Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере
— Хорошо, — сказал Банов. — Праздничную линейку проведем после сдачи крови, скажи об этом учителям!
Перед дверью в классную комнату, занятую донорской бригадой, выстроился 10-А класс — было решено начать со старшеклассников, они ведь всегда самые нетерпеливые.
Банов достал из сейфа приказ Наркомпроса, касающийся проведения Всесоюзного дня донора, захотелось просмотреть нормы забора крови у учащихся.
«8-10 классы — 350 милилитров 5-7 классы — 250 милилитров 3-4 классы — 200 милилитров 1-2 классы — 125 милилитров» Прочитав это, Банов хмыкнул. Десятиклассников он всегда считал взрослыми людьми, а взрослые люди должны сдавать по восемьсот.
Донорская бригада работала слаженно. Ни минуты простоя. Девушки даже не смотрели на лица доноров — не было времени.
Класс за классом, сдав кровь, строем возвращались в свои классные комнаты и рассаживались за парты. Теперь их ждало угощение — перед каждым стояла железная кружка томатного сока и кремовое пирожное.
Банов вышел в коридор проверить, как продвигались дела.
Перед дверью, за которой работала донорская бригада, выстроился уже шестой-В класс. В школе было по-деловому тихо.
— Федор Палыч, — обратилась одна сестра к врачу, начальнику бригады. — Тут непонятно, то ли вторая группа, то ли первая…
— Вылейте в первую! — кратко ответил Федор Палыч, не отвлекаясь от вены очередного юного донора.
Время приближалось к полудню. Директор школы с нетерпением поглядывал на часы. Он уже три раза пил чай. Хотелось побыстрее провести эту праздничную линейку и распустить всех по домам.
Снова вышел в коридор и увидел у окна плачущего октябренка.
Подошел, наклонился над ним.
— Ты чего? — спросил директор, приглушив громкость собственного голоса.
— А у меня кровь не берут!.. — сквозь слезы прорыдал мальчишка.
Банов присел на корточки и заглянул октябренку в глаза.
— Не плачь, ты же мужчина! — говорил директор школы. — А почему не берут?
— Не хотят, — промычал мальчишка.
— Ну пошли, разберемся! — Банов встал, взял мальчишку за руку и повел его в классную Амнату, где работала донорская бригада.
Перед дверью в эту комнату стоял 1-Б класс. Банов решительно вошел, втащив за собой непоспевавшего идти в ногу с директором школы октябренка.
— Вы что же это! — обратился он со всей строгостью к худощавому начальнику бригады. — Почему у него кровь не берете?
— Да вы сами посмотрите на него! — затараторил Федор Палыч. — Он же синюшный какой-то! Куда там еще кровь у него брать!
— Вы — коммунист? — насупившись, спросил Банов.
— Я — врач и коммунист, — ответил начальник бригады.
— Вы мне скажите: кто вы прежде всего, врач или коммунист? Что для вас важнее?
Врач жевал губы. Через минуту он вздохнул и сказал:
— Коммунист…
— Ну так возьмите у него хоть сто грамм!.. — директор школы смягчил голос, ему не нравилось быть грубым.
— Вера! — повернулся Федор Палыч к одной из сестер. — Возьмите у него сто грамм в отдельную бутылочку!
— Иди к тете Вере! — наклонившись, сказал Банов мальчонке, уже переставшему плакать. — Иди-иди, она у тебя возьмет кровь!
Вернувшись в свой кабинет, Банов снова посмотрел на часы.
Пятнадцать минут второго.
Осталось еще два первых класса, и можно проводить линейку. Надо только дать последним минут десять на праздничный полдник.
Только что плакавший октябренок вышел от донорской бригады со счастливой улыбкой на личике, сжимая правую ручку в локте. Он снова подошел к окну, заглянул на небо и тут же зажмурился из-за неожиданно прорвавшегося сквозь облака солнечного луча.
Вскоре забор крови был окончен. Донорская бригада собирала иглы и прочие инструменты. Федор Палыч закрывал продезинфицированными резиновыми пробками большие бутыли с донорской кровью и вдруг заметил на столе бутылочку, наполовину заполненную кровью.
— Какая группа? — спросил он у сестер. — Кто забыл слить?
— Это того, синюшного! — ответила Вера. — Вы же сами сказали «отдельно».
— А-а! — Федор Палыч кивнул, потом взял бутылочку в руку и вылил кровь в стоявший на подоконнике горшок со столетником.
Одна из сестер, сняв халат, достала из своей сумочки бутерброд с вареной колбасой и стала его жадно есть.
Федор Палыч посмотрел на нее, насупился, но промолчал. Он тоже и устал, и проголодался.
Учащиеся выстроились на втором этаже и ждали начала линейки.
Все были аккуратно одеты, аккуратно подстрижены. Все было как обычно, только лица некоторых учеников и учениц были бледноваты. Октябрята зевали.
