Вадим Проскурин - Братья-оборотни
— Да, кстати, отрекся, — смущенно признался Робин. — Посвятил себя богине Фрее… Но это же как бы не по-настоящему? Это же можно как бы назад откатить? Христос-то он… того… всепрощающий… или нет?
Бонни посмотрела на Робина как на идиота, тот смутился еще сильнее.
— Не знаю, как насчет Христа, а про милосердие Фреи я раньше слышала, конечно, но оно довольно своеобразное, милосердие это, — строго сказала Бонни. — Я бы тебе не советовала менять небесную покровительницу. Поклялся верно служить — так служи и не выебывайся. Ты же дворянин!
После этих слов смущение Робина перешло в злость.
— Не тебе меня судить, ведьма, — прошипел он. — Будешь указывать мне, что делать — порву в клочки и скажу, что так и было.
Его угроза не произвела на Бонни заметного впечатления.
— Порвешь — не расколдую, — спокойно сказала она. — Будешь до конца жизни бегать в перьях и с хвостом, как мудак. Ты сам решай, что для тебя важнее — гордость твоя дурацкая или человеческий облик. Решил уже?
Робин долго молчал, затем выдавил из себя:
— Решил. Давай расколодывай.
— Нет, так не пойдет, — покачала головой Бонни. — Никаких «давай». Для начала встань на колени передо мной, преклони голову и униженно попроси мою светлость о колдовской милости.
— Какая на хуй светлость! — возмутился Робин. — Ты вообще не дворянка!
— А это никого не ебет, — сказала Бонни. — В колдовском смысле я светлость, и изволь обращаться ко мне должным образом. Иначе не расколдую.
— Ах ты сука ебаная! — закричал Робин в дикой ярости.
Он стал прыгать по поляне, выскоко подбрасывая ноги и срубая ветки огромными когтями. Бонни терпеливо ждала. Наконец, Робин утихомирился.
— Я не могу преклонить колени, — сказал он. — Они у меня не в ту сторону сгибаются.
— Не моя проблема, — отозвалась Бонни. — Как хочешь, так и преклоняй.
Робин еще немного повыебывался, затем преклонил колени, почтительно попросил прощения, и Бонни стала его расколдовывать.
5— Гляди, милый, я тебе кое-что принесла — обратилась Бонни к Мелвину. — Такой сюрприз, такой сюрприз, ни за что не поверишь, что у меня в корзинке.
На мгновение ей показалось, что сейчас ярл-оборотень размахнется и залепит ей сплеча увесистую оплеуху. Не надо быть ведьмой, чтобы догадаться, любой дуре очевидно, что мужик (на самом деле дворянин, но хер с ним, суть от этого не меняется) дошел до последней степени озверения, и надо либо забиваться в угол и прикрывать голову, либо твердо стоять до конца, как охотник, вышедший на медведя с рогатиной. Страшно-то как… А с другой стороны — радостно, потому что на тех, кого не любят, так не ярятся, их избивают походя, без вдохновения, как нашкодившую собачонку, на них не мечут глазами молнии… Ах, какой мужчина…
— Чего лыбишься, дура? — буркнул Мелвин.
У Бонни отлегло от сердца. Теперь уже бить не будет, перегорел. Вот и ладненько.
— Гляди, — сказала Бонни и осторожно поставила на стол корзинку, прикрытую сверху платком. — Осторожно, он кусается.
Развязала узел и сдернула платок. Здоровенный белый заяц выскочил из корзинки, как молния, но не ускакал хер знает куда, как обычно делают зайцы, а уселся посреди стола и уставился нагло и бесстыже прямо в глаза Мелвину.
— Не судьба, — сказал Мбопа Райли на борту коммунарского спутника и стал глупо хохотать надо одному ему понятной шуткой.
Но ни Мелвин, ни Бонни, ни заяц его не услышали.
— Хуясе зверюга! — воскликнул Мелвин, отдергивая палец. — Зубы как… Эй-эй, я тебе сейчас кусну!
И задвинул зверюге кулаком в кусачее еблище, и улетел заяц в темный угол, и стал там зловеще пыхтеть. Но в круг света больше не совался, и кусаться больше не пробовал.
— Боится — значит, уважает, — констатировал Мелвин.
Заяц гневно фыркнул. Бонни захихикала.
— Что за срань? — спросил ее Мелвин. — На кой хер ты его сюда притащила?
— Это дракон, — объяснила Бонни. — Я его переколдовала. Сначала хотела совсем расколдовать, но он стал ругаться, сукой обзывал, простонародным происхождением попрекал, короче, обижал меня, как только мог, разве что не отпиздил. Вот я и подумала, пусть поживет меховой ушастой зверушкой, может, поймет, каково нам приходится, слабым и беззащитным.
Из угла донесся зубовный скрежет. Мелвин поежился.
— Беззащитный, бля, — сказал он. — Кликнуть, что ли, бойцов… нет, лучше сам его уебу. Бонни, будь хорошей девочкой, сходи в сени, принеси вилы или топор какой-нибудь.
