Евгений Лукин - Тупапау, или Сказка о злой жене
До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.
Что до Таароа, то он, растерянно вскрикивая, ощупывал свой расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте ли он. Пока ещё было непонятно, угодил ли Фёдор старому вождю или же, напротив, нанёс ему тяжкое оскорбление, но что потряс он его — это уж точно.
А события, между тем, развивались. Оплетёнными татуировкой ручищами Таароа отодвинул толпу от портрета и, одним взглядом погасив гомон, заговорил.
О, это был оратор! Таароа гремел во всю силу своих могучих лёгких, перекладывая периоды великолепными паузами. Жесты его были плавны и выразительны, а в самых патетических местах он взмахивал грозной «Рапапарапой», рискуя снести головы ближестоящим.
Вождь что-то собирался сделать с Фёдором. Причём он даже не угрожал и не призывал к этому, он говорил об этом, как об уже случившемся событии. Но вот что именно собирался он сделать? Глагол был совершенно незнаком и поэтому жуток. В голову лезло чёрт знает что.
Толик уже клял себя за то, что пустил дело на самотёк, полностью доверившись художественному чутью Фёдора, а Лёва всерьёз прикидывал, куда бежать. Странно было видеть, что сам Фёдор Сидоров нисколько не обеспокоен, напротив, он выглядел ужасно польщённым. У Толика внезапно забрезжила догадка, что Фёдор понимает, о чём идёт речь, — не зря же он в конце концов интересовался разными там легендами и ритуалами.
— Чего он хочет? — шёпотом спросил Толик Фёдора.
— Да усыновить собирается, — ответил авангардист как можно более небрежно.
— Усыновить?!
По местным понятиям это было нечто вроде Нобелевской премии.
То ли Таароа стал излагать мысли в более доступной форме, то ли, зная общее направление речи, друзьям было легче ориентироваться, но теперь они понимали почти всё.
Вождь вдохновенно перечислял предков, отсчитывая их по хвостикам и завиткам татуировки, оказавшейся вдобавок генеалогическим древом. Указывая на проломленный нос, он цитировал балладу о «Рапапарапе» и утверждал, что искусника, равного Фёдору, не было даже в Гавайике. Видимо, имелись в виду Гавайские острова.[9]
Затем он дипломатически тонко перешёл на другую тему, заявив, что Таура Ракау тоже великий человек, ибо никто не способен столь быстро делать прочные вещи из дерева. Жаль, конечно, что ему — свыше — запрещено покрывать их резьбой (выразительный взгляд в сторону медной проволоки), но можно себе представить, какие бы запустил Толик узоры по дереву, не лежи на нём это табу.
Кроме того, Таура Ракау отважен. Другой вождь давно бы уже сбежал с этого острова, где — по слухам — обитает жуткий тупапау в облике свирепой женщины с глазами, как у насекомого.
В общем, он, Таароа, намерен забрать Фёдора с собой на предмет официального усыновления. Если, конечно, августейший собрат не возражает.
Толик не возражал.
Такого с Фёдором Сидоровым ещё не было — в катамаран его перенесли на руках. Воины заняли свои места и в три гребка одолели добрый десяток метров. Фёдор сидел на корме, и на лице его, обращённом к берегу, было написано: «Мужики, какого рожна? Я же говорил, что вы ничего не понимаете в искусстве!»
12
Валентин из приличия выждал, пока «Пуа Ту Тахи Море Ареа» минует буруны, и присел на корточки. Извлёк из-под руры тростинку, быстро набросал на песке уравнение — с клювиком, в том виде, в каком оно было вытатуировано, — и оцепенел над ним. Но тут на формулу упала чья-то тень, и Валентин испуганно вскинул руку, нечаянно приняв классическую позу «Не тронь мои чертежи!».
— Нашёл место и время!.. — прошипела свирепая женщина с глазами, как у насекомого (Наталья была в светофильтрах).
— Ната, — заискивающе сказал Валентин, — но ты же сама настаивала, чтобы я разобрался и…
— Настаивала! Но ведь нужно соображать, где находишься! Я чуть со стыда не сгорела! Ты же всё время пялился на его живот!..
— Видишь ли, Ната, у него там уравнение…
— Какое уравнение? Тебе для этого целый пляж отвели!..
Толик тем временем изучал заработанное Фёдором каноэ. Это было не совсем то, на что он рассчитывал. Ему требовался всего лишь образец рыболовного судна — небольшого по размерам, простого в управлении, которое можно было бы разобрать по досточкам и скопировать.
