Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий (СИ)
Обзор книги Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий (СИ)
Юрий Гаврюченков
Чёрный пролетарий
В то время как для других развитие революции было равносильно укреплению демократии, для Ленина ближайшая перспектива вела прямиком в Петропавловскую крепость.
Лев Троцкий. «История Русской Революции»Глава первая,
в которой работорговый караван движется по маршруту, лицезрит буйство боевых хомячков Нахального и вступает в пределы Владимира
— Отступать некуда, — командир Щавель выпрямился в седле. — Позади Москва. Соваться туда, — он набрал в грудь воздуха, — можно только по большой нужде. Наше дело правое. Наводим порядок и ловим рабов. Приказ светлейшего князя, — он пристальным взором скользнул по строю конных ратников, — для нас свят. Исполним долг!
— Слава России! — гаркнули семьдесят княжеских дружинников.
Было утро. Раболовецкий караван выстроился в походную колонну у ворот постоялого двора возле Хрястово. Позади осталось семь дней и двести с лишним вёрст от Дмитрова. Щавель уводил своё войско по Большому кольцу, оставляя бурлящий котёл войны далеко в стороне. Москва горела. Едва ударный отряд новгородского ОМОН поразил Орден Ленина, на его территорию напали соседи, стремясь урвать кусок побольше, и между ними началась грызня. Дорога была полна беженцев. Они рассказывали ужасные истории о бесчинствах мутантов, мародёров, карателей, сталкеров, манагеров и их приспешников. Добрые люди проявили себя так, будто услышали зов Ктулху, и простым людям не осталось среди них места. Спасая себя и близких, они ринулись прочь из города, бросив нажитое непосильным трудом и унося самое ценное. Москву снова прорвало. Так случалось после Большого Пиндеца, случалось и до него, и по воле рока будет случаться впредь. Сегодня караван выходил на загаженный бесприютными странниками Муромский тракт и многих ратников от вида обездоленных москвичей с души воротило.
Из Внутримкадья хлынули эмигранты и потекли в неприветливое и таинственное Замкадье. Они тащили стариков, женщин и детей, друзей, остро необходимых для улучшения эффективности тайм-менеджеров, поучающих за хорошую кормёжку коучей, а также начальство и бухгалтерию. Телеги, ручные тачки и просто беженцы с узлами на спине запрудили тракт. Шли на восток, в хлебные области Великой Руси, надеясь приткнуться в Муроме и просто из привычки жить в большом городе. Беженцы несли серебро и золото. Расплачивались наличкой. Меняли вещи на еду пока что немногие. Это было вопросом времени, как продажа детей в рабство. Проклятие Жёлудя, что Россия богатствами Москвы прирастать будет, начинало сбываться. Росла дорожная проституция: за кусок хлеба, за миску каши, за ночлег. Москвичам никто не отказывал в унижении, но и поощрениями не баловал.
От Москвы до Великого Мурома через Владимир триста пятьдесят вёрст. Недели две-три пешком вполне посильно летом, даже если негде приткнуться. Это давало надежду. Люди шли и, что характерно, доходили — от голода, подхваченных в пути болезней и просто от большой нужды. Их раздутые трупы смердели на полях вдоль дороги.
Возле деревень, откуда не гоняли, вырастали ночлежбища. Становился неподалёку от источника воды один москвич, к нему пристраивался другой со своими домашними. Глядишь, подтянулась целая семья, а то и весь рабочий коллектив. Вместе не так боязно темноты, чудовищ и местных. К ночи у околицы уже собирался табор. Костры, шум, гам, детишки бегают, бабы стряпают, в кустах петуха пользуют, бренчит гитара, порочная спутница барда. Вспыхивает и враз утихает драка, зачинщика бьют по-офисному, всей толпой, девки визжат, — веселье! Старики уму-разуму научают молодёжь: как воровать, как убивать сподручнее, по каким признакам выявлять лидера, куда раскидывать рамсы с быдлом. Крепнет связь поколений. Происходит уникальный обмен опытом. В столпотворении, содоме и гоморре лагеря беженцев сходятся горожане, которые в Москве не встретились бы ни в жисть. Их знания в совокупности порождают в буйных головах деструктивный коктейль. Странствия здорово учат, особенно, молодых.
В Великий Муром они нагрянут подготовленными.
* * *Жёлудь ехал во главе колонны, то позади отца, то выдвигаясь вперёд в боевое охранение.
После возвращения из цитадели Ордена Ленина ратники то и дело стали звать парня в свой круг — чифирнуть, поговорить. Дружинники, не участвовавшие в спецоперации, поглядывали на молодого лучника с почтением, должно быть, наслушались от товарищей. Жёлудя признали своим.
