Курт Воннегут - Табакерка из Багомбо
Обзор книги Курт Воннегут - Табакерка из Багомбо
Курт Воннегут
Табакерка из Багомбо
— Вроде бы новое местечко, да? — спросил Эдди Лэард.
Он сидел в баре, в самом центре города. Был единственным посетителем и разговаривал с барменом.
— Что-то не припоминаю я этого местечка, — добавил он. — А ведь когда-то знал каждый бар в городе.
Лэард был крупным мужчиной тридцати трех лет с нахальной, но не лишенной приятности круглой, как луна, физиономией. Одет он был в синий фланелевый костюм, судя по всему — недавнее приобретение. И, болтая с барменом, изредка косился на себя в зеркало. И, время от времени, рука его отпускала стакан и поглаживала мягкую ткань на лацкане.
— Да не такое уж и новое, — ответил бармен, сонный толстяк лет пятидесяти. — Когда вы были последний раз в городе?
— Во время войны, — сказал Лэард.
— Какой конкретно войны?
— Какой войны? — переспросил Лэард. — Да, дела... Боюсь, вам и впрямь приходится сейчас спрашивать об этом людей, когда речь заходит о войне. Второй. Второй мировой войны. Наши части дислоцировались тогда в Каннингем-Филд. Вот и вырывался на уикэнд в город, когда получалось, конечно.
И нежная грусть затеплилась в его сердце при воспоминании о том, как в те дни выглядело его отражение в зеркалах разных баров, о том, как сверкали в них капитанские пряжки на орденской ленте и серебряные крылышки на нашивках.
— А этот построен в сорок шестом, — сказал бармен, — и с тех пор его еще два раза перестраивали.
— Построен, и два раза перестраивали... — в голосе Лэарда слышалось неподдельное изумление. — В наши дни все изнашивается как-то особенно быстро, многие вещи устаревают, верно? Ну, скажите, можно сейчас съесть прилично прожаренный бифштекс за два доллара, ну, допустим, в стейк-хаусе «Чарли»?
— Сгорел, — коротко ответил бармен. — Там сейчас «Джей-Си Пенни»[1].
— Так где ж теперь находят приют славные ВВС США? — спросил Лэард.
— Да нигде, — ответил бармен. — И этот ваш лагерь в Каннингем-Филд давным-давно закрыли.
Лэард взял свой бокал, подошел к окну и стал смотреть на прохожих.
— Почти был уверен, что здешние женщины до сих пор носят короткие юбочки, — пробормотал он. — Но где, где, скажите на милость, все эти хорошенькие розовые коленки? — Он постучал ногтями по стеклу. Проходившая мимо женщина взглянула на него и поспешила дальше.
— А у меня тут когда-то жена обреталась, — сказал Лэард. — Как считаете, что могло с ней случиться за одиннадцать лет?
— Жена?
— Бывшая. Ну, один из военных романов. Мне было двадцать два, ей — восемнадцать. И длилось все это с полгода.
— И почему разбежались?
— Разбежались?.. — протянул Лэард. — Просто не хотелось быть чьей-то там собственностью, вот и все. Хотел жить так — сунул зубную щетку в карман брюк, и прости-прощай. Чтобы чувствовать, что могу уйти в любой момент. А ей это не нравилось. Ну и вот... — Он усмехнулся. — Сделал ручкой. Adios. Без слез, без обид.
Он подошел к автомату-проигрывателю.
— Какая у нас сейчас самая популярная песня?
— Попробуйте номер семнадцать, — сказал бармен. — Полагаю, что смогу вынести это еще один раз. Но не больше.
Лэард поставил пластинку под номером семнадцать — это оказалась громкая слезливая баллада о потерянной любви. Он внимательно слушал. А в конце топнул ногой и поморщился.
— Налей-ка еще одну, — сказал он бармену, — и потом, клянусь богом, позвоню своей бывшенькой. — И вопросительно поднял глаза на бармена. — Ведь тут нет ничего такого особенного, верно? Почему бы не позвонить, раз вдруг захотелось? — Он расхохотался. — «Дорогая Эмили Пост[2], у меня тут возникла небольшая проблема этического характера. За одиннадцать лет я не перемолвился ни единым словом со своей бывшей женой. И вот теперь, оказавшись в одном городе с ней...»
— А откуда ты знаешь, что она до сих пор здесь? — заметил бармен.
— Звонил утром одному приятелю. Прямо как только прилетел. Он сказал, что она в порядке, получила все, что хотела: раба-мужа, из которого выкачивает всю зарплату, увитый диким виноградом коттедж с большой мансардой, пару ребятишек. И еще — лужайку в четверть акра, зеленую-презеленую, прямо как Арлингтонское кладбище.
И с этими словами Лэард зашагал к телефону. В четвертый раз за день нашел в телефонной книге номер своей бывшей жены, которая теперь носила фамилию второго мужа, достал двадцатицентовик и занес его над щелью. Но на сей раз позволил монете провалиться в нее. «Была — не была», — буркнул Лэард. И набрал номер.
