Антон Твердов - Нет жизни никакой
Степан Михайлович с ужасом смотрел на немалый сгусток бурой субстанции, источавший вполне определенный запах. Странные мысли кружились у него в голове. С перепугу у Турусова из памяти вышибло все касающиеся биологии знания, и теперь он гадал — погибнув под копытами зверюги, он остался бы лежать под африканским солнцем неопознанным трупом или был бы съеден и впоследствии превратился бы в ту самую субстанцию. И тот, и другой вариант внушал Турусову понятное чувство омерзения, и когда наконец он вспомнил о том, что носороги, кажется, животные травоядные, ему от этого легче все равно не стало.
«Растоптали бы, — думал он, — сожрали бы… Какая разница? Не в этом дело. А дело в том — как я здесь оказался и как мне отсюда выбраться? Думать надо, размышлять…»
Впрочем, долго размышлять тут было нечего. На скале многого не высидишь, нужно было идти куда-то, где могли встретиться люди, которые помогли бы несчастному журналисту или хотя бы объяснили ему хоть что-то из происходящего.
Сам с собою обсудив и утвердив сам перед собою план дальнейших действий, Степан Михайлович начал осторожный спуск со скалы. На поверхности земли он оказался только через полчаса, недоумевая — почему это вскарабкался он за доли секунды, а спускался гораздо дольше?
Солнце припекало неимоверно. Степан Михайлович снял с себя пальто, а потом и теплый свитер, а немного погодя и пиджак, оставшись в одной только рубашке и брюках. Ботинки тоже пришлось снять, потому что идти в них было неудобно — жарко, к тому же туда набивался песок. Заправив брюки в носки, Турусов свернул пальто, свитер и пиджак в некое подобие солдатской скатки, перевязал шарфом, перекинул через плечо и двинулся вдоль скалистой гряды. В выборе направления своего движения он не колебался совсем. По скалам передвигаться трудно, обратно в пустыню возвращаться не хотелось, а идти в ту сторону, где скрылся носорог, — и вовсе немыслимо.
Медленно, но верно мысли Турусова приходили в порядок, конечно, настолько, насколько это было возможным в создавшейся дикой ситуации.
Уже Степан Михайлович распрямил небогатые мускулатурой плечи, поудобнее расположив на спине скатку, уже расстегнул рубашку до пупа, так что стала видна давняя татуировка «Жуковский-forever» и вспомнил строчки из стихотворения Пушкина, который был тоже поэт, как и Жуковский:
— Не дай мне бог сойти с ума, нет — лучше посох и сума.
— И нечего отчаиваться, — вслух проговорил Турусов. — Куда бы судьба ни закинула меня, я всегда должен оставаться тем, кто я есть. Для настоящего романтика важнее состояние души, чем окрестный пейзаж. И в самом деле — даже в густонаселенном городе я так же одинок, как и здесь — в безлюдной пустыне. А человек, привыкший к одиночеству, легко преодолеет и все остальные напасти… Пожирающее все живое солнце обжигало его своими лучами, — Дрогнувшим голосом добавил Степан Михайлович, и глаза его увлажнились, — но он упрямо двигался вперед — к несбыточной и прекрасной мечте. Только глаза его светили ярче тысячи африканских солнц, потому что не погиб еще в его душе огонь догоревшей страсти… Любой другой человек, оказавшись на его месте, пал бы, растерзанный когтями страшных носорогов, но… он знал — никогда нельзя сдаваться. Судьба снова решила испытать его — и он вынужден отвечать ударом на удар. Всю жизнь он шел к своей мечте, к своему заветному Эльдорадо. Может быть, Провидение дало ему шанс достичь желаемое прямым путем. Если его не понимали на родной земле… — Тут Турусов вспомнил Ниночку и не смог удержаться от всхлипа. — Если его не понимали на родной земле, возможно, здесь он может найти свое счастье. О, Эльдорадо! Не за этими ли ты скалами? Надо только сделать первый шаг. А потом еще один. И все можно преодолеть.
Отуманенные безжалостным солнцем, мысли заклубились в его голове, как табачный дурман, и строчки стихов, возникшие вдруг невесть откуда, сами собой сложились в строфы.
