Леонид Каганов - Зомби в СССР. Контрольный выстрел в голову (сборник)
Труп был совсем не страшный: в полуспущенных трико, с татуировкой ПВО на запястье и почему-то в зимней шапке из рыжей собаки, хотя стояло лето.
Страшный же труп лежал на других носилках, в темном углу. То был удавленник со всеми признаками трупной эмфиземы – образовавшиеся при гниении газы уже пропитали подкожную клетчатку и раздули ее до неприличия, особенно лицо и губы. Рожа темно-синего цвета более всего напоминала ожиревшего негра, хотя это был обыкновенный кочегар банно-прачечного комбината, спьяну повесившийся у себя в комнатушке и провисевший там неделю с лишним.
Как видно из всего этого, занятий судмедэксперту предстояло весьма много, что, впрочем, нисколько не волновало местного патологоанатома Обуваева.
На самом деле Обуваев работал стоматологом, но за отсутствием отдельной единицы совмещал две важных должности, закончив специальные курсы при областной больнице. Иметь дело с покойниками Обуваеву нравилось даже больше – в отличие от страдающих зубами, покойники не орали, не дергались, не обещали прийти завтра. Лежали себе и в самом крайнем случае позволяли случайно дернуть рукой или ногой. Посмертный рефлекс.
Сейчас на прозекторском столе перед Обуваевым лежал совсем уж приятный для работы материал – младенец, преставившийся сразу после родов. Вскрывать его было не сложнее, чем, скажем, курицу. То ли дело взрослый мужик, которому ребра хрящевым ножом так просто не порежешь, или тетка весом под сто восемьдесят кило, где сквозь желтый плотный жир до органов нужно добираться, как до Москвы пешкодрапом.
Ласково похлопав усоплого младенца по попке, Обуваев поднял его за ногу и повертел в воздухе, осматривая и бормоча себе под нос строки конспекта:
– …Вскрытие следует начинать с тщательного осмотра трупа, фиксируя отклонения в строении тела, конфигурации головки, состояние родовой опухоли, кожи, слизистых оболочек, полости рта и анального отверстия, определяя признаки доношенности, недоношенности и переношенности…
Холодная нога выскользнула из руки в резиновой перчатке, и трупик грохнулся на стол. От вибрации на кафель полетели, громко бренча, анатомические кишечные ножницы.
– Карандух чертов! – озлился на младенца Обуваев. Он уложил его поудобнее и взял скальпель, чтобы сделать традиционный первый разрез от шеи до лонного сращения, но в этот момент позади что-то неприятно зашебуршилось.
Обуваев оглянулся. Оба покойника – и придавленный, и удавленный – тихонько лежали, как им и полагалось. Возможно, в морг пробралась крыса – их морили всеми возможными способами, но периодически с воли приходили новые, и порой подготовленный к выдаче родственникам мертвец неожиданно лишался, к примеру, уха, после чего в авральном режиме приходилось восстанавливать статус-кво. Однажды уважаемому человеку отъели нос прямо перед тем, как подогнали грузовик. Обуваев выкрутился – одолжил нос у лежавшего рядом второстепенного покойника, замазал, чем мог, швы, – слава богу, сошло с рук.
– У-у, сука, – проворчал Обуваев в надежде, что крыса его слышит и уберется восвояси.
Прислушался. В морге было тихо, лишь капала вода из крана и наверху еле различимо о чем-то бухтели посетители окулиста и отоларинголога.
– То-то, – удовлетворенно сказал Обуваев, взял половчее скальпель и сделал разрез.
В этот момент младенец открыл белесые глаза и еле слышно запищал.
* * *Кладбищенская смотрительница Мария Лукьяновна прямо на кладбище и жила. Нет, разумеется, она не спала на могилке, укрывшись истлевшим саваном, – у Марии Лукьяновны на территории кладбища, уже за древней стеной из красного кирпича, имелся дом с огородиком. Обязанностей у смотрительницы было, прямо сказать, негусто – иногда дорожки подмести, да и то перед Пасхой в основном; еще за могилкой поухаживать, если кто попросит за особую плату. Зимой была совсем благодать – какой же дурак пойдет зимой на кладбище?
Вот и сейчас Мария Лукьяновна неторопливо шла к памятнику супругам Потаповым. Сын почивших супругов жил в областном центре, приезжал нечасто, но за памятником из красивого черного мрамора наказал присматривать, потому что на старых липах посреди кладбища в изобилии жили грачи. Мерзкие птицы, у которых ничего святого, гадили на могилки, и Мария Лукьяновна периодически вытирала с потаповского черного мрамора грачиное дерьмо.
