Илья Новак - Запретный мир
Но вряд ли.
Развалившийся посреди мостовой в лучах полуденного солнца толстый, раскормленный кот и здоровенный мосластый першерон, меланхолично наступающий бочкообразным копытом на кошачий хвост…
И крик.
Переполненная душевая девичьего пансиона, струи воды, брызги, мыльная пена, девицы неглиже и пожилой глуховатый дворник, случайно входящий туда в поисках веника…
И визг.
Пенопластом водят по стеклу.
Стеклом – по железу.
Все это слилось в том звуке, который издало супероружие.
Неизвестно, что творилось в центральном ярусе и на арене, но один из сопровождавших Альбиноса макрофагов охнул и тяжело осел на ступени, прижав ладони к ушам.
А Альбинос и второй макрофаг побежали дальше.
По правилам лурдской ZARNICA на каждую атаку бойскаутам отводилось десять секунд, после чего скрытый в прикладе прерыватель прерывал, переключатель переключал, а адаптер, соответственно, адаптировал фильтры ствола, задавая им новую пропускную программу.
Десять секунд истекли, и Левенгук переставил верньер так, чтобы стрелочка указывала на изображенный в профиль человеческий нос.
Странно, что за это время макрофаги, поднявшиеся уже до середины трибун, не сделали попытки выстрелить в фокусника из своего оружия.
Раздался тихий щелчок, и механический голос произнес:
– Назальная атака.
Запахло дерьмом.
Кучей дерьма.
Очень большой кучей дерьма.
Колоссальной, феерической горой из дерьма, возвышающейся на берегу моря из жидких фекалий, результата творческих усилий миллионного стада мамонтов, опившихся слабительного. Моря, на берегах которого резвились взбудораженные скунсы… Горы, на склонах которой обосновалась живая армада плотно позавтракавших стервятников…
Второй макрофаг, позеленев и выпучив глаза, повалился на ступени. Альбинос Аслаг тоже позеленел, затем посинел, полиловел и пожелтел. Из глаз его полились слезы, из носа сопли, он пошатнулся и упал на колени, но Аслаг возглавлял организацию макрофагов не случайно, а благодаря упорству и силе воли.
Он встал и побрел дальше.
Десять секунд истекли.
Фокусник повернул верньер.
Щелчок.
Голос сказал:
– Визуальная атака.
Сначала ничего не происходило. Адаптер оружия приспосабливался, вытягивая из Шелухи проекции обитающих там сущностей, подавленные влечения, мечтания и ментальные отрыжки либидо всех населяющих реальность-сердцевину разумных существ.
Потом над трибунами что-то зашевелилось, заиз-вивалось, бестелесные формы сладострастно заклубились…
В воздухе сформировалось ЭТО.
Вот тут Альбиноса Аслага проняло по-настоящему. Его глаза расширились, горло перехватило, он зашатался и начал крениться назад…
Волна звука сверхвысокой частоты тысячетонным тараном ударила в берег со стороны океана.
Антона Левенгука шквальным порывом смело с верхнего края трибун.
– Ближе! Надо поближе к нему!
Схватив опустившуюся на колени Дебору, Бел склонил ее голову к телу носорога, который, впрочем, уже не был ни носорогом, ни змеем, ни крокодилом, ни даже пауком. Он превращался в какое-то иное существо с пока еще неясными, смазанными очертаниями. В сферу беззвучия двухметрового диаметра, пульсирующую вокруг метаморфизирующего в последнем приступе хамелеона, упало тело Багана Скунса – кроль попал под звуковой шквал и мгновенно потерял сознание.
Внутри этой сферы бесконечность свернулась кольцом и укусила себя за длинный хвост.
– В кого он превращается? – прошептала Деби, ощущая подрагивание плота. В нем одна за другой отлетали клепки, удерживавшие вместе пластиковые псевдобревна.
Шквал визга стих так же внезапно, как и начался.
Дебора посмотрела. Ее глаза широко раскрылись.
Новое существо появилось на плоту. Оно сказало:
– Не, вы видите это? Всю жизнь мечтал! Теперь полетаем?
Исторического столкновения трех культур не произошло. От того места, где под проломившимся центром прятались макрофаги, по поверхности разошлись трещины, и перегруженная дородными телами арена провалилась. От воздушного удара лопнул видеоэкран, серебристые осколки со звоном посыпались вниз. Затем обвалилась большая часть трибун – исключение составили лишь центральный ярус и балкон с рупором.
Так что, к примеру, Свонна Лагерлеф вскоре обнаружила себя лежащей под каким-то обломком с рукояткой меча во рту, а Саакэ Окацу и Оторва Малина вообще не скоро обрели способность воспринимать окружающее.
