Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере
Добрынин напрягся — откуда-то из глубин памяти четче доносились обрывки разговоров, в которых он участвовал.
— «И захватишь там для меня березовых дров — подарок от моего кремлевского друга…» — проговорил механическим голосом народный контролер.
— А-а! — радостно закричал старший лейтенант. — Кто? Кто это сказал?
Добрынин все глубже и глубже погружался в память, и она, словно кипящая вода, обжигала все его тело. Как веревку из колодца, вытягивал Павел Александрович из памяти уже знакомые слова про березовые дрова и кремлевского друга, и пришлось ему повторить эти слова еще раз, но в конце концов прозвучал в ушах голос, впервые эти слова сказавший, и голос мог принадлежать только одному человеку.
— Кривицкий! Это Кривицкий говорил! — воскликнул Добрынин.
— Отлично! — Волчанов весь светился от здорового спортивного азарта. Он подошел, по-дружески хлопнул по плечу народного контролера. Спросил:
— Еще хочешь попробовать?
Добрынин решительно кивнул. Что ему эта боль, если благодаря ей он действительно может вспомнить столько нужного и полезного!
Снова промчалась сквозь его тело невидимая стрела, но в этот раз боль была послабее. Может быть потому, что начал народный контролер привыкать к ней, как к чему-то неизбежному и небесполезному.
— Абунай-гин уркэ бими нэлэскэн ниврен! — проговорил всплывшие в памяти, слова Добрынин.
— А кто это сказал?! — в этот раз сдержаннее поинтересовался Волчанов.
Как ни пытался вспомнить Добрынин, а не смог.
— Ну а что это значит? — спросил старший лейтенант. И на этот вопрос не был в силах ответить народный контролер, и стало ему из-за этого грустно.
Увидев, что Добрынин загрустил, Волчанов огорчился.
Старший лейтенант очень не любил грустных людей.
— Ну ничего, — попробовал он успокоить народного контролера. — Самое главное ты вспомнил! Теперь мы без труда его кремлевского подельника возьмем! Проверим: кто себе березняк выписывал!
Однако даже это не вызвало улыбки удовлетворения на лице народного контролера.
— Хочешь, я тебе фокус покажу! — предложил тогда старший лейтенант. — Ну это, так сказать, и не совсем фокус, а скорее научное открытие. Вот благодаря этому механизму ты можешь вспомнить то, чего вообще никогда не знал!
— Как это? — обалдело уставился на Волчанова Добрынин.
— Ну почти так же, как ты только что вспоминал. Хочешь попробовать?
— Да!
Старший лейтенант подошел к механизму, снова взялся за ручку.
— Слушай вопрос! Сколько танков находится в расположении воинской части № 6432-д — в поселке Сосновка Усть-Ильницкого района? Пускаю механизм!
Снова прошла невидимая острая стрела сквозь тело народного контролера, но и в этот раз боль показалась Добрынину более слабой. Он без потери сознания переждал ее, и тут же в голове его в результате непонятных процессов работы мозга засветилась цифра «2».
— Два! — уверенно сказал Павел Александрович.
— Правильно! — обрадовался старший лейтенант. — А хочешь попробовать меня о чем-нибудь спросить?
Добрынин согласился. Поменялись они с Волчановым местами. Объяснил народному контролеру старший лейтенант, как ручкой крутить. И задумался Добрынин над вопросом.
— Спрашиваю! — предупредил народный контролер. — Как зовут моего пса? — и тут же крутанул ручку механизма.
Старший лейтенант подпрыгнул на стуле и приземлился довольно неудачно, сломав задницей подлокотник. Однако быстро успокоился, сощурил глаза, вспоминая то, чего знать не мог, и на одном дыхании вымолвил:
— Дмитрий!
— Правильно! — озадаченно произнес Добрынин.
— Давай какой-нибудь другой вопрос, чтоб потруднее! — попросил Волчанов.
Народный контролер снова задумался. И вдруг в его памяти, потревоженной механизмом, всплыл вопрос, который он не понимал, однако всплыл он четко и торжественно, и тогда Добрынин произнес его:
— Как реорганизовать рабкрин? — и сразу же крутанул ручку механизма.
В глазах у народного контролера блеснуло, словно по Волчанову молния прошлась. Старший лейтенант еще раз подпрыгнул, упал на сиденье, как-то осел, уронив голову на плечо.
Добрынин даже испугался, решив, что не выдержало сердце старшего лейтенанта научных изобретений, однако уже через пару минут ресницы Волчанова задергались, подавая признаки жизни, а еще через короткое время он и глаза открыл, и хотя его взгляд был молочно-туманным, но он все же давал Добрынину надежду на ответ.