Подошла женщина. В трубке было слышно, как визжат дети и бубнит радио.
— Эйми? — сказал Лэард.
— Да? — голос у нее был запыхавшийся.
Лицо Лэарда расплылось в глуповатой усмешке.
— А ну, догадайся, кто это?.. Эдди Лэард.
— Кто?
— Эдди Лэард. Эдди!
— Будьте добры, подождите минутку, ладно? — сказала Эйми. — Ребенок так ужасно верещит, и радио включено, и в духовке у меня шоколадные печенья с орехами, того гляди сгорят. Я ничего не слышу! Не вешайте трубку, ладно?
— Ладно.
— А ну-ка, еще раз. — Она уже просто орала в трубку. — Как вы сказали ваше имя?
— Эдди Лэард.
Она так и ахнула:
— Нет, правда что ли?
— Правда, — весело сказал Лэард. — Только что прилетел с Цейлона, через Багдад, Рим и Нью-Йорк.
— Господи боже ты мой! — пробормотала Эйми. — Вот это называется сюрприз. А я даже не знала, жив ты или уже умер.
Лэард усмехнулся в ответ.
— Да нет, так и не прикончили меня. Хотя, бог свидетель, очень старались.
— Ну и чем теперь занимаешься?
— О-о-о, да так, всем понемножку. Последнее время работал по контракту с одной цейлонской фирмой. Разведывал для них береговую линию в поисках жемчуга. Сейчас собираюсь создать собственную компанию. Есть хорошие перспективы по добыче урана в районе Клондайка. А до Цейлона охотился за алмазами в джунглях Амазонки, а до этого работал личным пилотом у одного иракского шейха.
— Господи, прямо голова закружилась, — воскликнула Эйми. — Прямо как в сказке из «Тысячи и одной ночи»!
— О нет, не хотелось бы, чтоб у тебя были иллюзии на сей счет, — сказал Лэард. — По большей части то была тяжелая, черная и опасная работа. — Он вздохнул. — Ну а как сама-то, а, Эйми?
— Я-то? — откликнулась Эйми. — Да как любая другая домохозяйка. Верчусь как белка в колесе.
Тут снова громко и надсадно заплакал младенец.
— Эйми, — поспешно начал Лэард, — скажи мне только одно. Между нами все о'кей? Без обид, да?
Голосок ее был еле слышен.
— Время лечит раны, — сказала она. — Нет, сперва мне, конечно, было очень больно... очень больно, Эдди. Но потом я пришла к пониманию, что все, что на свете ни делается, все, видно, к лучшему. Ты ведь все равно не смог бы усидеть на одном месте. Не из тех, уж таким уродился. Ты был бы, как орел, запертый в клетке. Тосковал бы, рвался на волю, пока все перья не облезут.
— А ты, Эйми? Скажи, ты счастлива?
— Очень, — это прозвучало искренне, от всего сердца. — Правда, иногда так закрутишься с ребятишками, просто жуть! Но выдается свободная минутка, переведу дух и сразу понимаю, как все славно и хорошо. Именно этого я всегда и хотела. Так что, в конце концов, мы оба нашли свой путь, верно? И горный орел, и домашняя голубица.
— Эйми, — осторожно начал Лэард, — а нельзя ли приехать тебя повидать?
— Ох, Эдди, в доме жуткий бардак, а я выгляжу, как настоящая ведьма. Просто не вынесу, если ты увидишь меня в таком виде, особенно после того, как прилетел с Цейлона через Багдад, Рим и Нью-Йорк. Такой человек, как ты, будет глубоко разочарован. Стив на прошлой неделе болел корью, а малышка поднимает нас с Гарри по три раза за ночь и...
— Да будет тебе, не прибедняйся, — сказал Лэард. — Все равно, так и вижу, как ты вся светишься изнутри от счастья. Знаешь, давай я заеду в пять, только чтоб взглянуть на тебя, и тут же смоюсь? Ну пожалуйста!
Лэард ехал в такси к дому Эйми и, ввиду предстоящей встречи, силился настроиться на сентиментальный лад. Пытался представить лучшие дни, что они провели с Эйми, но перед глазами танцевали почему-то только какие-то старлетки или нимфетки с красными губами и пустыми глазами. Эта нехватка воображения, как и все остальное, что происходило с ним сегодня, объяснялось возвращением к дням зеленой юности, службы в ВВС, когда все хорошенькие женщины казались на одно лицо.
Лэард попросил водителя подождать его.
— Я быстро. Краткий визит вежливости.
Подходя к небольшому стандартному домику Эйми, он изобразил на губах печальную улыбку умудренности, улыбку мужчины, которому немало довелось испытать в этой жизни. Который был бит, но и сам наносил удары, который сумел извлечь из этого опыта немало полезного и даже умудрился разбогатеть на всем своем долгом и трудном пути.
Он позвонил и, ожидая, пока ему откроют, отколупывал ногтем краску с дверного косяка.
Гарри, муж Эйми, низенький крепыш с добрым лицом, пригласил его войти.
