Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром
Никита на правах личного ординарца Махно находился рядом со своим боссом.
— Ребята! — зычно воскликнул стоящий перед строем Махно. — Сегодня для нашей организации светлый и праздничный день! Сегодня в ПОПУ пришел новый член подполья — полуцутик Г-гы-ы. Вам всем уже, я надеюсь, пояснили причины появления здесь полуцутика, с чьими собратьями, коварно и вероломно захватившими власть, мы боролись, боремся и будем бороться! Итак, поприветствуем дружным «ура» нового члена!
— Ура-а-а-а! — грянула шеренга, а полуцутик, который постеснялся сам себе кричать «ура», завопил:
— Долой корнеплодов!
— Молодцы! — похвалил батька. — Хорошо поприветствовали. Перейдем к обычной перекличке. Рододендрон!
— Я! — молодцевато гаркнул Рододендрон.
— Юлия!
— Я!
— Соловей-разбойник!
— Я! — выкрикнул Соловей, в этот самый момент обильно поливаемый струей проказливого отпрыска.
— Ату! — проговорил отпрыск, увеличивая напор.
Махно продолжил перекличку и, когда дело дошло до полуцутика, подмигнул Никите и рявкнул:
— Гы!
— Я! — откликнулся полуцутик.
— Барся!
— Гав, — сказала Барся, — р-р-р-р…
— Расчет окончен, — проговорил Махно и вдруг замер, услышав хорошо знакомое скрипучее покашливание.
— Опять, — простонал Махно, оборачиваясь к Никите.
— И я слышал, — округлив глаза, подтвердил тот.
— Расчет не окончен, — теперь уже совсем явственно прозвучал скрипучий голос. — Мы тоже хотим с вами…
Барся испуганно тявкнула. Шеренга пришла в беспокойное движение. Полуцутик Г-гы-ы подозрительно нахмурился, оглянулся вокруг и на всякий случай взлетел под потолок.
— Смирно! — скомандовал старающийся сохранить лицо перед своими соратниками батька. — Слушай мою команду — смирно!
Повстанцы, услышав знакомо-грозный голос своего командира, вытянулись по стойке «смирно» и замолчали.
Махно оглядел присутствующих и строго проговорил, неизвестно к кому обращаясь:
— Кто это — мы?
— Мы… — ответили ему.
И тут в строю — сразу после взвизгнувшей от неожиданности Барси — из ничего материализовались две согбенные, совершенно неприглядные старушечьи фигуры, одетые в какие-то дрянные отрепья, с платочками, повязанными на маленьких головках. Старушечьи фигурки, колеблющиеся на неподвижном воздухе подземелья, выглядели настолько бесплотными, что сквозь них очевидно просвечивали сырые каменные стены.
Никита тихо ахнул.
— Смирно! — снова прикрикнул на подпольщиков изрядно побледневший Махно. — Откуда вы взялись здесь?
— Как это откуда взялись? — проскрипела первая старушка, поняв, что вопрос относится именно к ним. — А то ты не знаешь, фраер. Мы давно уже тут ошиваемся, да только пока вам на глаза не показывались. А слышать-то вы нас слышали, конечно…
Старушка мерзко захихикала. Махно вспомнил свой постыдный танец с саблями в собственной комнате и крепко сжал зубы.
— Потешались, значит? — осведомился он. — Пугали и хихикали?
— Не могли удержаться, фраер, — виновато доложила вторая старушка. — Уж очень потешно было, как ты кувыркался и шашкой своей размахивал.
В строю раздался неуверенный смешок.
— А ну, молчать! — рявкнул Махно. Страх его уже давно улетучился, осталась только досада. Испугался — надо же кого испугался — двух полупрозрачных старушенций!
— Но мы больше не будем, — быстро проговорила первая старушка. — Это мы так… немного прикололись и больше не будем. Ты не думай, мы не шпионы какие-то, не стукачи. Просто случайно в ваше подземелье залетели и увидели, что вы тут что-то против мусоров химичите. Ну и понравилось у вас тут.
— Так вот мы понаблюдали, понаблюдали и подумали, что можем тоже пригодиться, — сказала вторая старушка. — Чего там! Мы же совсем, как эти… привидения, ети их мать. Можем где угодно летать и ничего нам не будет. Потому что мы в любой момент можем стать невидимыми.
— Эх, едрена вошь, — вздохнула вдруг первая старушка, — такую бы способность нам на Земле иметь! Покурочили бы мы магазинчики… Нас же не видно! Пускай мусора побегают и постреляют в воздух…
— Да что там магазинчики! — вдохновенно продолжала вторая старушка. — Банк бы взяли! Самые главные урки к нам на поклон ходили бы! Вот времена могли бы быть… И чего нам тогда не стать привидениями? А сейчас-то что? Сейчас мы дохлые совсем. Неинтересно и скучно. Вот решили к вам прибиться. Все повеселее.
Строй повстанцев изумленно молчал.
Махно прокашлялся в кулак и спросил:
— А вообще… зовут-то вас как?