— Очкариков надо расстрелять, — внезапно осипшим голосом произнес Волчанов.
Добрынин попытался связать в одно целое вопрос с ответом, и хотя показалось это делом трудным, но после некоторого раздумья пришел все-таки народный контролер к мысли о возможной правильности слов Волчанова.
Пока Добрынин думал о странном, непонятном ленинском вопросе и о, наоборот, очень ясном ответе Волчанова, старший лейтенант полностью оклемался и смотрел на народного контролера уже совсем не затуманенным взглядом.
— Ну как? — спросил военный человек, и в голосе его зазвенела гордость то ли за себя, то ли за отечественную науку.
— Да-а, — согласился с его гордостью Добрынин, а сам подумал о Волчанове: «Какой он сильный!» И тут же по этому поводу захотелось в очередной раз засомневаться в словах поэта «единица — ноль!» Какой же это ноль, если человек может с такой легкостью выносить все лишения и даже боль, и все это только ради любви к Родине?
— Тебя по имени как звать? — совсем по-дружески спросил старший лейтенант.
— Паша.
— А я — Тимофей, Тимоха, одним словом! — проговорил Волчанов и протянул руку Добрынину. Рукопожатие было сильным и искренним.
— Молодец ты, Павел, — проговорил Тимофей. — Наш человек! Пошли, еще чайку выпьем, по-человечески побеседуем!
Выйдя из кабинета, Добрынин и Волчанов снова прошли мимо дремавшего на посту милиционера, но в этот раз он так сильно дремал, что и не проснулся.
— Плохо кончит! — покачал головой Тимофей. — А ведь тоже наш человек. Но ко сну слабый очень!
Поднялись на два этажа вверх, зашли в кабинет старшего лейтенанта. Он сходил куда-то и принес опять чайку, и хлеба с колбасой,и печенья.
— Я себя так хреново после этой стахановской сдачи крови чувствую, — жаловался Волчанов, поедая уже второй бутерброд. —Обычная норма — 800 грамм, почти литр, а повышенная — литр двести! Должны были сахара погрызть дать, для восстановления здоровья, но не привезли… Ну да ничего, вытянем!
Добрынин тоже не отставал от Тимофея в поедании бутербродов. Время от времени по их телу проскакивали отголоски недавней боли, но сознательного внимания на них Павел не обращал. Тело само содрогалось немного, но все это было Добрынину неважно.
— Ну а это, — вспомнил вдруг народный контролер первые слова Волчанова о проверке силы воли. — Как там волю проверяют? Так же, что ли?
— А-а, это ты про ПНП и ПСВ?
— Что? — переспросил Добрынин.
— Ну, Проверка На Преданность и Проверка Силы Воли, научные испытания человека, так оно правильно называется. Это дело посерьезнее, чем то, что ты делал.
Я ж говорил, что члены ЦК и Политбюро обязаны это дело раз в два года проходить…
— И им больно? — спросил Добрынин, подумав заботливо о товарище Калинине.
— Как тебе сказать… Настоящий коммунист — он ведь боли не чувствует, он ведь должен быть как камень. Так Ленин говорил. А камень что, камень ничего не чувствует. А если его разбивать, так только осколки летят! Ну, а если почеловечески, оно, конечно, больно. Но ты думаешь, только они ПНП и ПСВ проходят? Мы вот то же самое каждые полгода… Вот, смотри!
И Волчанов, задрав гимнастерку, показал на боку и груди лиловые линии шрамов.
— Это ПСВ, от ПНП следов не остается. Пораженный Добрынин покачал головой.
— Ты вот стихи любишь? — спросил вдруг Тимофей. Добрынин внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Неужели, подумал он, все военные любят стихи?
— Ну так, в общем да…
— Так вот, один поэт про нас сказал: «Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей!» — Волчанов выдержал паузу, ожидая, пока смысл стихов плотно войдет в понимание народного контролера. — Это правильно сказано!
Эти стихи Добрынину и в самом деле понравились. Повторив их несколько раз в мыслях для запоминания, народный контролер допил чай и взял с тарелочки последнее звездное печенье.
Волчанов посмотрел на свои командирские часы и вдруг покачал головой.
— А время летит, — задумчиво проговорил он. — Так и не заметишь, как очутишься в будущем! Да, — он тряхнул головой, словно прогоняя сладкое, но ненужное видение, и уже совсем другим, военным и строгим голосом продолжил: — Пора идти, товарищ Добрынин. Тебя еще товарищ Калинин ждет сегодня.
Народному контролеру путь по ступенькам вверх показался очень долгим. И снова взяло его изумление, когда вышел он из двери наружу и оказался на ровненьком булыжнике кремлевской территории.
