Никогда не было, но вот опять. Попал (СИ) - Борков Алексей Николаевич

— Легко отделался, дробь лишь поцарапала бок то.

Я глянул на рану и правда, дробь пропахала на боку две кровавые борозды. Кровь уже не текла, но было больно.

— Тятя! Надо самогонкой раны промыть, мхом посыпать и завязать чистой тряпкой.

Я покопался в вещах, нашел мешочек с Бабы Ходориным лекарством. Потом залил самогонкой дедовский прострелянный бицепс, засыпал сушеным мхом, который нам был выдан знахаркой в качестве антисептика, и замотал чистой тряпкой. То же самое дед проделал и со мной. Было очень больно, но пришлось терпеть. Когда боль немного притихла, осмотрелся.

В шагах десяти валялся без сознания Рябой. Дед не обращая внимания на болт, торчащий в его руке засунул в рукава тонкую, но крепкую палку и связал ноги. Рябой лежал мордой вниз и, раскинув в стороны руки, изображал из себя крест. Я подошел к нему, потрогал шею, пытаясь нащупать пульс. Пульса не обнаружил, но шея была теплая. Вроде живой, но связан надежно — не убежит.

— Тятя, там — я указал направление кивком головы — лошади и еще один варнак.

— Пойдем поглядим, что там за варнак, летна боль?

Идти никуда не хотелось, что-то устал я, но, пересилив слабость, пошел с дедом на полянку, где оставил лошадей и еще одного любителя пограбить. Как и ожидалось плюгавый никуда не ушел, хотя, судя по следам, упорно пытался. Увязавшийся за нами Кабай, первым подбежал к нему и обнюхав, порычал пугая того не маленькими клыками.

— Эк ты его, летна боль. — Покачал головой дед. Вынул нож и перерезал веревку, освобождая плюгавому ногу. Руки развязывать не стал, схватив мужиченку за шиворот поставил на ноги. У того немедленно спали штаны. Увидев это непотребство дед в сердцах сплюнул и приказал мне:

— Коней друг за другом привяжи и веди к нам. — Потом освободил плюгавому руки и сказал. — А ты, милок, штаны-то подбери и баловать не вздумай, а то пес тебе хозяйство-то отчекрыжит.

Кабай, коротко гавкнул, как бы подтверждая сказанное. Плюгавый, придерживая обеими руками штаны и подволакивая занемевшую ногу, обреченно поплелся в наш лагерь. Я же привязав лошадей друг за другом уздечками за седла, потянул переднюю за собой. Кони оказались смирными и покорно двинулись следом.

Доведя коней до нашей стоянки, привязал их к деревьям и на подгибающихся ногах подошел к пеньку возле костра и плюхнувшись на него сказал деду:

— Тятя, я немного отдохну, а ты обыщи этих, а то может заныкали чего.

Дед внимательно посмотрел на меня, покачал головой и произнес:

— Да ты никак сомлел. Летна боль! Посиди я сейчас. — С этими словами он порылся в нашем барахле, достал небольшую склянку, заткнутую настоящей пробкой, открыл ее и протянул мне:

— Глотни-ка пару раз.

Я сделал пару осторожных глотков. Это оказалась крепчайшая настойка каких-то трав. Дед подал кружку воды. Я схватил ее и торопливо выпил, стараясь залить пожар во роту и желудке.

— Что это? — Просипел я.

Дед, не отвечая на мой вопрос, приложился к склянке, сделал хороший глоток, запил водой.

— Хорошо пробирает. Настойка какая-то. Савватеевна сказала: «На крайний случай». Предупредила еще, чтобы не пили много. Один-два раза вреда не будет, а больше нельзя.

Блин! Наркотик, наверное, какой-то. Этого мне только для полного счастья не хватало! Тем не менее, настойка подействовала. Минут через десять я почувствовал, что усталость куда-то ушла и появился даже некий кураж. Дед с нескрываемым интересом следил за мной. Увидев, что встаю с пенька спросил:

— Ну как? Полегчало? — Я кивнул. — Раз полегчало, давай заканчивать с варнаками, а то скоро стемнеет.

Обыск седельных сумок и самих несостоявшихся грабителей, несколько подзатянулся, но он того стоил. Мы стали богаче на четыре с лишним килограмма золота и почти пятьсот рублей ассигнациями. Причем и золото и деньги были найдены в кошелях висевших на поясах Рябого и мужика, который чуть не застрелил Кабая.

