Фредерик Браун - Марсиане, go home!
Его взгляд упал на фотоаппарат, решил хотя бы его взять с собой. И самое первое, что он сделает — отдаст пленку на проявление. Все-таки существовал один шанс из тысячи, что он и в самом деле общался с марсианином, а не стал жертвой галлюцинаций… Хотя, как он с содроганием вспоминал, его руки вместо шеи инопланетянина встретили пустоту. (Впрочем, чему тут удивляться; если марсиане куимировали, то почему бы не признать за ними ещё более поразительные способности?)
Если на фотографии выявится марсианин, то это полностью изменит картину. А если нет… что ж, останется только одно — позвонить Марджи и узнать фамилию психиатра, которого она ему советовала посетить ещё до развода. Психоанализ был хобби Марджи; она не раз заверяла его, что если бы имела возможность продолжать занятия в университете, целиком посвятила бы себя этой проблеме.
Льюк вышел из хижины, закрыв дверь на ключ.
Потом обошел её, направляясь к машине…
На её капоте бесстыдно развалился зеленый коротышка!
— Привет, Джонни! — возликовал он. — Ну и рожа у тебя — жуть. Но, похоже, ты все сделал, чтобы её заиметь. И что это у вас за омерзительная привычка нажираться до остервенения?
От неожиданности Льюк чуть не грохнулся оземь. Но затем развернулся на сто восемьдесят градусов и побрел обратно в хижину. Не мешкая, наполнил до краев стакан виски и залпом опустошил его. Всего за несколько минут до этого он поклялся сам себе, что спиртного и в рот больше не возьмет. Но что ж, если галлюцинации вернулись, то принять что-нибудь взбадривающее — дело святое.
Снова вернулся к машине. Марсианин возлежал на прежнем месте. Льюк сел за руль и нажал на стартер. Только после этого высунул голову из окна.
— Эй, вы хороший мой! Вы что думаете, что я смогу нормально вести машину, глядя на вас, а не на дорогу?
Марсианин бросил через плечо с издевкой:
— А мне-то какое дело? Мне до балды, видишь ты что-нибудь или нет. Попадешь в аварию, худо-то будет не мне!
Льюк глубоко вздохнул и тронул с места. До самой автострады вел машину, высунув голову из окна и чуть не свернув себе шею. Галлюцинация ли это или нет. Но ясно было одно — видеть сквозь зеленого человечка он не мог.
Уже на автостраде, проезжая мимо дорожного ресторана, решил перехватить чашечку кофе. Войдет ли марсианин вместе с ним или нет — его мало интересовало. В конце концов, все равно этого субъекта никто не заметит.
Льюк остановился. Марсианин спрыгнул с капота и поплелся за ним. Зал оказался пустым. Только за стойкой маячил бармен, пребывавший явно в мрачном настроении.
Льюк уселся на высокий табурет. Марсианин тут же подтянулся, сделав стойку на руках, и примастился рядом, оперевшись локтями о стойку.
Бармен пристально уставился в их сторону. Да, сомнений не было — он пялился не на Льюка.
— О Боже! — проворчал он. — Еще один!
При этом он чувствовал, как его пальцы инстинктивно до онемения вдавились в цинковое покрытие.
— Кто-кто! Опять один из этих сукиных детей с Марса, — буркнул бармен. — Вы что не видите, что ли?
Льюк набрал побольше воздуха в грудь и осторожно, словно чего-то или кого-то опасаясь, спросил:
— Вы хотите сказать… что их тут несколько?
Бармен от удивления даже рот раскрыл:
— Несколько? Вы что, с луны свалились? Где вы были этой ночью? Не в пустыне ли, без радио, без телевидения? Черт вас побери, да их же целый миллион!
Глава 2
Бармен был не совсем прав. По более поздним оценкам их было что-то около миллиарда…
А сейчас покинем на время нашего героя — Льюка Деверо — но не надолго, мы ещё вернемся к нему — и обратим наше внимание на события, состоявшиеся уже в других местах, но в том же временном отрезке, то есть в тот момент, когда Льюк принимал своего визитера в хижине в пустыне.
Да, с учетом точности, присущей любым оценкам, речь шла именно о миллиарде. Где-то по одному марсианину на трех жителей планеты.
