Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий (СИ)
Раб сиял как начищенный медный чайник. Все эти дни он находился подле Жёлудя, прислуживал Альберту Калужскому и был освобождён от нарядов. Более того, сейчас молодой лучник обнаружил перемену во внешности раба. Дарий был обряжен в новенькие портки и рубаху, повседневные, но с иголочки. На шее Донцова болтался тонкий ошейник нержавеющей стали, на котором было что-то выгравировано. Жёлудь подумал, что проснулся в немножко другом мире и взял себя в руки, чтобы вникать в перемены и выглядеть понимающим. Он сдержал удивление, когда раб разложил на койке выходной костюм — гламурную рубашку от Манделы, постиранную и отглаженную, и незнакомую обновку, брюки и короткий сюртук из тёмно-серой шерстяной ткани в крапинку, взятые без примерки, но под размер. Глаз старого лучника был верен. Наряд сел как влитой. Жёлудь сразу почувствовал себя вношенным в одежду, от неё исходило тепло отцовской заботы. Лесной парень неожиданно для себя улыбнулся.
— Настоящий директор, — оценил Лузга, когда Жёлудь проходил мимо.
Оружейный мастер раздобыл пачку элитного чая «Высокогорный клин», заварил чифир и кайфовал.
— Доброго здоровьичка, гражданин начальник, — отставил кружку, поднялся, присел, разведя руки, и крикнул: — Ку!
«Что бы это значило? — обалдел Жёлудь, когда Лузга, по-волчьи ощерился, пригладил с боков ирокез и вернулся к чифирению. — У него башня съехала или у меня?»
— Готов? — заприметил сына из канцелярии Щавель и вышел, держа в руке пухлый чёрный бювар из магазина Настоящих Аксессуаров. — Я в издательство, — сообщил он дневальному.
Пётр записал расход личного состава на разграфлёной дощечке.
Надраенные берцы, поверх которых Жёлудь пустил брючины, выглядели как грубоватые ботинки. Для плотного костюма в самый раз. На улице оказалось свежо и солнечно, дул ветер, день далеко зашёл на вторую половину. Мусорные рабы, оптом закупленные муниципалитетом на рынке из числа мужиков и баб за сорок без определённой профессии, а потому самых бюджетных, мели тротуары под присмотром ражего дворника.
Щавель поймал коляску. Дарий Донцов проворно занял место на облучке возле кучера, отец с сыном расположились на диване.
— Н-но, рябая! — звонко чмокнул водитель кобылы и шевельнул поводьями.
Молодая лошадка резво и без понуканий довезла пассажиров до крыльца длинного каменного дома в конце проспекта Льва Толстого, где он переходил в улицу Алексея Толстого и заворачивал на улицу Аэлитную. Далеко от центра, но место относительно фешенебельное. Напротив стоял пятиэтажный доходный дом, набитый мелкими чиновниками и средней руки мастеровыми. Длинный дом был обнесён кованой оградой, внутри его что-то грохотало и лязгало. Над крышей торчала высокая красная труба со двора, из которой валил серый дым — котельная с паровой машиной. «Издательство Манулова» сияли латунные буквы на архитравном покрытии. Возле крыльца издательства стоял ростовой чугунный памятник Неизвестному Редактору с выбитым на постаменте девизом «МТА не пройдут!»
— Кто такие? По какому вопросу? — из будки у ворот вышел на длинной цепи привратный раб с плёткой в руке.
Старый, но крепкий, с цепкими глазами и уверенными движениями спортсмена, он говорил уверенно и строго. Жёлудь заметил, что указательный и средний пальцы привратника вымазаны чернилами.
Щавель бесстрастно взирал на невиданное доселе чудо — цепного раба с плетью надсмотрщика.
— Я боярин Щавель из Тихвина, — сухо ответил он.
— У вас рукопись? — раб придирчиво смотрел на бювар.
— Мне нужен твой хозяин по юридическому вопросу. Открывай.
— Вам назначено? — не унимался раб.
Старый лучник не ответил. Привратник, несмотря на старческую въедливость, усиленную синдромом вахтёра, сообразил включить заднюю и отворил железную калитку на воротах.
— Милости прошу, — пропустил он гостей, накинул засов и вернулся в будку, где ждала стилистической правки важная рукопись.
Длинный трёхэтажный дом, облицованный серым камнем, стоял чуть в глубине улицы и был похож на странную смесь фабрики, особняка и конторы, однако же вне всякого сомнения в этом стиле задуманный. За домом виднелся двор и постройки из красного кирпича сугубо утилитарного назначения. Забор обносил всё это хозяйство и заворачивал за угол, огораживая таким образом полквартала. В архитектуре и обустройстве проглядывал рачительный и ясный ум, не чуждый бахвальства, однако во главу угла ставящий рациональность и прагматизм. Шпалеры низко подстриженного можжевельника перед окнами придавали ансамблю чахлую принудительную эстетику.
