Курт Воннегут-мл - Табакерка из Багомбо
Он в шутку отдал ей честь и пошел в сторону родильного отделения.
— Слышали новость?
— Нет.
— У нас тройня!
— Тройня?! — воскликнула она.
Рождение тройни имело далеко идущие последствия.
Закон гласил, что новорожденного можно оставить в живых только в случае, если родители найдут желающего уйти из жизни. А для того, чтобы выжили все дети из тройни, нужны целых три добровольца.
— И что? У них есть три кандидата? — спросила Леора Траверс.
— Насколько я знаю, только один, — ответил доктор Хитц. — А теперь они пытаются найти еще двоих.
— Вряд ли у них что–то получится. К нам тройной заявки не поступало. Только одиночки… ну, если кто–то не обратился в бюро с тех пор, как я ушла. Как их зовут?
— Уэлинг, — сказал сидящий отец. Он выпрямился, и все увидели его мятую одежду и красные глаза. — Их отца зовут Эдвард К. Уэлинг–младший.
Он поднял правую руку, уставился на стену перед собой и издал хриплый, горький смешок.
— Здесь.
— О, мистер Уэлинг, — удивился доктор Хитц. — Я вас не заметил.
— Человек–невидимка, — произнес Уэлинг.
— Мне только что позвонили, ваша жена разродилась тройняшками. Они здоровы, прекрасно себя чувствуют, как и мать. Я как раз собирался их навестить.
— Аллилуйя, — опустошенно выдохнул Уэлинг.
— Вы как будто не рады? — спросил доктор Хитц.
— Разве можно не радоваться в моей ситуации? — ответил Уэлинг, воздевая руки к небу. — Мне всего–то нужно решить, кого из трех малюток оставить в живых, потом отвезти в Душегубку своего деда и вернуться сюда с квитанцией.
Взбешенный доктор Хитц навис над Уэлингом.
— Мистер Уэлинг, вы сомневаетесь в необходимости регулирования численности населения?
— Нет, даже не думал.
— Вы хотели бы вернуться к старым добрым временам, когда Землю населяло двадцать миллиардов — и должно было стать сорок миллиардов, потом восемьдесят, потом сто шестьдесят миллиардов? Вам знакомо выражение «как сельди в бочке»?
— Да, — буркнул Уэлинг.
— Так вот. Без контроля численности населения люди сейчас толпились бы на поверхности этой планеты, как сельди в бочке. Подумайте об этом!
Уэлинг продолжал таращиться в одну точку на стене.
— К 2000–му году, — не унимался доктор Хитц, — до того, как ученые предложили новый закон, человечество уже умирало от жажды, из еды остались только морские водоросли — и тем не менее люди настаивали на своем праве размножаться как кролики. И на праве жить вечно, если получится.
— Я люблю этих детишек, — прошептал Уэлинг. — Люблю всех троих.
— Никто не спорит, — согласился доктор Хитц. — Мы все, по–человечески, вас понимаем.
— И я не хочу, чтобы умер мой дед.
— Мало кому нравится сдавать родственников в «Дихлофос», — понимающе кивнул доктор Хитц.
— Вот зачем люди выдумывают эти гадкие названия? — сказала Леора Траверс.
— Что?
— Не люблю, когда наше заведение называют «Дихлофосом» и другими нехорошими словами, — объяснила она. — Это создает неправильное впечатление.
— Вы совершенно правы, я приношу свои извинения, — доктор Хитц поспешил употребить другое, официальное название муниципальных газовых камер, которое никто не употреблял в обычных разговорах. — Мне следовало сказать «Салон этичного суицида».
— Да, так намного лучше, — согласилась Леора Траверс.
— Этот ваш ребенок — кого бы вы ни выбрали, мистер Уэлинг, — будет жить на счастливой, просторной, чистой и богатой планете, и все это — благодаря контролю численности населения. Он будет жить в саду, похожем на изображенный на этой фреске. — Доктор Хитц покачал головой. — Двести лет назад, когда я был еще молод, на Земле царил ад, и никто не надеялся, что человечество сможет протянуть еще хотя бы два века. Сейчас же мы видим в будущем тысячелетия спокойствия и изобилия, и только сила воображения ограничивает эту перспективу.
Его лицо осветила улыбка.
Но он перестал улыбаться, когда увидел револьвер в руках Уэлинга.
Уэлинг застрелил Хитца.
— Вот место для одного человека, — сказал он.
Потом он убил Леору Траверс.
— Это ведь только смерть, — произнес он, когда ее тело коснулось пола. — Зато теперь места хватит двоим.
Потом он выстрелил себе в висок, обеспечив место всем своим троим.
Никто не ворвался в комнату. Казалось, никто не слышал выстрелов.