— Вилы или топор я тебе не принесу, — заявила Бонни. — Розгу принесу, а вилы или топор — это уже слишком. Он когда был драконом, говорил, что он твой брат и что зовут его Робин. По-моему, не врал.
Заяц пронзительно запищал. Мелвина передернуло.
— Ну, ты, блядь, даешь, — сказал он. — Бесстрашная девка, в натуре. Такое говорить феодалу про родного брата, прямо в лицо…
— А хули ты думал? — хладнокровно отозвалась Бонни. — Кому, как не бесстрашной девке, рожать сыновей храброму рыцарю? Ты прикинь, обрюхатишь трусливую девку, а она тебе таких же ублюдков нарожает, как сама, тебе оно надо?
Мелвин долго смотрел на Бонни изумленным взглядом, Бонни безмятежно улыбалась. Пауза казалась бесконечно долгой, но в конце концов Мелвин отвел взгляд и натужно рассмеялся.
— Милый, поцелуй меня, будь любезен, пожалуйста, — смиренно проговорила Бонни.
Мелвин грубо ухватил ее за талию, затем больно облапил грудь.
— Ах, милый, ты такой сильный, — проворковала ведьма, закатив глаза. — Накажи меня, господин, как тебе угодно.
— Тьфу на тебя, развратница ебучая! — воскликнул Мелвин и плюнул на пол.
— А вот и не развратница, — возразила Бонни. — Раньше была развратница, а теперь вся вышла, теперь я такая целомудренная, что просто охуеть. Возьмешь меня замуж?
— Да, — автоматически кивнул Мелвин, потом сообразил, что только что сказал, вскинулся и закричал: — Ты чего несешь? Это я тебя должен спрашивать! Ну, то есть, я-то как раз не должен… Но ты должна смиренно ждать! И не пиздеть!
— Тебя дождешься, — сказала Бонни, сложила губки бантиком и игриво повела плечиком. — Давай в следующую пятницу поженимся?
— А в пятницу приличная дата? — задумался Мелвин. — Если по церковному календарю…
— А тебе не похуй? — перебила Бонни его размышления.
— И то верно, — согласился Мелвин. — Пойдем в спальню…
Заколдованный заяц заскрежетал зубами пуще прежнего.
— Ах да, прости, брат, — вспомнил Мелвин. — Бонни, тебе для расколдования какие-то травки нужны, да?
— Хер его знает, — пожала плечами Бонни. — Может, и без них получится… Эй ты, долбоеб! А ну стань нормальным, как мама родила! Ой!
В темном углу, где только что сидел заяц, словно что-то взорвалось. Из тени выползло нечто бесформенно-розовое, как огромная улитка, пахнуло парным мясом и вдруг хуяк! Стоит в неверном свете лучины красивый юноша, лицом похожий на Мелвина и голый.
— Кажися, не соврал, — сказал Мелвин. — Ну, здравствуй, брат.
— Следи за речью, брат, — отозвался голый юноша. — «Кажися» — слово простонародное. Болтаешь, как смерд смердящий.
Мелвин рассмеялся и распахнул объятия. Бонни стыдливо отвернулась. Понятно, что ничего сексуального в братских объятиях нет, но когда один из двух братьев — прелестный голый мальчик, в этом поневоле мерещится что-то педерастическое. Наверное, все оттого, что у нее душа испорчена. Покаяться бы… Может, все-таки найдется в Англии священник, готовый принять грех на душу… А кстати!
— Мелвин! — позвала Бонни. — А давай, отец Бенедикт твоего брата исповедует.
Братья застыли, как громом пораженные, и некоторое время тупо пялились на ведьму.
— Я его уебу, — сказал Робин. — Если он еще жив, однозначно уебу. Сначала привяжу на колесо…
— Цыц, — прервал брата Мелвин. — Бонни, отлично придумала, молодец! Эй, стража! Да, ты! Позови какую-нибудь служанку, пусть притащит пристойную одежду моему брату. И Бенедикта пусть тоже сюда приведут, живо!
— И Беллу, — добавил Робин.
— Да, и Беллу, — кивнул Мелвин.
— Ее, кажися, уже пытают, — сказал кнехт.
— Бегом! — рявкнул Робин и взмахнул рукой, будто срубал невидимым мечом чью-то невидимую голову.
Кнехт втянул голову в плечи и убежал.
— А мне вот что интересно стало, — сказала Бонни. — Законы природы и колдовства учат нас, что ничто ниоткуда не возникает и никуда не пропадает. А вот Робин, когда был зайцем, весил, наверное, раз в десять меньше, чем теперь.
— Милая, не еби мне мозг, — попросил ее Мелвин. — Потерпи, успеешь еще. Эй, стражник! Когда Бенедикт будет входить в комнату, ебни его сзади по башке чем-нибудь тяжелым.
Кнехт, просунувший морду в комнату, испуганно перекрестился.
— Грех беру на себя, — поспешно добавил Мелвин.
— Нет, лучше я на себя, — возразил Робин. — У тебя еще есть надежда на спасение, а я от спасителя совсем отрекся, когда эти мудаки стали стрелами пулять…