Все, что могло осыпаться, – осыпалось, то, что могло обвалиться, – обвалилось, и вслед за грохочущей какофонией воцарилась тишина.
Теперь большинство аборигенок, макрофагов и жриц пытались выковырять самих себя и друг друга из-под обломков. Лишь Альбинос Аслаг да пришедший в себя второй макрофаг повисли, вцепившись в ограждение центрального яруса – того, что осталось от трибун.
Антон Левенгук не разбился. Перекувырнувшись, он стал падать «солдатиком» и ударил ладонями по своим коленям, инициировав микропроцессор, управляющий ножными манипуляторами-семимилями. Процессор, оценив общую ситуацию – расстояние до земной поверхности, скорость падения, ускорение, силу ветра, плотность окружающей газовой среды и гравитационную постоянную реальности, – выстрелил вниз ступами-присосками на концах подвижных гибких ходуль. Ходули, упершись в землю, вначале замедлили, а потом и остановили падение фокусника, приняв на себя вес его тела в двух метрах над землей.
Чуть приподнимаясь и опускаясь на прогибающихся ходулях, Левенгук повернулся. Его взору открылись разрушенные трибуны, в обломках которых копошились тела, провалившаяся арена, пустая рама разбитого экрана, и в этой раме, как в багете, – темно-зеленая ревущая воронка в океанской дали. Оранжевая точка плота мелькнула меж свинцовыми волнами и тут же исчезла из виду, скрытая тем единственным, что еще возвышалось на берегу, – деревянной пирамидой среднего яруса, с которой свешивались две фигуры. Одна из них привлекла внимание Левенгука.
В этот момент. Альбинос Аслаг, выбиравший место, куда бы спрыгнуть, поднял голову и встретился взглядом с сухопарым человеком, покачивающимся на модифицированных ходулях. Взгляд Антона фон Левенгука был безумен. Широким взмахом руки фокусник окинул окружающий мир, а затем, выпятив подбородок, ногтем большого пальца медленно провел по своей шее в интернациональном жесте «конец всему».
После чего развернулся и, преодолевая в каждом прыжке по шесть-семь метров, побежал к краю Стены – в сторону тянувшейся к Разряднику слюдяной трубы.
Теперь он стал обладателем мощных крыльев, длинных перьев на хвосте, а также клюва и хохолка на макушке. И оставался все тем же Гунем Ситце-ном, уж в этом не было сомнений.
Вдвоем они взвалили на спину птица безвольное тело кроля.
– Но откуда ты мог знать, в кого он превратится? – спросила Дебора.
– Я этого наверняка и не знал, – ответил Бел. – Но он побывал паукообразным, гадом, земноводным… Я надеялся, что теперь, по логике, он должен стать… птицем.
– Эй, ребяты, а ведь я не вынесу троих, – неожиданно заявил Ситцен и щелкнул клювом. – В смысле не потяну.
– Не потянешь? – переспросил Бел.
– Не. Всегда мечтал полетать, но сейчас, кажись, я и двоих-то с трудом… Боязно как-то… Ну, быстрее, садитесь кто-нибудь! Я вернусь за вторым.
– Деби, садись, – распорядился де Фей, перешагивая через распушенные по плоту хвостовые перья.
Когда он обошел хамелеона, Дебора все еще стояла на месте, но теперь – задрав нос.
– Чего это ты командуешь? – осведомилась она.
– Деби, пожалуйста, сейчас не время, – взмолился де Фей, хватая ее за талию и пытаясь подсадить на узкую покатую спину с выступающими позвонками, через которую раньше перекинул тело кроля.
Она оттолкнула Бела и выкрикнула в лицо:
– Ты что, ничего не понял, Белаван де Фей? Ты делал все, что на самом деле должна была бы делать я, а теперь хочешь, чтобы я первая улетела отсюда? Ты полетишь первым! Я подожду.
– Голубки! – взмолился Гунь. – Шибчее садитесь кто-нибудь!
– Нет… – начал Бел, и тут твердый носок кожаного ботинка врезался в его колено.
Белаван заорал и начал падать.
– Извини, – прошептала Дебора, толкая его на услужливо подставленную спину хамелеона. – Я хорошо плаваю, так что в крайнем случае смогу…
Бел повис на Ситцене, как и Баган Скунс, – свесив голову с одной стороны, а ноги с другой.
– Подожди! – крикнул он, жмуря слезящиеся от боли глаза, но птиц уже натужно замахал крыльями, тяжело и медленно поднимаясь над плотом, который течение немедленно отнесло наискось в сторону.