Художник сидел на верхней ступеньке своей стремянки и молча смотрел на скорбную картину внизу.
Он задумался над пугающей загадкой жизни, которая требовала от своих созданий рождаться и, родившись, плодиться… Размножаться и жить как можно дольше — на крошечной планетке, которой придется это все терпеть.
Все решения, приходившие ему в голову, были весьма невеселыми. Они были мрачнее, чем «Дихлофос», «Веселый Хулиган» и «Давай по–быстрому». Он думал о войне. О чуме. О голодоморах.
Он знал, что никогда больше не будет писать. Выпустил из рук кисть, которая шлепнулась на тряпки внизу. Потом решил, что хватит с него жизни в Счастливом саду жизни. Медленно спустился с лестницы и подобрал пистолет Уэлинга.
Художник был полон уверенности покончить с собой.
Он не смог.
Тогда он вспомнил о таксофоне в углу. Он зашел в будку и набрал номер, который трудно забыть: 2BRO2B.
— Федеральное бюро завершения цикла, — сказал мягкий голос на другом конце провода.
— Когда вы сможете меня принять? — спросил он осторожно.
— Скорее всего, во второй половине дня, — ответила женщина из бюро. — Может быть, раньше, если от кого–то придет отказ.
— Хорошо, — сказал художник. — Запишите меня, пожалуйста.
Он очень отчетливо, по буквам, продиктовал ей свое имя.
— Спасибо, сэр. Город благодарит вас, страна благодарит вас, планета благодарит вас. Но самую глубокую благодарность к вам испытывают будущие поколения.
Анонимные воздыхатели
Герб Уайт ведет счета множества фирм по всему городу и заполняет налоговые декларации чуть ли не всех его жителей. Город зовется Северным Кроуфордом и расположен в Нью–Гемпшире. Герб не учился в колледже, хотя способностями бог его не обидел. Бухгалтерию и налоговое законодательство Герб Уайт изучил на заочных курсах. Воевал в Корее, вернулся на родину героем. Женился на Шейле Хинкли, симпатичной и умной девушке. Все мои сверстники мужского пола были бы не прочь оказаться на его месте. Сейчас моим сверстникам — кому тридцать три, кому — тридцать четыре, кому — тридцать пять.
В день, когда Шейла выходила замуж, нам было по двадцать один, двадцать два, двадцать три года. Вечером того достопамятного дня мы все отправились в местную пивную, чтобы надраться с горя. Один бедняга поднялся со своего места и сказал:
— Джентльмены, друзья, братья. Уверен, все мы желаем молодоженам крепкого семейного счастья. Но в то же время в моем сердце зияет рана, которая не заживет никогда. Мне больно и горько. Я предлагаю основать «Братство вечных страдальцев». Мы будем держаться друг друга и помогать друг другу чем сможем, потому что бог знает, до чего может нас довести такая боль.
Собравшимся эта идея пришлась по вкусу.
Хей Бойден, который позже занялся сносом и перемещением домов, заявил, что нам следует назваться «Братством недоумков, которые не доперли, что Шейла Хинкли может хотеть стать мужниной женой и домохозяйкой». Хей был пьян и невнятен, но его слова не были лишены логики. Шейла была самой умной из всех старшеклассниц, она изо всех сил рвалась поступить в Вермонтский университет. И мы все были уверены, что, пока она не окончит колледж, о серьезном ухаживании не может быть и речи.
А потом, в середине учебного года, она вдруг бросила школу и вышла за Герба.
— Брат Бойден, — откликнулся один умник из нашей изрядно подпитой компании, — я думаю, это блестящее предложение. Но при всем уважении, я предлагаю иное название для нашего братства. Название, уступающее твоему во всем, кроме легкости произнесения. Джентльмены, друзья, братья, я предлагаю назвать наше братство «Анонимными воздыхателями».
Предложение приняли единогласно. Тем умником был я.
Как и многие другие странные обычаи, которых обычно всегда хватает в маленьких старомодных городках, «Анонимные воздыхатели» укоренились и прижились. Когда несколько человек из братства оказывались в одном месте, кто–то непременно говорил: «Анонимные воздыхатели, кворум есть?» Тем, кому в любви не везет, в городе до сих пор в шутку советуют вступить в «АВ». Только… поймите меня правильно. Никто в «АВ» больше не сохнет по Шейле. Почти все члены братства давно уже обзавелись своими собственными Шейлами. Мне кажется, мы думаем о ней чуть больше, чем о других бывших подружках, только из–за нашего безумного братства. Просто, как метко сказал Уилл Баттола, сантехник: «Шейла Хинкли стала сахарной вишенкой на торте моей мечты».
