Станислав Буркин - Остров Русь 2, или Принцесса Леокады
– Ну нет, друзья! Это ни в какие ворота не лезет. Эффектно, конечно, я бы даже сказал, загадочно. Ну да, перед нами – любимые всеми персонажи, причем почему-то еще и в двойном размере. Но традиция «Рваной клизмы» испокон веков зиждется на анонимности. Использование своего былого авторитета, своей былой популярности – прием если не запрещенный, то как минимум не одобряемый. Вы покажите, что вы можете сейчас! Какова художественная ценность именно этого номера?! Или это все, на что вы способны?
И как раз в этот миг из воды вынырнул покрытый чешуей Смолянин. Сделав в воздухе кульбит, он вскочил к нам на сцену и, шлепая по ней ластами в такт музыке, проникновенно запел:
Уходит землянин в свой дальний путь,
Мамане махнет рукой.
Все, что он хочет, – всего лишь вернуть
Земле своей облик свой.
Смолянин картинно приложил к глазам перепончатую руку и, оглядев зал, продолжил:
Но приговор принцессы ему
Будет суров и строг.
И как всегда тех бросают в тюрьму,
Кто неволи терпеть не смог.
Тут Смолянин запел ритмичный припев, а мы четверо как могли (спасибо за науку московским попсовикам) принялись изображать подтанцовку:
Лучше лежать на дне
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на унылой,
Силком подобревшей Земле.
Будет шуметь вода,
Будут лететь года,
И в блеклом тумане скроются
Добрые города.
Пропев последние слова, Смолянин запрыгнул на яйцо, а затем картинно нырнул с него в воду, сделав тройной кульбит. Крамольный политический контекст его песни был настолько очевиден, что не заметить его было невозможно. А ведь среди зрителей были не только леокадийцы, а среди леокадийцев – не только сторонники принцессы. Зал взревел.
Хру’Нестор забыл выключить микрофон, и слышно было, как он взволнованно похрюкивает. Заметив свой прокол, он взял себя в руки и заявил:
– Ну что ж, все это мило, очень мило. Претензии к эстетическому наполнению снимаются. Но где раскрытие темы? Где, собственно, «два в одном»? И что такое «Эмбрион в эмбрионе»?
Это был ожидаемый вопрос. Раздался треск, скорлупа яйца рассыпалась, и из него вылупился Кубатай в облегающем, подчеркивающем его беременность трико, черкеске и папахе. Публика ахнула. Хру’Каган и Хру’Наум наперебой закричали:
– Вот оно! Вот – два в одном! В яйце – мужчина, да не простой, а беременный! То есть два человека!
Тут из воды вновь вынырнул Смолянин и вновь запел на лирический мотив, указывая то на нас, то на королевское ложе:
Даже не глядя, кто враг, кто друг
(нрав у нее таков),
Что-то принцесса сажает вдруг
Лучших своих женихов...
Услышав очередную крамолу, зал громогласно вздохнул, и над нами завертелась небольшая стайка страж-птичек. А Смолянин продолжал:
Так, брат, ей замуж не выйти никак,
Наследника не зачать...
Если пойдет все и дальше так,
То будут мужчины рожать.
И припев они, приплясывая, пели уже вместе с Кубатаем. Причем Смолянин подыгрывал себе на появившейся у него в руках малюсенькой гармошке, а Кубатай – на гитаре, пристроив ее, как гусли, на животе:
Лучше лежать на дне
В синей прохладной мгле,
Чем мучиться на унылой,
Силком подобревшей Земле.
Будет шуметь вода,
Будут лететь года,
И в блеклом тумане скроются
Добрые города!
Они замерли, и зал вновь разразился аплодисментами и смешками. Мы были готовы к этому. Но мы считали, что сказанного все-таки недостаточно, и нужно еще напомнить, намекнуть публике о том, что наша судьба в ее руках.
Кубатай взмахом руки заставил всех замолчать. Свет погас, луч прожектора выхватывал из темноты только его необычную фигуру. И он произнес:
– О, как близки наши миры, братья леокадийцы. Вдумайтесь. В 1458 году по земному летоисчислению узник тюрьмы, поэт Вийон, был освобожден герцогом Орлеанским за победу в поэтическом состязании, написав прекрасную «Балладу противоречий»...
Пока наша четверка была в темноте, мы скинули с себя костюмы, оставшись в одних плавках. А свет прожектора переместился на Смолянина, и тот, пробормотав: «Вот кусочек... Перевод мой», – вскинул перепончатую лапу и стал читать:
По фене ботаю, свою захлопнув пасть,
Сквозь слезы ржу, моргалы закрывая,
Держусь за шнобель, чтобы не упасть,
Я туп как дуб, я все на свете знаю.
Те для меня, в натуре, кореша,
Кто для меня не сделал ни шиша.
Откинувшись, я все же срок мотаю.
