Андрей Левицкий - Эромагия
Мудрецы стали переглядываться и о чем-то тревожно зашептались. Затем один из сидящих ближе к трону, крупный и седобородый, неловко слез с дивана и вдруг с размаху бухнулся на пол, громко стукнувшись лбом.
— О, вечнейший из вечных, дозволь Джалиму, смиреннейшему из червей, недостойному буравить землю под стопами твоими, ответить на мудрый вопрос твой!
— Ну, ты эта… — растерянно пробормотал оборотень. — Зачем же так… Я, собственно, для того и спросил, чтоб кто-то ответил…
— Джалиму дозволено произносить! — прогудел глашатай.
Стоя на коленях, Джалим выпрямился, поправил чалму и уже обычным голосом продолжал:
— Да будет известно тебе, пасечник Солнца, что прежний луноликий добровольно отказался от власти, когда узнал, что есть, э… более истинный претендент на падишахскую чалму.
С этими словами мудрец отполз обратно к дивану и тяжело взгромоздился на него.
— Какой благородный поступок! — воскликнул Помпон и сморщился, когда выпрыгнувший из-за трона худой взревел:
— Солнцеподобный выражает восхищение великодушностью своего предшественника!
Мудрецы зааплодировали. Видимо, время приема как раз подходило к концу — они зашевелились, привставая на диванах и поглядывая в сторону дверей. Тут вдруг вся башня мелко задрожала — в своем укрытии Анита даже тихо ойкнула, ощутив, как под ладонями вибрирует стена. Раздался далекий гул, по комнате забегали разноцветные солнечные зайчики, отражающиеся от многочисленных драгоценностей. Мудрецы разом загомонили, переглядываясь.
— Это еще что такое? — удивился оборотень.
— Солнцеподобный выражает интерес… — заорал выпрыгнувший из-за возвышения глашатай, но Помпон, не выдержав, замахал на него руками, призывая умолкнуть. Глашатай сник, грустно отвернулся и, сутулясь, утопал обратно.
— Не обращайте внимания, ваше падишахство, — будничным голосом посоветовал Джалим. — Всего лишь огромное и могучее чудовище Рух, которое преждевременно выползло из вулкана на наш, то есть ваш город.
— А что ему надо? — спросил Помпон и сурово погрозил пальцем глашатаю, который, высунув голову из-за трона, уже раскрыл рот.
— А сожрать всех… — Мудрец развел руками. — Дев не смогли раздобыть, вот и…
— Каких дев?
Тут в пространстве между диванами вновь возник поэт. Постучав лбом в пол, будто тот, кто стучит во входную дверь, он задребезжал так, что все находящиеся в помещении начали морщиться:
Раз в сотню лет появляется Рух, злопыхательский
чудоюд,
Сто дев прекрасных восемнадцати годов отправляют
к нему.
Плачут, плачут они, но покорно идут на вершину
горы,
И не ведают девы, что же ждет впереди их.
А потом…
Но Джалим не дал поэту закончить — пнул его носком туфли в копчик, заставив умолкнуть, и произнес:
— А тут, понимаете ли, Великий Визирь другую политику повел — туристы теперь у нас, богатые иностранцы, девы за них побыстрее замуж выскакивают и за границу уезжают, нам уже и самим не хватает.
— Да, — озабоченно подхватывает другой мудрец. — Я лично уже пару лет как ни одной не встречал… Всех забирает калым-ага…
— Колымага? Какая колымага забирает?
— Э… Не колымага, о несравненнейший из величайших! Калым-ага! Министр по сбыту невест! Да вон он сидит, по правую ручку от вашего солнцеличия! Всех невест калымизировал…
— Удовлетворяем возрастающий спрос, — важно подтвердил калым-ага, склоняя чалму. — Берем встречный план. Согласно указаниям Великого Визиря.
— Хм… — Помпон задумчиво почесал кончик носа. — Значит, самаркундские невесты пользуются… э… возрастающим спросом?
— Вне всяких сомнений, о сияющий! — гордо провозгласил министр по сбыту невест. — В полном соответствии с предначертаниями.
Помпон оживился.
— Выходит, наши девицы очень хороши собой?
— Такова официальная версия, о превосходно проницательный! Хороши, добронравны, услужливы и благовоспитанны! Искусны в забавах и делах домоводства. Но… — Министр потупился. — Для поддержания этой государственной политики приходится вести большую пропагандистско-рекламную кампанию. Книжки «Тысяча и одна позиция», иллюстрированные лучшими рисователями, хрустальные шары с записями пузотанцевальных конкурсов… агенты влияния при иностранных дворах… и прочее… Но показатели неуклонно растут!