– Эх, ширится-растет, – сказала сама себе Мария Лукьяновна, оглядывая два ряда свежих могилок. В самом деле, горожане мерли, могилки опасно приближались к стенам, и все шло к тому, что скоро кладбище заполнится до отказа. Поговаривали, что в этом случае новое собирались открыть на старом еврейском, где никого не хоронили аж с довоенных времен. Могильщики-похоронщики потирали руки в предвкушении: как известно, богатый народ евреи хоронили своих в золоте и бриллиантах.
– Упокой, господи, – сказала Мария Лукьяновна, перекрестилась и достала из кармана брезентового фартука косушку с самогоном, заткнутую пробкой из куска газеты «Известия». Откупорив ее, женщина сделала крупный глоток, занюхала рукавом кофты и спрятала напиток обратно, после чего на ближайшей к ней свежей могилке пошатнулся крест.
Мария Лукьяновна внимательно посмотрела на могилку и пробормотала:
– Кроты, что ли…
Крест покачнулся снова, на этот раз в другую сторону. Дней пять назад тут был похоронен разбившийся на мотоцикле «Восход» пацан из ПТУ, после того каждый вечер на могилку приходили помянуть павшего соученики, которых Мария Лукьяновна неизменно разгоняла, как только те принимались драться между собою или громко петь неприятными кошачьими голосами: «И наш словесный максимализм проверит время, проверит жизнь». Дрались, впрочем, чаще.
Смотрительница подошла поближе и наклонилась, чтобы внимательнее посмотреть, не высунется ли кротовое рыльце. Но вместо рыльца из чернозема высунулось такое, что Мария Лукьяновна вначале присела от ужаса, потом подхватила полы длинного байкового халата и бросилась бежать прочь с истошными криками:
– Господи, помоги! Пресвятая Богородица, твою мать налево!
Земля тем временем начала шевелиться и на соседних могилках, а вышеупомянутый крест закачался и вовсе упал.
* * *Патологоанатом-стоматолог Обуваев стоял, прижавшись спиной к прохладной стенке. Через тонкую ткань халата и майки он чувствовал швы грубой кафельной кладки.
– Не пил же вчера… – бормотал он. – И позавчера не пил… С чего ж белочка-то?!…
В самом деле, в последний раз Обуваев сильно пил недели полторы тому. Да и пил-то, пострадавши на работе.
Ничто не предвещало беды – закончил вскрытие, сложил, как положено, в брюшную полость изъятые органы, тряпки, окурки, собрался зашивать. И надо ж такому быть, сильно задумался. Обычно Обуваев макал кончик грубой нитки в тканевые жидкости – ну, чтобы лучше пролезал в игольное ушко. Вот и тогда раз макнул, два макнул, а он не пролезает. А в третий раз, как делают обычно шьющие люди, и сунул себе в рот, задумавшись. Уж плевался-плевался, а потом пришлось для дезинфекции принять спиритуса граммов сто пятьдесят. А потом после работы. А потом еще. А потом еще…
Но это было давно. Потому Обуваев потряс головой и, глядя на слепо ползавшего по столу младенца, предположил:
– Живого, что ли, принесли? Да нет, он же окоченевший уже был…
Младенец тем временем дополз до края стола и свалился вниз, треснувшись головой об пол, от чего беззубая челюсть его съехала набок. Поворочавшись и неуклюже утвердившись на четвереньках, трупик резво пополз по направлению к Обуваеву, громко нюхая притом воздух.
– От сволочь, – сказал Обуваев, сделал шаг вперед, занес ногу и нанес удар, сделавший бы честь спартаковцам Ярцеву и Гаврилову. Младенец, взвизгнув, отлетел прочь, врезался в противоположную стену и исчез за шкафами.
Однако тут снова зашебуршилось, и Обуваев увидел, как придавленный шарит в воздухе руками, а удавленник с эмфиземой пытается повернуться на бок. Не раздумывая более ни секунды, Обуваев быстро пробежал мимо них, увернувшись от растопыренных пальцев придавленного, и выскочил наружу. Захлопнув дверь, накинул скобу на петлю и обнаружил, что навесной замок вместе с ключом остался внутри.
– Ну и черт с вами, – проворчал патологоанатом, подобрал с земли какую-то щепку и сунул в петлю вместо замка, после чего побежал к главврачу.
Хотя никуда он не побежал. Главврач центральной районной больницы, Пал Михалыч Дворецкий, всей своей огромной тушей стоял посреди больничного двора и распекал водителя флюорографической автомашины за то, что после вчерашнего выезда на диспансеризацию в колхоз «Путь Ильича» он возил на этой же машине тещины мешки с картошкой и бураками.
– Весь салон засрал! – рокотал Дворецкий, возвышаясь над маленьким усатым водителем Сеней. – Это же антисанитария!
– Я подмету, – оправдывался водитель.