Дневки были нередки, ибо погоды стояли ненастные. Ледяной дождь загонял караван под крышу. Там в часы вынужденного отдыха проявил себя купленный Щавелем грамотный раб. За миску козырного хрючева, а иногда просто так, он травил забористые истории. Обозники привыкли ещё по засидке в Дмитрове собираться возле него погреть уши. Теперь подтянулись дружинники. Раб оказался сказочником, и аудитория его всё росла. Глядя на его успехи, Филипп возревновал и как мог чаще услаждал слух ратников пением. Однако в отряде нашлось немало поклонников художественной прозы. Бард терял популярность. Сознавая непродуктивность открытого противостояния, Филипп намерился выяснить секрет его успеха и стал подкатывать к рабу с разговорами о литературе.
Накануне вечером Щавель застал их на конюшне в загоне для рабов. За денником была отгородка с прикрученными к стене кольцами, оттуда доносились возня, гомон, смех. Тускло светила жировая плошка, рабы играли в камень-ножницы-бумагу. Живой товар скрашивал будни в ожидании, когда его доставят на торг и разберут по хозяевам. Неслышно ступая, Щавель остановился возле загона и замер неприметным. Когда было нужно, старый лучник мог подкрасться к кому угодно. Учёный раб, пристёгнутый в конце цепи, примостился на охапке сена возле мочевого стока, через который навозная жижа утекала из конюшни. Напротив на корточках сидел бард Филипп, потчевал невольника нажористыми остатками ужина и выяснял секреты ремесла.
— Гомер Борхес утверждал, — наставительно пробубнил раб, выбирая из плошки корм жадными крючковатыми пальцами, стараясь не оглядываться на остальных невольников, и торопливо засовывал еду в рот, спуская гущу по бороде. — В литературе существуют четыре основных сюжета.
— Гомер Симпсон, — поправил Филипп.
— Борхес.
— Симпсон!
— Гомер, — примирительно отступил на золотую середину невольник. — Так вот, гомеровские истории. Он учил, что историй всего четыре. То есть, что бы мы ни рассказывали, мы излагаем одну из них или две-три в связке. Самая старая история — об осаждённой крепости. Её штурмуют и для пущей драмы врываются внутрь, а потом защитники могут отбить врага, но могут и погибнуть. Я утверждаю, что этот сюжет связан с завоеванием женщины. Там тоже есть осада, сопротивление, особенно, когда парень к девушке клеится. Потом она либо даёт, либо нет.
— Оно так, — кивнул Филипп. — Дело основное, потому и сюжет самый древний.
— Другая история о поиске. Герой что-то ищет и долго не может найти. Обычно, из-за этого он отправляется в путешествие. С ним случаются разные приключения, он видит экзотические страны и знакомится с интересными людьми. Как думаешь, почему она вторая самая старая?
— Поисковый инстинкт?
— Бинго! — воскликнул раб, должно быть, призывая в свидетели некоего бога, чтобы похвалиться перед ним сметливостью своего ученика.
— Третий гомеровский сюжет, связанный со вторым, есть история о возвращении домой. Герой возвращается из дальних странствий и застаёт свой дом в осаде или разграбленным. Или это описание путешествия, приправленное тоской по дому, которого герой может и не достичь.
Сказав это, раб надолго замолчал.
— А четвёртый? — алчно вопросил Филипп. — Ты говорил, есть четыре сюжета.
Раб продолжал молчать.
— Ах, да, — спохватился бард, вытащил из-за пазухи свёрток, развернул тряпицу, поднёс к самому носу раба кусок сала.
Учёный невольник принял подношение обеими руками, обнюхал сало, покосился на отвлёкшегося от игры соседа, подмигнул. Мужик неотрывно смотрел на еду, сглотнул, неохотно кивнул. Грамотей замотал тряпицу, убрал жирный кус до поры, до времени.
— Классических сюжетов четыре, как ножек у стола, — продолжил он, когда сделка состоялась. — Четвёртый — о гибели бога. Есть бог, бессмертный и могущественный, но не всемогущий и не всеведущий, типа Ленина, Гэндальфа, Христа. По каким-то причинам, например, из-за козней врагов или самопожертвования, он гибнет. Но он бог и будет жить вечно, поэтому обязательно воскреснет, получив за подвиг всенародное признание, лэвэл ап или ещё какой бонус, а то и всё вместе.
— Возрождающийся бог как вынырнувший из пучины басурманской реки Чапаев!
— Возможна история героя, который становится богом, — согласился раб. — Когда он умирает, он ещё не ведает о своём бессмертии и ведёт себя как человек, то есть боится и терзается. Зато, воскреснув, осознаёт, что вечен и может впасть в беспредел. Эта история любима быдлом, ибо вселяет иллюзию надежды на улучшение жизни в будущем, на светлые перспективы, ради которых они сейчас влачат жалкое существование и готовы прозябать вечно.