— Прокофьевны! — выпалил вместо старушек Никита. — Мать моя женщина, это же Прокофьевны! Степанида Прокофьевна и просто-Прокофьевна! С моего двора бабки! Они Гошу Северного вырастили…
— Мы самые! — подтвердила полупрозрачная Степанида Прокофьевна. — Только мы дохлые. На тачане разбились… Это все вот она виновата…
— Я? — возмутилась просто-Прокофьевна. — Ах ты, шалава позорная! Это же ты, мокрохвостка такая, за рулем сидела!
— А ты не вопи, манда старая, не вопи! — немедленно вступила в перепалку Степанида Прокофьевна. — Если бы ты не подзуживала, вообще бы на такси поехали… Из-за тебя все!
— Заткнись!
— Сама заткнись, сикуха!
— Ах ты… Манда!
— За манду ответишь!
— Кончай базар! — зычно крикнул Махно. — Развели тут, понимаешь, малину воровскую. Если хотите остаться с нами, то приучайтесь в дисциплине. Попятно?
Старушки переглянулись.
— Понятно, — сказала Степанида Прокофьевна.
— Понятно, — сказала просто-Прокофьевна.
— Так-то лучше, — понизил голос Махно. — А теперь… Строй! Разойдись! Вольно! Маршируйте по своим комнатам — все, кроме караульных. И меня не беспокойте! Я у себя в кабинете провожу собеседование с новыми членами нашей организации. Пошли, Г-г-ы-ы, Степанида Прокофьевна и другая Прокофьевна… За мной. Никита!
— А?
— Чего столбом стоишь? Пойдем за мной, говорю…
— Ага, — невнятно проговорил Никита, не сводя глаз с полупризрачных лиц старушек. — Это ж надо… Что делается-то? А я думал — у меня крышак пополз…
* * *Махно отпер свою комнату и прошел туда первым. Ударом ноги отпихнул валяющуюся посреди комнаты искалеченную люстру, несколько свечей поставил на стол и зажег. Никита тем временем сел за стол, предварительно смахнув с его поверхности осколки разбитой бутылки и стакана. Старушки — Степанида Прокофьевна и просто-Прокофьевна — зависли в воздухе возле стола, потому что свободных стульев не было. Полуцутик Г-гы-ы по своему обыкновению уселся посреди стола, скрестив по-турецки ноги.
— Видал, какую анархию из-за вас натворил, — проворчал Махно, заметая ногой остатки люстры под стол. — К вам обращаюсь, бабуськи.
— А мы больше не будем, — снова проговорила просто-Прокофьевна.
— Не будем, — подтвердила Степанида Прокофьевна.
— Ну, — подходя к столу и усаживаясь на табуретку, которую он выдвинул из-за портьеры, проговорил Махно.
— А что рассказывать? — пожал плечами Г-гы-ы. — Я уже все рассказал.
— Да я не тебе.
— А хули рассказывать-то? — проговорила теперь Степанида Прокофьевна. — Значит, ехали мы вот с ней на тачане. На «мерине» шестисотом. Ну и, как пишут в ментовских сводках, не справились с управлением. Бухие были обе в жопу просто. Вписались со всего размаха в памятник Ильичу и разбились вдребезги. Ни синь пороха от нас не осталось.
— Вот совпадение! — воскликнул повеселевший неожиданно Махно. — В памятник Ленина врезались! Выходит, нас с вами один и тот же человек погубил… Я тоже по вине этого матерого человечища погиб.
— Да погоди ты, — перебил его Никита. — Слышь, бабушки, как там моя Анна-то? Ничего не слышали?
— Слыхали, как же, — откликнулась Степанида Прокофьевна. — Гошка к ней ходил — он на тебя очень злой был. Хотел ее наказать…
— Вот сука! — вскакивая со своего места, воскликнул Никита. — Да я его!…
— Да успокойся ты! — усмехнулась просто-Прокофьевна. — Ничего он твоей марухе и не сделал. Ты ж ему яйца расколотил вдребезги. Он потом лечился-лечился, да все без толку. Не стоит хер у него. А сам все равно гоголем ходит, завел себе целый институт студенток и делает вид, что их трахает. Думает, никто не понимает. Мы-то сначала радовались, что у него с этим делом все нормально, а потом одна из девиц нам призналась, хотя Гошка строго-настрого им запретил на эту тему трепаться. Приказывал говорить, что все у него в порядке…
— Да что вы мне про Гошку вашего! — перебил старушку дрожащий от возбуждения Никита. — Как Анна?! Анна как?
— А хрен ее знает, — высморкавшись бесплотными соплями в бесплотную ладошку, ответила просто-Прокофъевна. — Гошка ей грозил-грозил, что за свой позор отплатит…
— Да она-то при чем?! Я же Гоше вашему врезал!
— А Гошка говорит, что из-за нее все, — возразила Степанида Прокофьевна. — Говорил, что, если бы не она, ты бы от братвы не отмежевался…