Только в США их было шестьдесят миллионов, и эта пропорция сохранялась во всех других странах. Насколько точно удалось установить, все они появились точнехонько в одно и то же время. Конкретно — в двадцать часов четырнадцать минут по местному времени на побережье Тихого океана, и в соответствующее время, исходя из часовых поясов, на всех других широтах. В Нью-Йорке было одиннадцать четырнадцать вечера — люди как раз выходили из театров, в соответствующих заведениях города только-только начиналась бурная ночная жизнь (естественно, с появлением марсиан она тут же стала намного более оживленной). А в Лондоне светало, в четыре часа четырнадцать минут люди едва-едва только просыпались. В Москве куранты пробили семь четырнадцать — время собираться на работу (и, несмотря на случившееся, многие там все-таки пошли на работу, выполнять свой долг — как ни как, но это говорит о мужестве москвичей, если только их не страшил больше Кремль, чем марсиане). В Токио было тринадцать часов четырнадцать минут; в Городулу это произошло ровно в восемнадцать четырнадцать и т. д.
Эта ночь — или утро, или день — были отмечены множеством человеческих жертв.
Полагают, что в США в первые минуты после появления марсиан погибло около тридцати тысяч человек.
Причины смертей были самые разные. Одни разволновались аж до сердечного приступа, а другие — до апоплексии. Многие пали от пуль, поскольку тут же началась беспорядочная пальба по марсианам. Но так как кусочки свинца проходили сквозь них беспрепятственно, то они, как правило, заканчивали свой путь в подворачивавшихся человеческих телах. А что творилось на дорогах! Сколько аварий. Многие марсиане куимировали прямо в движущиеся машины, и при этом никто не может объяснить их предпочтение устраиваться преимущественно на переднем сиденье, рядом с водителем. Вы только представьте себе его состояние, когда с вроде бы пустого места вдруг раздается голос: «Подбавь газку, Джонни. Жми на всю железку!» Мало кто из автомобилистов смог выдержать такой тест на испытание нервов и без всякого ущерба выпутаться из передряги.
Потери марсиан равнялись нулю, хотя встречали их, мягко говоря, не очень-то гостеприимно. Порой набрасывались, едва лишь узрев, но чаще всего, как в случае с Льюком, после того, как они доводили свои жертвы до исступления. На автоматные очереди и пистолетные выстрелы, на удары ножей, на летевшие в их сторону вилы, стулья, тарелки и другие кухонные предметы, молотки, топоры, разводные ключи, саксофоны, столы и даже сенокосилки, как впрочем, и на любой другой подворачивавшийся под руку предмет, они отвечали только одним: открыто насмехались и издевались, прибегая к оскорбительным замечаниям, вплоть до не совсем цензурных слов.
Некоторые люди, наоборот, пытались добиться у них расположения своим радушием. Но куда там. По отношению к ним марсиане вели себя ещё грубее и стократно наглее.
Короче говоря, независимо от места, где они появлялись, от того, как их встречали и принимали, сказать, что они явились причиной смятений и потрясений — было бы самым невинным и безобидным определением века!
Глава 3
Вот, например, какие печальные события произошли на главной телестанции в Чикаго. Мы ссылаемся на этот пример даже не потому, что здесь случилось нечто отличное от того, что творилось в то же самое время в других телевизионных студиях, но просто, чтобы остановиться хотя бы на одном конкретном случае.
В тот вечер как раз шла очень престижная программа с участием Ричарда Бретейна, ведущего в мире исполнителя Шекспировских ролей, выступавшего в дайджест-постановке «Ромео и Джульетта», специально созданной для телевидения.
Отлично сработано, умело подано! Передача пошла в эфир в десять вечера; ровно через четырнадцать минут по часам в руке уже шел второй акт пьесы, а точнее — знаменитая сцена с балконом. Джульетта только что появилась на нем, а Ромео, внизу, читал свои восхитительные стихи:
Но тише! Что за свет блеснул в окне?
О, там восток! Джульетта — это солнце.
Встань, солнце ясное, убей луну — завистницу: она и без того
Совсем больна, бледна от огорчения,
Что, ей служа…[2]
Дойдя до этого места, он вдруг словно онемел, так и оставшись стоять с широко открытым ртом.
Балюстраду балкона, в пятидесяти сантиметрах от Джульетты, оседлал зеленый человечек.
Великий Ричард Бретейн пошатнулся и с трудом проглотил слюну. Но через несколько мгновений решительно взял себя в руки. В конце концов ничто не доказывало, что кто-то ещё из присутствовавших видел то же самое, что и он! И уж в любом случае надо было как-то выходить из положения, не срывая трансляции.
И он с мужеством продолжил:
…Ты все ж её прекрасней.
Не будь служанкою луны ревнивой!
Цвет девственных одежд зелено-бледный…
И надо же такому случиться! Слова «зелено-бледный» застряли у него в горле. Остановился, чтобы перевести дух, и тут же услышал всеобщий шепот в студии.
