Павел Кошовец - Рик: Прогулка в небесах
- Ты это прекращай... Тундру мне нашла - нечего тушканчиком прикидываться. Говори по существу, куда мы чешем, где народ и не пора ли нам перекурить, а то копыта отваливаются, - я уже не стал прослеживать реакцию её мимики на мой риторический выкрутас, выданный скорее из желания подразнить девушку, а сам завернул к ближайшему мягкому уголку, так как копыта - не копыта, а подковы следовало остудить.
Она потащилась за мной, даже не пытаясь выдать остроумный ответ, а я с удовольствием разулся и сидел, шевеля всеми десятью пальцами, перебирая их словно чётки. Со вздохом вспомнил бассейн - сидел бы сейчас тихонечко на краю, болтая ногами в воде, ни на кого не обращая внимания... Блаженство. А рядом фыркают русалки, улыбаясь своими крепкими молочными зубами, норовя оставить меня без... ноги. Но я не замечаю их, словно они ещё за поворотом. Сине-белые отростки в качестве наживки, будто червячки, приманивают - любую русалку заинтригуют. Ничего, ноги у меня крепкие, кости почти титановые - зубки-то пообламывают. Так что, ничего им от меня не достанется. Ни мизинчика... А уха выйдет отменная. Особенно из хвостовой части. С перловочкой, салком, кусочками моркови, луком, перчиком душистым... М-да, пожрать бы чего-нибудь.
- Ну что, Сусанина ты, Ивановна, что будем делать? - наконец-то оторвался от своих порозовевших пальчиков, посмотрел на свою попутчицу и похлопал на сидение возле себя.
Девушка вздрогнула, коротенькими шажками приблизилась и, нахохлившись, села скраешку. Будто воробышек под порывом ветра: крылышки сложила на сдвинутых коленках, клювик - в пол, пёрышки - гусиная кожа.
- Опять двадцать пять, каждый раз в первый класс! - не выдержал я. - Скажи, пожалуйста, зачем мне осиновый лист на свою шею? Ну чего ты так дрожишь? Я же не грызу тебе ногти, не ковыряюсь в зубах и за волосы не дёргаю. И даже перегар уже в прошлом. Ведёшь себя, словно невеста до первого тоста. Дыши глубже, расправь грудь... э, плечи. И перестань стараться угодить мне. В качестве жеста доброй воли, можешь даже потрепать меня за щеку. - Я внимательно смотрел на неё. И остался недоволен. - Договорились, что ты будешь лапушкой? - еле заметный кивок подбородком. - Не слышу!
- Да, - будто рыбка, выдохнула она.
- А не то защекочу! - зарычал, изображая серого волка в гостиной у бабушки Красной Шапочки.
- Ой! - пискнула и испуганно отскочила прочь.
У меня сработал инстинкт хищника - видно сильно вошёл в роль. А может хотелось взбодрить её и частично выполнить угрозу, исполнив хроматическую гамму на рёбрышках. Я прыгнул вслед за ней.
Но не так просто поймать это скользкое существо - женщину. Женщина всегда начеку. Роль невинной жертвы давно отрепетирована (правда, Ева Адамова?). А если попалась в сети, то в те, которые сама накануне тихонько подсунула мужчине. Идеал картины "Птичка в золотой клетке" представляется в таком виде: в маленькой клетке с позолоченными прутиками, подвешенной к потолку, сидит кролик; а птичка летает с обратной стороны; ещё и недовольная!
Помчались мы по коридору, словно сквозняк из форточки. Девушка неслась впереди, сверкая пятками, ещё умудряясь петлять, будто уворачиваясь от взгляда, заманчиво повизгивая этаким поросёночком. Первые метров сто я ещё сокращал дистанцию, и уже выпускал тяжёлый выдох ей на спину, но потом преследуемая стала медленно, но неуклонно удаляться. Стискивая зубы, продолжал бежать в сомнительной надежде, что девушка выдохнется прежде, чем я. Последней каплей, погубившей мою надежду, стали двери, внезапно выросшие на моём пути.
Подняв голову от иллюзорного следа, по которому мчался, словно гончая, я увидел преграду. Завизжали тормоза в мозгу, задымились протекторы, и... в следующий момент сошёл с дистанции. То, что дверь была не заперта - это хорошо, я преодолел её на одном выдохе (велика сила инерции!). Но чересчур мала была луза - зацепил борт ногой.
- У - у - у! - потом: - У - у - у, потом: - Ох. - И так, прихрамывая, я поплёлся дальше.
След (и даже иллюзорный) моей провожатой пропал. Мне стало грустно и одиноко. Человек привыкает к живому существу. Привязанность. Это позже приходит в гости надоедание. Как в метро: постоянные толпы народу воспринимаются, как кадры старой кинохроники (довольно ощутимой, когда локтём в живот), но вначале даже эскалатор ластится, путаясь в ногах. А моя провожатая мне не надоела.
