, чтобы хоть одним глазком прочесть что-нибудь про Велия, но Громовик каждый раз предупредительно кряхтел, улыбаясь в усы, а потом и просто откровенно потешался, когда мы с Сивкой лезли на дуб укладывать наследство Всетворца обратно в сундук. Я не удержалась, высказала-таки Лихо претензию:
— И что было притворяться одинокой и брошенной, если к тебе соседние королевства с войском наведывались?
Она невинно моргнула своим белым глазом, и я чуть не навернулась с Сивки. Так все и утряслось. Книгу оставили под присмотром стража, которому она даром не нужна, потому что все знали, что невезучая Лихо на дуб по доброй воле не полезет. А меня обещали пороть каждый день для профилактики, пока я не поумнею. Стоило Громовику покинуть нас, как прямо на дороге раскрылся вход в Заветный лес через те самые зеркала, которые я сотворила в капище, и облегченно вздохнувший вампир завел песню:
Капля по капле точится гора,
Минута за минутою, ну вот, и ночь прошла.
Шаг за шагом, в дороге целый день,
Зима на смену лету, и вот ты старый пень!
Голова твоя седа, полным-полно морщин,
Мутные глаза и зуб через один.
Ну как ты прожил жизнь, а ну-ка расскажи,
Людям откровения полезны для души.
Ножка за ножку гуляет старый черт,
Птички чирикают, солнышко печет,
Сядет на пригорке, поглядит вокруг,
А может вдруг случиться, что заедет старый друг:
Седая голова, полным-полно морщин,
Мутные глаза и зуб через один.
Ну как ты прожил жизнь, приятель, расскажи,
И нелюдям посплетничать полезно для души.
Хе-хей!
Я шмыгнула носом и сделала пальчиками всем, кто меня ждал. Даже амба радостно потирали ручки.
— Пороть я не дамся, — предупредила я, вцепляясь в перья Индрика.
— Дашься, дашься, — сказал Анчутка.
— Это она еще Вука не видала, — объяснил рогатому Карыч. — Сама бы зад подставила, лишь бы мы его к ней не пускали.
— Что Вук, — подпустила яду Горгония, — вот Гомункул в гости рвется, ручищи — во! Ножищи — во! Подвальный!
Целый месяц после этого события в Школе царило затишье, какое всегда случается после сильной бури, когда людям становится не до склок и всех мучает только одна забота — как собрать уцелевшее. Я шмыгала из комнаты в класс и сразу же обратно в комнату, стараясь никому не попадаться на глаза и никого лишний раз не раздражать. По Школе ползли нервные шепотки. Правды о книге и острове Буяне никто, конечно, не знал, но все в один голос уверяли, что сотворила я нечто ужасное, просто из ряда вон! Настолько жуткое, что боги даже не смогли сразу придумать, как меня казнить, но обязательно сообразят и не сегодня завтра мне не поздоровится.
Все обитатели Школы были так увлечены слежкой за мной, что пропустили превращение Гомункула в добра молодца. А глянуть было на что!
Я собственным глазам не поверила, когда этот верзила возник на пороге нашей комнаты. Пригнулся, проходя в дверь, и все равно задел плечами косяки, сгреб меня в охапку одной рукой, а другой рукой замахнулся, чтобы шмякнуть сверху, постоял задумчиво, а потом разочарованно опустил на пол и вздохнул:
— Не могу маленьких обижать!
— Я же хотела как лучше! Ты же сам говорил: «Ручищи — во! Ножищи — во!»
— Как я жить-то теперь буду, идолица? — Он ударил себя в грудь. — Я ж в подвал не влезаю! У Рогача теперь и ложку серебряную не сопрешь! За версту меня видно. А еда? — Он порылся в карманах и вынул бутыль зеленого стекла, посмотрел ее на свет и осушил одним махом. — Вот! — Крыс осуждающе глянул на меня, утираясь рукавом. — А раньше мне этого на неделю хватало. А про то, как я тут голяком по этажам бегал, после того как с лестницы сверзился, и вспоминать тошно. Хорошо хоть люди добрые одели в обносочки.
«Обносочки» на Гомункуле колом стояли от золотого шитья, и даже на сапогах был рисунок, сделанный золотым витым шнуром. Поняв, что бывший крыс просто-напросто прибедняется, я состроила серьезное лицо:
— Ну извини, не думала, что все так выйдет. Хотя… — Я призадумалась, а потом заулыбалась: — Пойдем к Велию, уж из человека-то крысу он в два счета сделает!
