Александр Сивинских - Проходящий сквозь стены
Разместиться с комфортом не удавалось. Во-первых, постель была коротковата, во-вторых, стояла неровно. Покачивалась, похрустывая. Что-то под ней этакое лежало. Я выбрался из корзины и оттащил ее в сторону. Взору открылся кусок плоской сводчатой кости — по виду крупного черепахового панциря. Однако хрустел не он, а то, что находилось под ним. Соединенный с панцирем источенными временем сухожилиями, раскрошившийся на множество обломков, но однозначно узнаваемый остов человеческой руки. Маленькой, словно детской.
Я десяток раз вдохнул и выдохнул сквозь зубы, прошептал: «Да идите вы, братцы-кролики, со своей заботой» — и, настроившись на сложное длительное проникновение через каменистый суглинок, сиганул вверх.
Подобрала меня все та же военно-транспортная вертушка с экипажем здоровенных головорезов. Я уже судорожно вспоминал «Отче наш», окруженный сворой завывающих и брешущих на разные голоса худых безобразных зверюг собачьей породы, когда машина с резким свистом свалилась буквально нам на головы. Откуда она вынырнула, не успели заметить ни я, ни мои шелудивые и голодные друзья. Шакалы тотчас бросились врассыпную — и все-таки, все-таки запоздали с бегством. Фатально. Парни из вертолета стреляли стремительно и необыкновенно точно. Дело было кончено за минуту. Падаль бросили гнить, а меня бесцеремонно втолкнули внутрь геликоптера, где победительно грохотал из скрытых динамиков неизменный Вагнер.
Двигатели изменили тон, нас замотало.
— Опять ты, — с отвращением сказал старшина стрелков, беря меня шершавыми пальцами за подбородок.
Внешностью он был чертовски похож на помолодевшего и избавившегося от бороды (но не усов) Сулеймана: такой же широкий, горбоносый, чернявый, с мясистыми губами и глазами-маслинами. Вдобавок объяснялся этот наследник Урарту с таким же легким приятным акцентом. И гораздо менее приятной властностью тона.
— Слушай, гаврик, разве я тебе не говорил, что в патрулируемой зоне посторонним находиться строго запрещено? Что, повторять снова да ладом? Ась? Ты, наверно, воображаешь, что мне из-за тебя попу начальству подставлять уж такое удовольствие, такая охота — прям терпеть невмоготу?
— Да вышвырнуть его за борт, и Вася-кот! — предложил неприятный ломкий голос из глубины отсека. — Пущай полетает. Могу поспособствовать.
— И я могу, — лениво добавил еще один боец, блеснув татуированной лысиной.
— Отставить базар! — рыкнул командир. — Ты, — он наставил на меня палец. — Впитывай последнее предупреждение. Всеми фибрами души.
— И фибромами матки! — необдуманно пошутила грубым голосом какая-то бородатая образина, за что сейчас же поплатилась, отхватив от командира звонкого леща.
— Наряд за нарушение приказа плюс два за убогий юмор, — сурово распорядился моложавый двойник Сулеймана и вернулся ко мне.
— Сейчас мы тебя высадим вне охраняемого периметра. Покажем направление, обеспечим провиантом. И чеши за горизонт. Попадешься на глаза еще раз — тебе Рагнарёк. Полный. Архаровцы мои шлепнут без разговоров. Так, ребята?
Архаровцы пролаяли в голос: «Не! Извольте! Сум-ле-ваться! Мастер сержант!» — и в подтверждение готовности к Рагнарёку загромыхали по полу прикладами чудовищных своих ружей.
— А теперь сиди и осмысливай! — поставил жирную точку сержант. — Условие: молча.
Потом сунул мне энергетический шоколадный батончик, нахлобучил шлем с темным забралом, прижал к шее ларингофоны и забубнил. Вертолет накренился в развороте.
Проводил меня, сказал напутственные слова и помог надеть заплечный мешок самый по-человечески симпатичный и дружелюбный из патрульных — высокий кудрявый здоровяк с серьгой в левом ухе. Его лицо тоже показалось мне отдаленно знакомым, связанным с неоформленными воспоминаниями о каком-то летнем кафе, удивительно красивой женщине, кормящей ребенка мороженым… И еще с произнесенным бархатно, но пробирающим до костей предупреждением: «Парень, если ты или твой бес…»
Склеить воспоминания воедино я не успел. Дружелюбный крепкими руками взял меня за плечи, повернул в сторону поднимающегося багрового серпика луны, пожелал дороги скатертью и со страшной силой грохнул пятерней промеж лопаток. Ровнехонько в самое то место, где, по Карлосу Кастанеде, располагается пресловутая «точка сборки».
Дыхание у меня пресеклось, и я канул в ночное небо, как в колодец.