Стало ясно, почему Таароа тянул с оплатой. Старый вождь не хотел ударить в грязь лицом, и теперь за произведение искусства он платил произведением искусства. Каноэ — от кончика наклонённой вперёд мачты до «ама», поплавка балансира — было изукрашено уникальной резьбой. Не то что разбирать — рыбачить на нём и то казалось кощунством.
Сзади подошёл Лёва и стал рядом с вождём.
— Мужики, это хороший челнок, — заметил он, явно пародируя Фёдора. — Это сильный челнок. На нём, наверное, и плавать можно…
— Посмотрим, — проворчал Толик. — Давай выгружай циновки, а я пока перемёт подготовлю. Схожу к Большому рифу.
— Один?
— А что? — Толик посмотрел на синеющий за белыми бурунами океан. — Моана[10] сегодня вроде спокойная…
13
Лёва сидел на пороге хижины и сортировал старые циновки. Четыре из них подлежали списанию.
— Ну прямо горят… — сварливо бормотал он. — Танцуют они на них, что ли?
Неизвестно, какой он там был инженер-метролог, но завскладом из него получился хороший.
Галка всё ещё не выходила из своей хижины — обижалась. Наталья по непонятному капризу не отпустила Валентина на Сырой пляж и успела закатить ему три скандала: два за то, что она до сих пор находится здесь, среди дикарей, и один за то, что усыновили не его, а Фёдора. Потрясающая женщина!
«Она, конечно, дура, — размышлял Лёва, разглядывая очередную циновку. — Но не до такой же степени! Какого ей чёрта, например, нужно от Вальки? Да будь он трижды теоретик — угрю понятно, что нам из этого ботанического сада не выбраться!»
И — в который уже раз — странное чувство овладело Лёвой. Он усомнился: а была ли она, прежняя жизнь? Может быть, он с самого рождения только и делал, что ходил с вождём за бананами, ловил кокосовых крабов и пехе ли ли?..[11]
— Где вождь? — раздался совсем рядом хрипловатый голос.
Перед Лёвой стоял неизвестно откуда взявшийся Фёдор Сидоров. Это уже было что-то удивительное — его ждали дня через два, не раньше. Когда и на чём он прибыл?
Среди бурунов золотился косой латинский парус уходящего в море каноэ.
— Где вождь? — нетерпеливо повторил Фёдор.
— Ушёл на «Гонораре» к Большому рифу. А что случилось?
— Банкет отменили, — послышался из хижины язвительный голос Галки.
— Мужики, катастрофа, — сказал Фёдор Сидоров и обессиленно опустился на кипу циновок.
— Не усыновил? — сочувственно спросил Лёва.
Фёдор не ответил. Похоже, ему было не до шуток. Вокруг него один за другим собрались, почуяв неладное, все островитяне.
— Да что случилось-то?
— Война, мужики, — тоскливо проговорил Фёдор.
Галка неуверенно засмеялась.
— Ты что, рехнулся? Какая война? С кем?
— С Пехе-нуи.[12]
— А это где такое?
— Там… — Он слабо махнул рукой в непонятном направлении. — Съели кого-то не того… И лодки носом причаливают, а надо кормой…
— Да он бредит! — сказала Галка. — Кто кого съел?
— Какая тебе разница! — вспылил Фёдор. — Главное, что не нас… пока…
— Погоди-погоди, — вмешался Лёва. — Я что-то тоже не пойму. А мы здесь при чём?
— А мы — союзники Таарора, — меланхолично пояснил Фёдор и, подумав, добавил: — Выступаем завтра ночью.
— Да вы что там с Таароа, авы[13] опились? — накинулась на него Галка. — Он чем вообще думает, Таароа ваш? Союзников нашёл! Армия из четырёх мужиков!
— Не в этом дело… — Фёдор судорожно вздохнул. — Просто мы обязаны присоединиться. Так положено, понимаешь? И усыновил он меня…
— А если откажемся?
— Если откажемся… — Горестно мигая, Фёдор обвёл глазами напряжённые лица островитян. — А если откажемся, то, значит, никакие мы не союзники. Тепарахи[14] по затылку, если откажемся…
Напуганные загадочным «тепарахи», островитяне притихли.
— Валентин! — исступлённо проговорила Наталья. — Я тебе никогда этого не прощу! Ведь говорила же, говорила мне мама: хлебнёшь ты с ним…
— Паникёры! — опомнившись, сказала Галка. — Ничего пока не известно. Может, он вас хочет использовать при штабе… или что там у него?
— В общем, так… — с трудом выговорил Фёдор. — По замыслу Таароа, это будет ночной десант. Пойдём, как он выразился, «на тихих вёслах». А нас четверых из уважения поставят в первую цепь на самом почётном месте.
Слово «почётном» в пояснении не нуждалось — Фёдор произнёс его с заметным содроганием.