Завуч Кушнеренко доложил директору о готовности, и они вместе вышли из кабинета. Завуч нес в руках картонную коробку со значками.
Остановившись в центре, Банов объявил праздничную линейку открытой, поздравил всех учащихся со Всесоюзным днем донора.
Потом по очереди выходили старосты классов, рапортуя:
— Товарищ директор! 10-А класс кровь сдал!
— Товарищ директор! 10-Б класс кровь сдал!… Это длилось минут десять, после чего началась основная и заключительная часть праздника. Каждый учитель читал вслух список учеников своего класса, и каждый из вызванных подходил к директору и получал из его рук значок организации «Красный донор».
Открытую коробку со значками держал в руках завуч Кушнеренко, и Банов каждые несколько секунд вслепую лез туда рукой, чтобы взять следующий значок. Пальцы были уже исколоты. «Хоть бы быстрее это дело закончить!» — думал директор школы;
— Цымбалюк Виктор! — читал очередей учитель. — Цыганок Петр!
— Роберт Ройд!
Услышав знакомую фамилию, Банов поднял голову и посмотрел на шагающего к нему ученика. Роберт шел легко, на лице сияла улыбка. «Никакой бледности, здоровый парень», — подумал директор школы и сам улыбнулся. Правая рука снова полезла в картонную коробку. Зудящие исколотые пальцы взяли на этот раз два значка.
Мальчик удивленно посмотрел в глаза Банову, но тот кивнул, мол, все правильно, так и надо. А потом сильно пожал руку Роберту.
Настроение у Банова улучшилось, прибавилось бодрости, и он уже без всяких серых мыслей продолжал раздавать значки, забыв об исколотых пальцах, о своей усталости, о грядущих осенних ливнях.
Вскоре после окончания сбора урожая в Новых Палестинах выпал снег. Выпал он, как и положено первому снeгу, ночью, а наутро все жители человеческих коровников, не скрывая радости, выбежали во двор. Снег скрипел под ногами. Дети и взрослые бегали по нему, и от этой картинки, увиденной ангелом, возникло у бывшего небожителя ощущение неподдельного счастья. Тут же заметил он среди бегавших и радостно смеявшихся новопалестинян — и горбуна, и печника Захара, и всех детей — числом восьмерых. И самому захотелось побежать следом, закружиться рядом с остальными. Сделал ангел шаг, и еще один. И прислушался к вблшебному таинственному скрипу снега. Что-то было в этом звуке удивительно чистое, почти райское. И в самой его чистоте было что-то божественное, и удивился ангел: почему не выпадал при нем снег в Раю? Однако тут же нашлось объяснение, и остался ангел этим объяснением самоудовлетворен. Снег ведь был признаком холода, а в Раю всегда было тепло, и одежды носились там легкие, и цветы цвели постоянно, и зелень окружала всех, не то, что тут, посреди внезапно наступившей хоть и красивой, но мертвоватой зимы.
— Эй, ангел! — прокричал кто-то из бегавших. — Давай к нам!
Ангел улыбнулся и побежал к радующимся людям, выискивая среди них взглядом Катю. Нашел, подбежал.
— А, ангелочек! — улыбнулась она. — С первым снегом тебя!
И холодными алыми губками учительница чмокнула его в щеку.
Ангел замер, а Катя, увидев вдруг рабочих, волочивших веревкой со стороны сараев вереницу деревянных салазок, побежала к ним, на ходу крича: «Чур я первая! Я — первая!» Набегавшись вдоволь, жители Новых Палестин выстроились в очередь и, разобрав салазки, понеслись на них вниз с холма с радостными криками, охами и ахами. И действительно, первой полетела вниз на салазках учительница Катя, смеясь и выкрикивая что-то радостное.
Салазок плотники-строители сделали много, штук двадцать, однако, конечно же, на всех не хватало и остальные новопалестиняне терпеливо ждали на вершине холма своей очереди прокатиться с ветерком.
Дождался своей очереди и ангел, и первый раз в своей жизни полетел он вниз по накатанному полозьями спуску.
Зазвенело вдруг в морозном воздухе било, и все оглянулись на главный коровник. Там, держа тяжелый молот в руке, стояла повариха Клава.
— Завтрак остывает! — крикнула она, подождав, пока не затихнул рельс.
В главном коровнике топились все три печки. Было тепло, но тускло — керосиновые лампочки освещали больше самих себя, чем накрытые деревянные столы, выставленные посередине.
Каждый сел к столу со своей глиняной миской. Разнесли горячую пшенную кашу. Хлопнула дверь во двор, и тут же в коровнике приятно запахло копченым мясом. Это Захар с двумя красноармейцами принес закопченную целиком свинью. Тушу положили на лавку и тут же начали кромсать, передавая отрезанные Kyoto к столам.