Видимо эта парочка, готова была бросить своих подельников и свалить при малейшей опасности. И свалить не с пустыми руками. Кроме того, у Рябого за пазухой нашелся кисет с двумя десятками зеленоватых необработанных камней, а у его дружка оказалась бумажка, с примитивно нарисованной картой какой-то местности, где на пересечении двух линий, изображавших, не то ручьи, не то речки был поставлен крест. Впрочем с картой было все ясно. Наверняка до нас банда побывала на ближайшем диком прииске, где и поживилась золотишком. Поскольку добытое золото редко кто хранил на виду, наоборот все старались заныкать его в укромном месте, то скорее всего, перед тем как убить, бедняг еще изрядно попытали.

Как выяснилось чуть позже, так оно и было, причем пытал диких старателей, тот самый плюгавенький мужичок, с характерным погонялом «Гунявый». Рябой же оказался мужиком крепким и говорить с нами поначалу не захотел. Второй оказался более разговорчивым, особенно после того как я пообещал ему прострелить колени, после чего связанного положить на муравейник. Он-то и рассказал о специализации Гунявого в их бандитском промысле. На вопрос о карте, немного поупиравшись и лишившись мочки правого уха, ответил, что она предназначена некому Гавриле Шубникову жителю города Барнаула, известного в узких кругах под кличкой «Голован». По карте же пояснил, что верст тридцать к северу имеется речка Малый Кут. Чуть ниже впадающего в эту речку ручья, названия которого они не знают, мыли золото убитые старатели.

Про Проньку Карася он ничего определенного рассказать не смог, сказал только, что того совсем недавно привел откуда-то Рябой. Раскололся и насчет камешков изъятых у Рябого. Оказалось, что с месяц назад прихватили они в тайге «ходю», вот у этого «ходи» камешки-то и нашли.

— «Ходя» это кто такой? — Не понял я.

— Китайцев так зовут. — Пояснил дед.

О судьбе упомянутого «ходи» даже спрашивать не стал. И так было ясно, что свидетелей Рябой не оставляет. А камешки мне напоминают изумруды, хотя я никогда не слышал, что изумруды когда-нибудь здесь добывали. На Урале вроде изумруды есть, а чтобы здесь в Сибири… Хотя кто его знает может где и есть, ведь где-то взял же их китаец.

— А чего же не узнали, где он камешки взял? — спросил бандита.

— Дык он драться начал, пришлось пристрелить.

— Неужели впятером с одним «ходей» справиться не могли?

— Больно ловок оказался. Цыпу с Кривым двумя ударами с ног свалил и Гунявого в кусты забросил, вот Рябой и стрелил его.

— Понятно. Отдохни пока. Гунявый давай-ка с тобой атамана вашего поспрашиваем, а то он какой-то не разговорчивый. Тятя развяжи этого убогого. Пусть над дружком своим поработает.

Дед усмехнулся и разрезал на плюгавом путы. Тот, привычно поддерживая руками штаны, поднялся. Дед подтолкнул его придавая направление.

— Топай к березе, там он сидит.

Гунявый остановился в двух шагах от Рябого и оглянулся на нас.

— Чего встал? Давай работай, покажи класс.

— Дык это… Ножик надо.

— Ножик? Зачем тебе ножик, давай без ножика, щепку вон возьми. Под ногами у тебя валяется.

Тот нагнулся, придерживая штаны левой рукой, поднял большую щепку с достаточно острым концом. Несколько секунд смотрел на нее с недоумением, наконец что-то сообразил и кивнув своим мыслям сделал шаг к сидящему у березы вожаку. Вид у Гунявого был решительный, видимо кой-какие счеты к Рябому у него имелись и сейчас он вполне готов был их предъявить.

Рябого, похоже, окончательно добила щепка. В руках не совсем нормального специалиста по пыткам она выглядела мистически устрашающе. Было непонятно, что задумал этот урод сделать с ее помощью, но, что это будет ужасно и нестерпимо больно, стало понятно всем, а Рябому особенно.

— Уберите этого недоделка. Я все скажу.

— Ну смотри, милок, не вздумай врать. А ты посиди пока. — Сказав это, дед усадил Гунявого спиной к небольшой березе и заведя за ствол его руки быстро связал.

То, что поведал Рябой, не было чем-то из ряда вон выходящим, а для девяностых годов двадцатого века, делом вполне обыденным. По его словам организовал этот бизнес Шубников-Голован. Пятое лето их шайка выслеживает диких золотоискателей и вытрясает из них намытое золотишко. Самих старателей в живых стараются не оставлять. Отнятое у них золото везут Головану. Тот им довольно щедро платит, ну и крышует бандюков. По словам Рябого, есть у Голована кто-то прикормленный в полиции.