Александр Сивинских - Гончий бес
Отец откинул носком самый крупный обломок раздавленного механоинсекта и, флегматично поигрывая ножом над горлом Семёныча, предложил Годову:
— Докладывай, рокер.
Годов уставился на него сквозь космы. Голова у легенды панк-рока подёргивалась, точно у поперхнувшейся курицы.
— Рельсы проложены. В экспериментальный. Цех. Он подземный. И далеко отсюда. Раньше там. Делали. Что-то секретное. Доступ был. Строго ограничен. Лично я никогда. Не бывал. Перед продажей завода. Хайдарову. Всё оборудование. Вроде как. Вывезли. А тоннель. Вроде как. Взорвали. Его должны были. Затопить. Воды пруда.
— Видать, плохо взрывали, — сказал отец, продолжая вычерчивать ножом знаки неведомого алфавита. — Ну что, Фишер, переводи господам империалистам, что им сейчас придётся сделать трудный выбор. Либо они едут вместе с гражданами России по супер-секретной ветке суперсекретного метро. После чего я буду обязан их уничтожить. Либо остаются здесь и прикрывают тылы. Тогда им ничего не грозит.
Фишер совершенно неожиданно вспылил:
— Знаете что, капитан! Прекращайте свои издевательские… своё издевательство. Над всеми нами. Надоело. Ведёте себя как дешёвый паяц.
Отец иронично приподнял бровь и сказал:
— Ах ты, неблагодарная скотинка. Да ведь если я расскажу твоему боссу…
Он вдруг осёкся и начал прислушиваться. Лицо у него исказилось, словно от боли.
— Что случилось, бать? — обеспокоенно спросил я, забыв о конспирации.
— Мне пора, — сказал он. — Слышишь, зовут?
— Ничего я не слышу!
— Потому что не умеешь слушать. Я научу. Когда вернусь.
Он резко опустил вооружённую руку. Нож врезался Семёнычу в горло, пробил на-сквозь и с глухим стуком вонзился в крышку ящика. Кто-то тонко, надрывно завизжал. Отец развернулся и очень быстро побежал параллельно железнодорожному рву. Он ускорялся сильнее и сильнее — и, когда достиг дальней стены, мчался быстрее, чем Харлей по шоссе. На этой безумной скорости он врезался в стену.
Послышался всплеск, будто отец нырнул не в железобетон, а в воду, и его не стало.
В тот же момент начали ломаться ящики. Они рассыпались по дощечке, точно изнутри их лупили могучие кулаки. Из образовавшихся дыр вываливались ярко-синие пластиковые соты. Раздирая их, наружу выползала ожившая саранча. Через считанные секунды всё вокруг было скрыто под шевелящейся, металлически стрекочущей, сверкающей глазками чёрной массой.
— Похоже, нам капец, чувачок, — тявкнул Жерар.
— Не факт, — сказал я и попятился.
— Уходим! — рявкнул Конёк-Горбунок. — Go! Go! Go!
Точно услышав его, гофрированные ворота у нас за спиной начали закрываться, дребезжа сигнализацией. Ползли они медленно, и мы наверняка успели бы выскочить из склада, но тут саранча поднялась в воздух. Сразу стало темно — железная стая накрыла нас будто колоколом. Лишь слабо мерцали алые точки тысяч наведённых на нас глазков.
— А вот теперь точно капец, — сказал я.
* * *Матерясь сквозь зубы, Декстер выхватил меч. Марк испуганно прянул в сторону, споткнулся и с маху сел на пол. В зад впились обломки досок. Он потянулся к пистолету, но остановился, едва дотронувшись до рукоятки. Смысла в этом не было ни малейшего. Разве что пустить пулю в висок, когда саранча начнёт пожирать его заживо. Марк дёрнул клапан. Заело.
Черный купол медленно опускался. Насекомые образовали его, плотно сомкнувшись боками и сцепившись конечностями. Купол, наверное, мог существовать очень долго, как эскимосское иглу, сложенное из снежных кирпичиков. Но саранчуки один за другим выкрашивались из него, словно семечки из перезрелого подсолнуха, и прочность сооружения уменьшалась прямо на глазах. Скоро, очень скоро из стенки выпадет роковое зерно, и люди окажутся погребены под железным саваном.
Фишер хотел заплакать от жалости к себе, но слёз не было. Повинуясь безумной надежде на лучшее, он выдрал из кармана зерцало Макоши и уставился в него. Стекло было сизым, как стальная окалина. Сквозь единственный прозрачный глазок виделась чудовищная сцена: маленький человечек, не то борющийся, не то сочетающийся с огромным, но редкостно изящным пауком. Нижняя часть человечка неистово двигалась. Однако го-лова уже исчезла в пасти паука. Глянцевые жвала полосовали голые плечи.
— Да сделайте же что-нибудь! — взвыл Марк и заколотил зерцалом по полу.
Оправа загудела как колокол, но стекло почему-то не разбилось. Даже не треснуло.
— Успокойся, сынок, — пророкотал откуда-то сверху Дядюшка Джи. — Я справлюсь с этим.
