Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере
— Ну что, как там работа? — заинтересованно спросил товарищ Калинин.
Добрынин сожалеюще чмокнул языком — понимал он, что как только начнет свой рассказ, так сразу и испортится настроение у товарища Калинина, но говорить надо было, ведь именно по этой причине прибыл он сюда, пролетев на бомбардировщике почти над всей страной.
— В общем по-разному… — нерешительно начал Добрынин.
— Ты не бойся, говори все как есть! — перешел на серьезный тон хозяин кабинета.
— Тогда дела плохие, — признался ободренный словами Калинина народный контролер.
И рассказал Добрынин о гибели коня, летчика и Федора, о безобразиях, организованных в Хулайбе Кривицким, о казни Кривицкого и, конечно, о таинственной истории с передачей партвзносов японцам. С особой грустью рассказал Добрынин о вмерзших в лед народных контролерах и о том, как сам он чуть не разделил их судьбу.
Товарищ Калинин слушал рассказ народного контролера внимательно и ни разу не перебил его. Под конец рассказа заметил Павел Александрович, как наполнился взгляд Калинина справедливой злобой.
В кабинет постучали. Красноармеец принес чайник, два стакана в подстаканниках, жестяную коробку с рубленым рафинадом. Поставил все на столик и, взяв под козырек, вышел.
— Да-а, — скорбно протянул Калинин. — Ну давай чая выпьем. Правда, к чаю ничего нет… Время тяжелое у нас.
— У меня тут печенье есть, — сказал на это Добрынин и, наклонившись к котомке, вытащил оттуда пачку «На посту».
Выложил печенье на стол, потом сам разлил чай по стаканам.
— Хорошее печенье! — заметил Калинин. — На Севере купил?
— Да нет, тут, в Москве, в Центральном магазине.
— Ну, тогда не так уж плохо. Я-то сам и не знаю, что там, за Кремлевскими стенами. Нет времени спать, не то, что в город выходить! Ну а портфель, о котором ты сказал, он у тебя с собой?
— Да, тут. — И Добрынин снова наклонился к котомке, вытащил желтый портфель и меховой портрет Кривицкого.
— Ну и зверюга! — замотал головой Калинин, взяв портрет в руки. — И как такого могли выбрать?! Надо будет с этим серьезно разобраться! Я это отдам кому следует, а ты не беспокойся, Паша. За контролеров мы отомстим!
Пили чай. Грызли сахар и печенье. Молчали.
Добрынин вспомнил об урку-емце.
— Товарищ Калинин, — нарушил он тишину. — Как бы мне того местного парня, что спас меня, помощником сделать? Чтобы он со мной ездил…
— А ты ему полностью доверяешь? — строго спросил Калинин.
— Да.
— Ну, тогда все в порядке. Выпишем для него мандат. Как его зовут?
— Дмитрий Ваплахов.
— А отчество?
— Не знаю, — признался Добрынин.
— Ну, пусть будет Иванович! — записывая на листе бумажки, проговорил хозяин кабинета.
— Пусть, — согласился народный контролер. Сделав необходимую запись, положил Калинин бумажку на свой рабочий стол и вновь возвратил свой взгляд на Добрынина, — Паша, — сказал он. — Хотел я с тобой посоветоваться…
— Да?! — искренне удивился Добрынин.
— Да. Ты ведь как бы представитель народа. Ко мне через Верховный Совет пришла бумага от жителей города Тверь, есть такой город тут недалеко… Так вот, просят они, чтобы я переименовался в честь их города…
— Как это? — не понял Добрынин.
— Ну, просят, чтобы я взял себе фамилию Тверин… В общем-то город хороший, пятилетку на два года раньше закончил, но я просто не знаю…
— Ну, если город хороший, то чего!.. — немного разобравшись в проблеме, заговорил Добрынин уже увереннее. — Да и звучит хорошо, по-русски: Тверин! Всетаки не Бродский! Не Кривицкий!
— Да?! — задумчиво произнес Калинин. — Ну, может, ты и прав… Ладно. Оставь мне портфель и портрет, и я сейчас дам приказания, чтобы с этим разобрались. А тебя сейчас домой отвезут, так ты, пожалуйста, побудь дома. Если что, так за тобой приедут. Я, понимаешь, в таких вопросах не силен, но у нас есть чекисты, которым все это по зубам. Может, они захотят, чтобы ты им все это еще раз рассказал. Хорошо?
— Конечно, — ответил Добрынин, поднимаясь из-за столика.
— Ты извини, мне работать надо. — Калинин тоже поднялся. — Но мы с тобой еще в этот раз чайку попьем!
Товарищ Калинин вывел народного контролера в коридор, криком вызвал красноармейца, дежурившего где-то рядом, и тот уже вывел Добрынина из здания.
На улице немного распогодилось, но солнца еще не было. Вместо черных туч на небе висели голубоватые облака. Дождь кончился, но было довольно ветрено.