По мощёной калиброванным булыжником подъездной площадке возле главного входа прошли к крыльцу. С почтением миновали памятник. Не то, чтобы он загораживал дорогу, но Неизвестный Редактор был изваян с таким мастерством, что по лицу его, по напряжённости фигуры, по тому, как держал короткую офисную плеть-семихвостку, понятно было — не пройдут!
И даже не столько молодые талантливые авторы в издательство, сколько их творения в печать.
Торопясь как на праздник, Дарий Донцов подскочил и распахнул перед господами высокую дверь с витражными стёклами, закрытую плетёной решёткой. От тряски в экипаже у Жёлудя разболелась голова. Он хмуро гадал, что окажется внутри, но там встретился большой тамбур, деревянная стойка справа и здоровенный дядька в чёрной форме с дубинкой на поясе.
— Здравствуйте, вы к кому?
На рутинный вопрос последовал рутинный ответ.
Проходная настолько напоминала Щавелю служебный вход новгородского кремля с его муравьиной текучкой, что проклюнулось таинственное дежа-вю, признак сбоя Матрицы.
Охранник выписал проспуск, объяснил дорогу и запустил посетителей в здание.
— Бывал здесь? — спросил Щавель раба.
— Нет, но всю жизнь мечтал, — сверкнул глазами Дарий Донцов.
Литературный невольник вертел головой, жадно оглядывал внутренности издательства и уверенно вёл господ, имея привычку к подобного рода заведениям. Навстречу им попадались словно озабоченные всеми тягостями мира сотрудники в ошейниках и без или обгоняли, спеша по служебным делам. Каждый держал в руке бумагу, от листка до прижатой к груди кипы. За дверями барабанили и позвякивали мелкие механизмы, под полом гудела и стучала мощная машина, создавая в здании фон деликатно работающей фабрики. Подхваченные деловой круговертью посетители донеслись до прохладной клети с каменной лестницей.
— На третьем этаже, — повторил Донцов наставления охранника.
Идти опять пришлось вдоль всего коридора. Щавель, впечатлённый громадой предприятия, бесстрастно взирал на бронзовые таблички. «Корректоры» и ниже приклеена бумажка «Соблюдайте тишину!». На чёрной дубовой двери покрывшаяся нефритовой патиной доска мрачно возвещала «Самотёчная», и Жёлудь инстинктивно шарахнулся от этой юдоли скорби, а Дарий Донцов покосился на неё свирепо, но в то же время грустно и с недоумением. Наконец, дошли до комнаты с весёленькой, натёртой с утра суконкой табличкой «Директор».
Дарий Донцов услужливо постучался.
Подождали. Тишина.
Щавель повернул ручку и открыл. В комнате оказалась приёмная с креслами и диванами, а также секретарским столом, только что брошенным. Крупная чашка с чаем ещё дымилась.
— На ловца раб бежит, — обосновал Щавель счастливое отсутствие всяческих препятствий в виде подручного и посетителей, — а к хорошему охотнику зверь льнёт.
Он прошёл к двери кабинета, небрежно стукнул костяшками пальцев по притолоке, отворил и вторгся, сопровождаемый свитой.
Без посетителей не обошлось. В огромном, с понтом обставленном кабинете, за директорским столом величиной с площадь сидел одетый в полосатый костюм Отлов Манулов, а напротив на мягком стуле расположился господинчик в мятом сереньком сюртучке. Длинные волосы потомственного свободного художника были небрежно подвязаны в конский хвост и спадали до середины спины, словно вместо головы у господинчика на плечах помещался миниатюрный конский зад.
— Писатель, который не может себя прокормить, гениальный писатель. Все остальные, максимум, талантливые, — громко втирал Манулову господинчик, развлекая директора издательства.
Отлов Манулов ожидал, скорее, секретаря, чем визитёров, однако сразу широко улыбнулся.
— Какие люди! — хлопнул он ладонью по бумагам. — Рад видеть, рад видеть! Присаживайтесь, пожалуйста.
— Авторы не патроны, не кончаются, — смиренно заметил господинчик.
Прерванная светская беседа незамедлительно перетекла в другое русло. Дарий Донцов сноровисто расставил стулья господам и сам уселся чуть позади, не прячась за спинами, но соблюдая дистанцию.
— А это Дарий Донцов, — представив господ, объявил Манулов.
— Неужели? — официозная скука на лице господинчика сменилась неподдельным интересом. Он разглядывал литературного раба словно редкую драгоценность, бездушную и безмолвную. Взглядом опытного ценителя поздравил владельца издательства как коллекционер удачливого коллегу. — Вот это да!