Марк поднял лицо. Луизианский Лев стоял, широко расставив ноги и вскинув над головой трость. Его поза напоминала гигантскую букву «Х» с перекладиной сверху. Он встряхнул гривой и заговорил.
Язык, на котором он говорил, был странен. Слова напоминали русские, но более строгие, холодные и намеренно укороченные. Они словно родились от фантастического брака латыни и старославянского. Это был сильный язык, подчиняющий и указующий. Созданный, чтобы повелевать броненосными флотами и танковыми армиями.
Саранча повиновалась ему, как стадо повинуется хлопкам пастушеского бича. Верх купола раскрылся и стал заворачиваться наружу десятком неровных лепестков. Насекомые торопливо ползли друг по другу, некоторые срывались, падали и тут же каменели. Когда сооружение превратилось в сужающуюся кверху трубу с рваной кромкой, ЛЛ за-свистел по-разбойничьи и переломил трость о колено. Раздался мокрый хруст — как будто переломилась не палка, а позвоночник.
«Труба» враз обрушилась, образовав замкнутый вал. Вал был неподвижен, точно земляной. Лишь с его гребня то тут, то там скатывались одинокие комочки поджавших конечности саранчуков.
— Ну вот и всё, — сказал Дядюшка Джи подсевшим, но весёлым голосом. — В Сенате бывает сложнее.
— Ещё не всё, — пролепетал Марк. — Не всё!
Он единственный видел, как за спиной Дядюшки Джи выдвигается из-за ящиков крупный, устрашающий и нелепый зверь. Зверь был горбат точно вепрь, с длинным клыкастым рылом и раздвоенными чёрными копытами на крепких ногах. Всю шкуру без про-света покрывала короста из проклятых железных кузнечиков. Низко хрюкнув, он сорвался с места, в мгновение ока домчался до вала, разметал его, будто кучку попкорна, и как та-ран врезался в поясницу Дядюшки Джи. Тот рухнул на четвереньки. Зверь поддел его сбоку, опрокинул навзничь, начал бить клыками и топтать копытами. Дядюшка Джи, как видно, потерял сознание. Он даже не предпринимал попыток сопротивляться.
Раскатисто бухнул выстрел. В боку зверя, брызнув белыми искрами, образовалась проплешина. Зверь на миг оцепенел, а затем рывком развернулся к стрелку.
Дарья хладнокровно передёрнула затвор дробовика и влепила второй заряд в голову зверя. Картечь будто метлой прошлась по морде и холке, сдирая чешую воронёных панцирей. Стало видно, что это — лесной кабан. Дарья выстрелила в третий раз, опять в голову. Картечь не могла пробить толстый череп, но вышибла глаза, порвала уши и превратила в кровавое месиво пятак. Кабан завизжал от боли, но всё-таки посеменил вперёд.
Почему-то всё ещё молчали крупнокалиберные револьверы Декстера. И тогда на кабана с двух сторон навалились Михаил Горбунов и Павел. Лысый старшина ухватил его руками за клыки, а «нудист» с поразительным безрассудством нырнул вниз и захлестнул передние ноги кожаным ремнём. После недолгой, но яростной борьбы зверя уронили. К нему шагнула Сильвия, воткнула в ухо пистолет и дважды выстрелила. Кабан сначала буйно забился, а потом вдруг вытянулся, задрожал и обмяк.
И сейчас же, как по команде, с его шкуры начали отваливаться кузнечики.
* * *Освобождённый от кузнечиков Борька лежал спокойно. По его изуродованному рылу текли, будто слёзы, струйки крови. Запоздал он себя оплакивать.
— Не фига себе в Америке сенаторы! — уважительно тявкнул Жерар. — Чувачок, ты хоть врубился, по-каковски он говорил?
— Нет. Впервые слышу. А ты?
— Глупо было бы!.. — фыркнул он с превосходством. — Это же сакральный мат, язык жрецов Перуна. Но откуда этому дяде его знать?!
— Да не всё ли равно… — отмахнулся я, осматриваясь.
Декстер, понурив голову, сидел на одном из уцелевших ящиков. Под ногами у него, как что-то ненужное, валялась катана. Если бы этот трусливый человечишка был настоящим самураем, ему следовало сейчас сделать себе харакири. Если настоящим ковбоем — застрелиться. Но он, как оказалось, был всего лишь дешёвым понтярщиком, которому только и заниматься, что изображать Элвиса Пресли в придорожном кабаке.
Женщины и дядя Миша суетились возле поверженного Луизианского Льва. Там же топтался Фишер. В руке у толстячка я разглядел чрезвычайно знакомый предмет — зерцало Макоши. Моё или похожее? Если вспомнить, что своё волшебное зеркальце я сунул в ящик секретарского стола, за которым частенько сиживает Зарина… И вспомнить слова отца о том, что эта маленькая засранка поймала Фишера на крючок… То вполне могло быть и моё. А крючок из зерцала Макоши получался знатный. Когда-то на эту приманку клюнул сам Сулейман, — что уж говорить о бедном американском лузере!