Добрынин уселся в ожидавший его автомобиль и поехал на служебную квартиру.
Дома было тихо, и в тишину эту негромко стучалось тиканье ходиков, висевших на кухне. За окном продолжался день, а на душе у Добрынина уже вечерело. Был он после разговора с товарищем Калининым довольно уставшим, и, несмотря на ощутимое облегчение, связанное с тем, что передал он Калинину портфель с документами, и портрет врага, да и рассказал наконец обо всем пережитом, хотелось все-таки прилечь и подремать. Стянув с ног сапоги и оставив их в коридоре, прошел Павел Александрович в спальню и прилег, не раздеваясь, на широкую кровать.
Разбудили его через некоторое время хлопнувшие входные двери. Приоткрыл он глаза и от этого будто бы лучше слышать стал. Донеслись до него два голоса: один женский, другой — военный. Разговор этих двух голосов длился недолго, потом две пары ног громко прошлись по коридору, скрипнула дверь в кабинет, два раза что-то глухо ухнуло, словно мешки с солью на пол упали, еще раз протопали по коридору ноги, но в этот раз уже в сторону выхода. А потом уже входная дверь щелкнула замком, и снова тихо стало.
Добрынин поднялся на ноги и выглянул из спальни.
В конце коридора, впадавшего, как ручей в речку, в большую комнату, промелькнула легкая тень.
Добрынин задумался, потер разок глаза и, все еще немного сонный, направился навстречу этой тени.
В большой комнате он увидел свою служебную жену Марию Игнатьевну. Она расслабленно сидела на диване и, как было видно, отдыхала. Увидев же Добрынина, вскочила на ноги, всплеснула руками и, ласково выдохнув: «Павлуша!», подбежала к народному контролеру и обняла его. Павел Александрович тоже обнял ее за плечи.
— Вернулся! Вернулся! — уткнувшись лицом в грудь Добрынина, всхлипывала Мария Игнатьевна. — Долгожданный мой!..
Павел Александрович, слушая эти всхлипывания, чувствовал себя озадаченно. С какой это стати он вдруг стал «долгожданным», когда у нее там на тумбочке портрет совсем другого мужчины? Или, может, это порядок такой? Может, именно так обязана встречать своего служебного мужа каждая служебная жена?! Добрынин терялся в мыслях, а тут еще сладкий запах духов, шедший от ее каштановых волос, задурманил голову. И ладони все норовили соскользнуть вниз по фиолетовому шелку ее платья.
Наконец жена ослабила объятия — видно, тоже руки устали, посмотрела с теплым чувством в глаза народному контролеру и широко улыбнулась улыбкой счастливого человека.
Добрынин охотно отстранился и сделал полшага назад, глядя на Марию Игнатьевну и замечая в ней перемены. Стала его служебная жена еще более приятной по наружности. И лицо еще больше округлилось, розовые щечки дышали свежестью. И сама она немного пополнела, отчего ее привлекательность только увеличилась.
— Когда вернулся, Павлуша? — спросила она бархатным тихим голосом.
Добрынин сглотнул слюну и сдавленно произнес:
— Вчера еще.
— Ну садись! — она показала рукой на диван. — Мы же с тобой столько не виделись!
Добрынин сел. Служебная жена присела рядом и придвинулась к нему вплотную, из-за чего народный контролер сразу ощутил в ближнем к жене боку прилив тепла.
— Ну рассказывай: где был, что делал? — попросила Мария Игнатьевна, склонив голову на плечо Павла Александровича.
Подавляя возникшее внутри волнение, Добрынин задумался. Рассказывать служебной жене обо всем, что с ним приключилось, особого желания не было. Но опять возникли сомнения: а вдруг это порядок такой, и каждый служебный муж обязан рассказывать все своей служебной жене?! Поразмыслив пару минут, народный контролер решил осторожно уточнить и спросил:
— Ну а как рассказывать: по порядку или самое главное?
— Главное, — жена кивнула, и лицо ее стало серьезным в ожидании рассказа.
Добрынин нехотя поведал ей об основных своих злоключениях, о гибели белого коня и двух товарищей по пурговой зимовке, о загадочном исчезновении целого народа, о надежных военных людях.
Жена слушала с нескрываемым интересом. Лицо ее настолько оживилось во время рассказа, что казалось Добрынину — с трудом сдерживала она себя от желания расспросить своего мужа поподробнее. Но все-таки ни разу она не перебила Добрынина и, когда он уже закончил, подняла голову с его плеча и поцеловала народного контролера в висок.
— Ты у меня — герой! — сказала ласковым теплым голосом.
Добрынину нежности служебной жены были вообще-то ни к чему, а от поцелуя в висок он весь сжался и напряг мускулы, чтобы подавить ненужное желание. Но слова служебной жены, а точнее — слово «герой» мягко легло на душу, и сделалось от этого Павлу Александровичу приятно. Сразу смягчилось его отношение к этой женщине, и, преодолевая свое стеснительное скудословие, он спросил:
