Михаил Успенский - Белый хрен в конопляном поле
«Будут!» — пообещал мессер Брателло и слово свое сдержал с лихвой.
И к следующей неделе все на свете стали братья и сестры. Даже те, кто и вовсе не относился к роду человеческому — брат Кабан, брат Слон, брат Хорек, брат Муфлон, брат Двапроцента, брат Гусь, брат Лебедь, брат Береза… Одного только Петуха никто не назвал братом по вполне понятным причинам, да еще тамбовский Волк заявил, что он может быть не братом, а лишь товарищем — и то не всякому.
Даже самые мелкие частицы оказались втянутыми в Братство Братанов. «Брат наш атом, поделись электрончиком!» — говорил, бывало, мессер Брателло — и брат атом делился, потому что деться было некуда.
И настала жизнь весьма хорошая и прекрасная. Брат Джузеппе продолжал петь, не умолкая ни на минуту. Недовольны были только братья наши обыватели, но они всегда чем-нибудь недовольны.
Но на все хорошее найдется недобрый глаз. Поэтому вскоре в славном городе Сан-Середино стали происходить злые чудеса. Вышел как-то брат Отарио из бани, где имел обыкновение мыться, — и вдруг во лбу его образовалось отверстие, и он упал и перестал жить.
«Перестанем же лучше мыться!» — решило братство, и более никто возле бани не погиб.
Потом брат Сильвестро, выходя из трактира, подвергся такому же нападению и тоже перестал жить.
«Будем пировать по домам», — постановили братаны и возле трактиров не показывались.
Потом брат Глобус, покидая игорный дом, также оказался поражен неведомой силой в самый лоб, перестав жить…
Брат Джузеппе над могилами пел печальную песню про братьев наших журавлей…
На этом месте брат Брателло не выдержал и зарыдал.
— Ну, вот, — недовольно сказал боцман. — Я-то думал, ваш рассказ поддержит моих подопечных, а вы и сами, сэр, расклеились. Это не годится. Неужели никто из присутствующих не может рассказать историю с хорошим концом?
— Я могу, бвана моряк, — раздался низкий голос из тьмы.
— Кто там такой?
— Да я же!
Боцман внимательно вгляделся в темноту, но ничего не увидел до тех пор, пока говорящий сам не показался на свет.
— Арап! — воскликнул Бен Баррахлоу.
— Афробонжурец, с вашего позволения, — поправил его говоривший. — Мбулу Пропаданга из Камерала. Второй курс Академии.
— Ну и дела, — сказал боцман. — Да я и слыхом не слыхивал, чтобы кто-нибудь из ваших…
— Это и есть хороший конец, бвана, — сказал арап. — Потому что начало было совсем невеселое… … Раньше мое племя еле-еле было сильным и многочисленным. Оно владело стадами и землями, охотничьими угодьями и рыбными озерами. Все у нас было. Раньше вообще все было.
А потом в эти благодатные места пришли, гонимые голодом, другие племена: или-или, тока-тока, многа-многа и даже презренная орда пигмеев чуть-чуть.
Почти всех победило мое славное племя еле-еле, но при этом погибло множество славных воинов. А от племени многа-многа тоже осталась лишь горстка людей.
Наш вождь Напузи, чьи кулу-кулу звенели при ходьбе, и предводитель врагов Хирамба встретились на излучине реки и постановили решить дело поединком. Таково было мнение старейшин обоих племен.
Этот Хирамба был подобен слону Гуамбо во время гона, а вождь Напузи походил на слона одними лишь своими кулу-кулу, что, как известно, только мешает и в танце, и в битве.
Но колдун племени еле-еле, которого звали Кио Кио, нашел выход из положения и поговорил людьми по душам их предков.
И тогда пришел к вождю прославленный охотник Мцыри-Мцыри, который голыми руками задавил сразу двух леопардов.
— О Напузи! — воскликнул он. — Я не пожалею жизни своей ради родного племени. Съешь мою печень — и к тебе придет мое охотничье умение подкрадываться незаметно.
И вождь Напузи съел печень отважного Мцыри-Мцыри, и к нему пришло охотничье уменье, но этого было слишком мало для такого важного поединка.
И тогда вышел вперед могучий Камазу, который мог перенести на плечах восемь крокодилов зараз.
— О Напузи! — воскликнул он. — Я тоже рад пострадать за свой народ. Съешь мою печень — и ты сам сможешь нести по восемь, а то и по десять крокодилов зараз.
И вождь Напузи съел печень могучего Камазу и получил силу, достаточную для несения восьми и даже десяти крокодилов зараз, но этого все равно было недостаточно — слишком уж ответственный предстоял поединок.
И тогда поднялся с места опытнейший полководец Жюки-Жюки, славившийся умением топить врага в крови своих воинов.
— О Напузи! — воскликнул он. — Жить мне все равно осталось недолго, так уж и я пострадаю. Съешь мою печень — и сам обретешь великое полководческое искусство!