Вообще, мелькнула мысль, глагол "надоел" не очень хорош по отношению к homo sapiensу. Ежедневное (и еженощное) общение не должно приводить к надоеданию. Процесс передачи тепла человека человеку настолько целителен, что может (и должен!) компенсировать недостатки, такие, как раздражительность, нервозность, вспыльчивость, кажущуюся повторяемость и автоматичность, повышенную ранимость и чувствительность. Только манекены, постоянно улыбающиеся прохожим и друг другу из витрин, не способные оценить теплоту человеческого взгляда (и потому мёрзнущие в своих шмотках) могут вызывать ассоциации с таким словом, как "надоели".
Вот те и алкоголик - философ...
Одиноко и даже страшно. Ниточка общения, связи с человеком, пусть и дюлей, казалось, оборвалась. Я ощутил внезапный испуг ребёнка с перерезанной пуповиной (в том случае, если бы он это почувствовал) на пороге неизведанного и устрашающе-огромного мира. Стены стали хищно прогибаться, словно тиски или пасть хищного животного, потолок оседать, вбивая голову в плечи, ноги терять крепость и устойчивость... Эта резкая смена настроения накатила внезапно и мощно, будто цунами, я начал задыхаться, сердце испуганным зайцем затрепыхалось в груди...
- Рик! - донёсся приглушённый крик.
Моя ж ты дорогая! Доберусь, зацелую... может быть. Переживает, небось, как бы я от неё не слинял. Не дождёшься!
Облегчённо вздохнул, распрямляя плечи, и даже ноющее колено примолкло, озадаченно прислушиваясь к увеличившемуся ритму движений. Стены выпрямились, как по команде, смирно и преданно сопровождая взглядом.
Я открыл следующую дверь и... замер, очарованный и околдованный. Моя милая проводница стояла на четвереньках в первоначальном положении избушки на курьих ножках, и просить её развернуться было чистейшим кощунством. Она лазила по полу, собирая в коробку странные то ли мячики, то ли шарики, похожие на теннисные, в изобилии разбросанные по комнате. Способ передвижения в данном положении напоминал иноходь: левый локоть, правое колено вперёд, правый локоть, левое колено догоняют, при этом то место, куда съезжаешь (без седла, естественно) при резком скачке вперёд, находится гораздо выше, чем голова, поэтому приходится отклоняться назад, чтобы удержать равновесие...
Долго ли я так стоял и смотрел, загипнотизированный, как кролик на удава, не знаю, но слюной чуть не захлебнулся. Пора было уже помочь даме. Как-то тихо (честное слово, не специально) чуть приблизился и, опустившись на корточки, подбирая шарики, двинулся на воссоединение. Пришлось использовать край рубашки в качестве корзинки. Вскоре назрела необходимость высыпать "плоды" в коробку, находящуюся возле девушки. При шуме, сопроводившем это действие, моя белокурая проводница вздрогнула, подскочила, словно отпущенная пружина, и ошалело уставилась на меня. Видимо, ползание на четвереньках её так увлекло, что она перестала замечать окружающее. Что ж, на всякий случай запомним.
- Ты же обещала не пугаться, - заметил я укоризненно.
- Так неожиданно... извини... больше не буду...
- Да ладно, не бери в голову.
Видя, что я не гневаюсь на непонятно что, она вздохнула и... продолжила своё занятие. Только на этот раз изобразив букву "Г", поперечиной прочь от меня. Мой оптический прицел опустился, отыскал мишень. В горле пересохло, и сглотнуть никак не удавалось.
Я провёл рукой по упругой ягодице. Ладонь, намагниченная, максимально повторила резиновый контур, прошлась по всей игральной площадке от ограничительной бедренной косточки, обтянутой всё тем же приятным на ощупь атласным материалом, что и основное поле, до очаровательной узкой полоски нейтральной зоны к соседнему полю... Эх! Где мои восемнадцать...
Белокурая разогнулась и вопросительно посмотрела.
- Что-то не так?
- Да всё так! - бросил я в сердцах и, скривившись, отвернулся.
Руки, будто с похмелья, противно дрожали, срочно их нужно было куда-то пристроить, и я засунул их в карманы, сжал в кулаки.
- Может, я сделала что-то не так? - она пытливо заглядывала в глаза, страшась отыскать там недовольство.
- Всё нормально! - раздражённо и поэтому довольно грубо воскликнул я. Но тут же мысленно одёрнул себя: бедное невинное дитя связалось с хамом и грубияном. Хотя кто ещё с кем связался. - Ты что делала? - спросил уже более спокойно.
- Шарики собирала, - протянула тоненько; её молочные железы нагло пялились на меня, подмигивали, будто что-то спрашивая... ненавязчиво так.