— У него показатели растут, а к зложадному Руху некого отправить, — перебил калым-агу Джалим. — Требуются девы, как повелось с давних времен. Сто единиц восемнадцатилетних дев. Чтобы задобрить чудище…
Поэт вывалился из толпы советников, снова бухнул в пол лбом и заблеял:
…А девы к вулкану покорно идут,
И плачут, и плачут, и плачут!
Джалим аккуратно пнул рифмоплета и закончил, кланяясь:
— …И вот он уже неделю как ползает, с каждым разом все дальше от вершины, а мы дев подходящего возраста всего… гм… трех нашли, да и то одна сбежала…
— И что же теперь делать? — спросил Помпон.
Но Джалим, произнеся это, побыстрее отступил, смешавшись с толпой — мудрецы потихоньку пятились, покидая комнату.
Раздался шелест, и через треугольное отверстие в потолке влетел большой серебряный горшок, инкрустированный разноцветной глазурью, из которого торчала голова Великого Визиря. Мудрецы заволновались, вновь зашумели. Большинство столпились в дверях, ожидая, что будет дальше. Горшок опустился между диванами, Визирь, скособочившись и почти прижав правое ухо к плечу, неловко вылез из него, тут же рухнул на колени и завопил:
— Дозволит ли могущественнейший из величайших…
Глашатай вылез из-за трона и с надеждой заглянул в глаза превращенцу.
— Да, да! — сказал Помпон, снова погрозив глашатаю. — Говорите уже…
— …тощей козявке… что? Ага… — Визирь выпрямился и продолжил: — Несомненно, мудрейший среди мудрых осведомлен о том, что легенды гласят: коль скоро необходимого количества дев не будет найдено, Руха должно убить величайшему воину Самаркунд, вооруженному Копьем Судьбы и Щитом Веры. На седьмое утро после первого появления чудища, пока оно не добралось до города, должно ему взлететь к вершине Попокапетля, прыгнуть в Большекратор и сразить злопыхательское исчадие…
— Это хорошо. А кто же в вашей, то есть нашей стране является величайшим воином? — поинтересовался Помпон.
— Вы, — коротко ответил Визирь и мигнул правым глазом дервишам, все это время стоящим позади трона.
Мудрецы закивали, что-то одобрительно забубнили и стали побыстрее выскальзывать из комнаты. Дервиши тем временем подхватили под руки вконец растерявшегося Помпона, вежливо, но твердо стащили его с трона и повлекли куда-то за возвышение.
Вскоре в комнате стало тихо и пусто, только Визирь стоял между диванами. Потом появился один из дервишей — тот, что в зеленой шапке, — и подступил к старику. Они принялись негромко разговаривать.
— Мустафа… опять заснул… Где-то здесь… Разыскать… Наверняка еще в башне…
Анита так и подпрыгнула, когда смысл сказанного дошел до нее. Тихо-тихо она попятилась, выскользнула из ниши, пересекла комнату и, нырнув в проем, побежала прочь.
— Ну что, летим? — с беспокойством спросил Шон. С тех пор как рыцарь узнал, что Анита могла попасть в падишахский гарем, он слегка нервничал. Что она натворит, узнав, куда ее привели? Еще разрушит какие-то местные исторические достопримечательности, реликвии какие-нибудь, плати потом за них… Дипломатический скандал получится!
Солнце повисло в центре неба, будто круглая дырка, ведущая внутрь раскаленной печи, покрытой синей штукатуркой. Жара стояла такая, что у Руми бахрома свернулась спиральками, будто высохшие листья.
— Здесь всегда такая погода? — спросил Шон, садясь на Аладдина, который висел в полуметре над землей.
— Нет, летом теплее, — откликнулся тот.
— У! А сейчас что, зима? — удивился Тремлоу.
— Межсезонье, — сказал ковер.
Когда рыцарь взгромоздился на него, плотная ткань слегка прогнулась — Шон будто сидел на очень плотно набитой большой подушке. Прочие ковры, уже отремонтированные — или вылеченные — неутомимым Бладо, столпились неподалеку. Предводитель помахал им углом и взмыл в чистое небо.
Жара тут же обрушилась на Тремлоу — будто вымоченным в кипятке, еще парящим полотенцем шмякнули по голове. Хорошо, он был в чалме и захватил с собой флягу, полную ледяной воды, которую набрал из родника, обнаруженного в руинах.
Вскоре развалины превратились в груду коричневых камешков, лежащих посреди леса, после чего исчезли в море зелени, разлившемся под горой, на которой стоял город. Попокапетль высился над ней, как дом над собачьей будкой. Его склоны тоже заросли деревьями, сквозь которые спиралью протянулась широкая просека — след Руха.