И вождь Напузи съел печень великого Жюки-Жюки, но это было уж и вовсе ни к чему — ведь предстоял-то поединок, а не битва тысячи против сотни.
Тогда пришел к вождю юноша Данко-Данко, чье сердце было преисполнено любви к людям.
— О Напузи! — сказал он. — Съешь мое сердце, любовь к родному племени уверенно направит твою руку в поединке!
— Нет, — возразил колдун Кио-Кио. — Не делай этого, о Напузи, ибо любовь к своему народу есть не сила вождя, а его слабость. Лучше убей коварного Данко-Данко и съешь его печень просто так — для удовольствия.
И вот уже съедены были вождем все хоть чего-то стоящие печени мужей племени еле-еле, а уверенности в победе не было.
Тогда колдун Кио-Кио предложил:
— О Напузи! Твой племянник Мбулу Пропаданга славится своей хитростью, хотя и говорят, что ему дает советы мудрый паучок Ананси. Съешь его печень — и ты обманом победишь любого врага!
Тогда Мбулу Пропаданга послушал, что скажет спрятанный в его ухе паучок Ананси, вышел вперед и сказал:
— Я еще молод, и вся хитрость моя наперед будет известна врагу. А вот если я познаю все науки и все уловки белых людей, да если печень моя преисполнится неведомой врагу мудрости — тогда побежит прочь проклятый Хирамба, даже не приняв боя. Дай мне, о Напузи, мешок с золотым песком, и вскоре я вернусь, чтобы и свою молодую жизнь принести в жертву племени еле-еле. А до тех пор довольствуйся печенью колдуна Кио-Кио — там столько хитрости, что она у нас уже в горле стоит.
— И верно! — сказал мудрый Напузи и потряс в знак согласия своими кулу-кулу, и они зазвенели громче обычного, что было добрым предзнаменованием.
И Мбулу Пропаданга взял золото, и пошел, и шел долго-долго, покуда не оказался в славном городе Плезире перед стенами Академии…
— Поучительная история, — сказал Бен Баррахлоу, когда низкий голос арапа отзвучал под сводами темницы. — Только я не понял — возвращаться-то ты думаешь?
— Бвана моряк, — сказал Пропаданга. — Среди черных людей, способных вернуться в такой ситуации, столько же дураков, сколько среди белых людей, задающих подобные вопросы. У меня в Плезире невеста, дочь старосты ювелирного цеха, за ней дом дают, хоть мои кулу-кулу и не звенят, как у наших и ваших вождей.
— Ты что, отец, — сказал Терентий. — Он хоть и черный, но не темный же… Слушай, а жучок этот — он что, до сих пор с тобой?
Мбулу Пропаданга ткнул себя в ухо:
— Конечно. И он уже усвоил достаточно белых премудростей, а поначалу от него толку не было… На всех экзаменах выручает, на все вопросы отвечает…
— Спроси у него, кто этот парень, похожий на моего брата? — сказал Терентий.
Пропаданга повернулся ухом в сторону Тихона-бледного. Из черной глубины показалась какая-то алая крупинка.
— Не соврал черномазый, — удивился боцман.
Тихон-бледный шарахнулся в угол.
— Не любит, — пояснил афробонжурец. — Ананси говорит, это сильный-сильный мганга-колдун. Настоящий колдун. Может быть, самый сильный в мире. И он твой брат, твой родной брат. У вас один отец и одна мать. Только где же еще один брат, спрашивает Ананси? Вас должно быть трое…
— Сроду нас не было трое, — насупился Терентий. — Эй, ты, чучело перепелесое, признавайся, кто ты есть, откуда взялся?
— Я принц… — сказал Тихон-бледный.
— Ха, принц! Да я ведь тоже… хм… не на помойке найден. Чей ты принц?
— Не имеет смысла лгать, — сказал Тихон-бледный. — Я Тандараден, принц всех эльфов Агенориды.
— О! — обрадовался боцман. — Вот и настоящий эльфийский шпион! Кричи часового — мы его сейчас сдадим и выйдем на волю…
— Нет! — воскликнул молчавший дотоле Брателло. — Это не по понятиям! Пусть брат наш часовой ничего не знает!
— Ну ты, дядя! — одернул боцмана и Терентий. — А еще пират называется! Может, он и шпион, а может, и действительно мой брат. Да хотя бы и шпион! Братьев не сдают. Только куда же Тихон-то подевался, не знаешь?
— Не знаю никакого Тихона, — сказал бледный. — Ты мне мешаешь. Отнимаешь силу. Ты не нужен. Ты лишний. Хватит одного меня.
Терентий закатал рукав, приноровился было тяпнуть себя за руку — но вдруг передумал проверять кровную связь. На всякий случай.
— А как маму нашу зовут? — внезапно спросил он.
— Королева Алатиэль, — ответил бледный.