На мнительных ушах висит лапша...
Я нужен всем, и всеми ж я пинаем.
Произнеся последнюю фразу, Смолянин, вызвав тучу брызг, картинно рухнул в воду, но забыл при этом выключить микрофон, и еще пару минут публика слышала его бульканье, фырканье и покряхтывание. И мы вместе с Кубатаем нырнули тоже. Зажегся общий свет и осветил символично пустую сцену, усыпанную огромными кусками яичной скорлупы.
Что тут началось! Это был настоящий фурор. Кто-то кричал: «Победа!» или «Лучшие!», кто-то – «Освободить их!», а кое-кто и – «Долой тиранию Леокадии!»
– Вот это действительно что-то! – воскликнул Хру’Нестор, обретя дар речи. – Прекрасно, просто прекрасно. Да простит меня публика, но я не удержался и тоже присочинил в стиле:
Я голоден, но в рот не лезет хавчик,
Я злув-урод, но я же и красавчик...
Мы четверо и Кубатай выползли на сцену и сидели на краешке, ожидая окончательного решения зрителей. Кубатай отжимал папаху, когда неожиданно сквозь зрительский гвалт прорвался, явно усиленный такими же, как у нас, микрофонами голос принцессы Леокадии:
– Я хочу напомнить почтенной публике о праве выбрать в команде-победительнице фаворита и принудить несчастную принцессу выйти за него замуж! И если он захочет, я поеду или поплыву за ним, куда он только не прикажет.
Кубатай испуганно посмотрел на нас, затем бросил папаху, поднявшись, по-собачьи отряхнул с тела брызги, взял гитару и проникновенно запел незапланированное, но, по-видимому, выстраданное. Это получился как бы выход «на бис»:
Милая моя,
Взял бы я тебя,
Но там, в краю далеком,
Есть у меня жена...
Неожиданно для всех, под аккомпанемент Кубатая, в ответ ему запела сама принцесса Леокадия:
Милый осетин,
Мил ты не один,
Люб из вашей команды
Мне больше всех Смолянин!
Вот это была новость! Воистину «сердце красавицы <...> как ветер мая...» Но тут вновь слово взял Хру’Нестор:
– Все, все мне нравится в выступлении землян! – сказал он. – Но тема, тема... Она все-таки выявлена слабо. «Два в одном». Вам не кажется, что беременный мужчина в яичной скорлупе – это все-таки натяжка? Было бы хотя бы так: в одном яйце – второе...
Кубатай включил микрофон и произнес сурово и загадочно:
– Ну что ж. Коль так, то так тому и быть. Кости! Стасы! Прикройте меня.
Это тоже был экспромт, но мы сразу догадались о намерении Кубатая и сомкнулись вокруг него плотным кольцом. Он присел на корточки, и некоторое время притихшая публика слышала лишь его приглушенное покряхтывание. Затем он поднялся во весь рост и поднял над головой здоровенное голубое яйцо.
– Свершилось! – воскликнул он. – Я снесся! – и тут же пояснил нам, отключив микрофон: – Это наши биоинженеры постарались, спасибо им. Все-таки мужчине трудно выдержать девять месяцев. Половину срока ребенок дозревает в яйце.
А зал тем временем ревел от восторга. Только Хру’Каган неожиданно вскричал:
– Не считается! Это – домашняя заготовка!
Но ему возразил Хру’Нестор:
– Лично я в толковых заготовках не вижу ничего дурного!
– Да?! – возмутился Хру’Каган. – Но если принять это за норму, «Клизма» превратится в концерт по заявкам!
– По каким еще заявкам, коллега?!
Но на их профессиональное похрюкивание никто уже не обращал внимания. Цифры на табло сменялись с головокружительной скоростью. Не включившийся в полемику Хру’Наум сообщил:
– Вы все, конечно, помните, что голоса с планеты Соло приходят к нам с некоторым опозданием, так что точное их количество мы сказать пока не можем. Но уже сейчас ясно, что земляне победили!
Мы запрыгали от радости и кинулись обниматься... И когда я обнимался со своим двойником, вдруг произошло нечто странное. Мы как будто бы слиплись. Меня все время к нему тянуло, но рядом мы оказались только во время выступления, и от волнения это чувство как-то притупилось. А вот теперь мы просто примагнитились друг к другу. Обнять-то я его обнял, а вот оторваться не мог. И что-то происходило между нами. Какое-то движение энергий. Какие-то искры вертелись перед глазами, а в ушах звенели колокольчики, и меня как будто бы немножко било током. И вдруг...
Хлоп! И мы слиплись с ним окончательно. Стали одним человеком! Вот тут-то две наших памяти и стали одной. Я знал теперь все, что со мной происходило и на Леокаде, и в прошлом, в Египте времен Моисея. Знал, как мы нашли Смолянина с Кубатаем и как переместились сюда с помощью Шидлы...