Прийти в себя, чтобы первым делом испытать, как жестоко способна трещать голова, как омерзительно может першить в носоглотке и сколь отчаянной бывает резь и тяжесть внизу живота, — о, кажется, это стало для меня какой-то пугающей традицией! Врагам бы моим подобные традиции. Занималось утро. Я откинул на сторону колючий плед и с бережностью прооперированного сутки назад язвенника выбрался из кровати. Меня ощутимо пошатывало. Вдобавок все вокруг почему-то казалось клейким, как будто бы облитым переслащенным компотом. Особенно собственное тело. Чтобы доказать себе, что это мерзопакостное чувство не более чем галлюцинация, пришлось притронуться к груди и спинке кровати. Разумеется, как грудь, так и кровать оказались абсолютно сухими. Самая обыкновенная голая кожа с зарождающимися неандертальскими волосками и самая обыкновенная полированная деревяшка с шелковистой обивкой. Но стоило отнять пальцы, как странный феномен возобновил действие. Во рту стало кисло.
Ладно, зато живой, успокоил я себя, отмечая, что комната мне хорошо знакома. Вот и корзиночка беса-предателя. Жаль, пустует! В сердцах я наподдал ее ногой — оборочки, подушечки полетели в стороны! — и тут же скорчился, прижимая ладони к паху. В голове немедленно зарокотали тамтамы, яростно заскакали, заплясали в неистовом ритме дикари воинственного племени мозги-в-смятку. Бум-бум-бум! Топ-топ-топ! Ох, не надо бы мне делать резких движений…
Двигаясь вдоль стеночки приставными шажками, точно инвалид по части опорно-двигательного и мочеиспускательного аппаратов, я пробрался в клозет. Спустя некоторое время и чуть прытче — на кухню. Следы недавнего использования кухни в качестве пыточной были тщательно ликвидированы. Если вообще когда-то присутствовали. В чем я лично, как говаривал ослик Иа-Иа, сильно сомневаюсь.
Коньяка у Хромца не нашлось, равно как и аспирина. Кофе — только в зернах; пока еще его приготовишь… Поэтому в качестве сосудорасширяющего (и одновременно антидепрессанта) после непродолжительного раздумья я решил использовать «Смирновскую можжевеловую». Грамм пятьдесят—шестьдесят. Для начала без закуски. Кто лекарство закусывает?
Водку Убеев забыл на столе, и она успела нагреться. В первый момент меня едва не стошнило прямо на голые ноги (одежды, за исключением трусов, отравители мне не оставили — а, впрочем, я пока и не искал), но вскоре заметно полегчало. Ублаготворенный результатом, я оценивающе посмотрел на бутылку. Пара доз там еще наличествовала. Чудно. Кстати, иные медикаменты требуют совмещать их прием с приемом пищи. Сдается мне, «Смирновская» как раз из таковских. Эге, да я, оказывается, недурной поэт! А поэтов баснями не кормят. Это мы ими окружающих кормим.
Ну-с, что у нас имеется в холодильнике?
В холодильнике имелся ополовиненный сотейник с чем-то вроде чахохбили, бутылка «Саперави», а еще салями, свежая зелень (хм, может, Убеев лишь прикидывается калмыком, а сам чистокровный кавказец?), перепелиные яйца, замороженные шампиньоны и много-много разновидностей кисломолочных продуктов, к которым так неравнодушен один знакомый мне кобель. Сука такой.
Жаркое, грибы, яички и вино я решил пока что оставить в резерве. Дойдет и до них очередь — но погодя. Соорудив бутерброд с колбасой, листом салата, веточкой кинзи (именно кинзи, а никак не кинзы или, боже упаси, кориандра!) и зеленым луком, я провозгласил: «Твое здоровье, драгоценный Поль!» — и повторил лечебную процедуру. Дважды.
Настроение поднялось. То есть приподнялось. На пунктик-другой. В аккурат по числу целительных доз. Голова еще побаливала, но уже вполне переносимо. Резь в животе вовсе сошла на нет. К кажущейся липкости вещей и собственной кожи я стал понемногу привыкать. Вернее, научился не концентрировать на этом внимание. Зато отвратительное ощущение, что в носу моем на совесть поковырялись острыми крючочками, иззубренными пинцетами и другими подобными вещицами из набора «юный хирург», после чего прижгли ранки концентрированным раствором бертолетовой соли, не проходило. Я осторожно сунул в ноздрю мизинец. У-у! Больно-то как! Ну, так и есть — кровь. Наверное, газом изъязвило. Я лизнул палец самым кончиком языка. Как будто горчит. Отплевываясь, я поспешил к мойке. Дезинфекционные работы не длились и минуты, когда сквозь шум воды я различил чьи-то крадущиеся шажки за спиной. На самом пределе восприятия. Стараясь не подать вида, я весь обратился в слух. Цок-цок — простукали по паркету крошечные коготочки. Так и есть — у меня гость. Что ж, подумал я, добро пожаловать. Неприметным движением столкнул в раковину губку для мытья посуды и быстро запихал в сливную горловину. Струя была знатная, раковина сразу же начала наполняться. Я полюбовался на дело рук своих и зловеще осклабился. Затем последний раз втянул из горсти носом холодную воду, закрыл глаза, пережидая острое жжение, выпустил из ноздрей одну за другой две розоватые струйки. Вытираясь ладонью, повернулся.