С песней в устах,
отринув страх,
— восторженно прошептал Степан Михайлович:
В палящий зной и в прохладу —
всегда в седле,
по всей земле
рыцарь искал Эльдорадо.
Ночью и днем,
Млечным Путем,
За кущи Райского сада
Держи свой путь,
И стоек будь,
Коль ищешь ты Эльдорадо…
И Степан Михайлович, вдохновенный собственными словами, делал шаг за шагом, уверившись, что путь его прям — и что ничего в жизни он так не хотел, как достичь своего Эльдорадо. Правда, очень скоро он понял, что ничего в своей жизни так не хотел, как глотка холодной чистой воды… или горячей грязной воды. А еще через несколько шагов в голову Турусова закралась мысль о куске мяса или колбасы, который вдруг начал казаться ему гораздо более предпочтительнее обетованной земли. Уронив голову на грудь, Степан Михайлович прошел еще несколько шагов и вдруг остановился, отчетливо понимая, что единственное, что он сейчас на самом деле хочет, — это упасть и умереть, если можно, быстро и безболезненно, потому что нет у него больше сил и нет…
Подняв голову, чтобы в последний раз окинуть взором безжизненные просторы, Степан Михайлович вдруг вскрикнул и всплеснул руками. Скалистая гряда, вдоль которой он шел, превратилась в вереницу невысоких валунов, за которым открывались взору блистающая зеленью низина, а совсем недалеко голубело чистейшей водой небольшое озерцо.
— Эльдорадо! — проговорил измученный Турусов и, забыв про усталость, перепрыгнул через валуны и с песчаного обрыва кубарем покатился в низину.
Вдоволь наплескавшись, счастливо отфыркивающийся Степан Михайлович погреб к берегу. Плыть ему было тяжело, потому что едва ли не десять литров прохладной и чуть солоноватой воды в туго наполненном желудке тянули его на дно. Степан Михайлович нахлебался от души — так, что даже чувство голода притупилось. Он выгреб на прибрежную полосу, нащупал босыми ногами песок и пошел по ГРУДЬ в воде, устало отдуваясь и поглаживая себя по безволосой татуированной груди.
«Сказка!» — подумал он и хотел было уже произнести это слово вслух и, наверное, произнес бы, если б оно не застряло у него в горле.
Минуту стоял Степан Михайлович, вытаращив глаза на собственное пальто, которое оставил на берегу. Пальто, еще полчаса назад мирно жарившееся на солнце, теперь разгуливало вдоль берега, призывно помахивая рукавами.
Степан Михайлович отвернулся и зажмурился, протер глаза, ополоснул водичкой горевшую от жары голову и осторожно открыл глаза.
Да, сомнений быть не могло — пальто Турусова, черное драповое зимнее пальто, за которым Степан Михайлович никогда не замечал никаких странностей, теперь вполне самостоятельно шагало по желтому песочку — туда-сюда. А вокруг пальто сгрудилась кучка каких-то непонятных товарищей… Голых и темнокожих, точно облитых с ног до головы нефтью.
Турусов помотал головой.
«Это ж негры, — внезапно подумал он, — аборигены, так сказать. И пальто мое не само по себе разгуливает. Один из этих аборигенов его надел, чтобы, наверное, примерить. Просто он сам — негр — из-за цвета кожи почти незаметен внутри пальта… пальто…»
Негры деловито рассматривали раскиданные по берегу предметы одежды Степана Михайловича, на самого Степана Михайловича не обращая никакого внимания. Кто-то повязывал рубашку Турусова на голову, на манер банданы, кто-то, бестолково лопоча на неизвестном языке, связывал между собой шнурки ботинок, а кто-то недоуменно вертел в руках семейные трусы с изображением цветущего луга, явно не зная, как с этими трусами поступить.
Турусов медленно и не без опаски направился к берегу. Стыдное место он прикрыл ладошками, как защищающий ворота футболист.
— Эй! — заговорил он громким голосом, каким говорят с пьяными или иностранцами, — господа! Это мои вещи…
Негры повернулись в его сторону. Было их более десятка, и на черных, лоснящихся на солнце лицах Турусов внезапно разглядел выражение странного какого-то предвкушения.
— Господа! — заговорил снова Степан Михайлович, постаравшись прогнать нехорошее предчувствие. — Не будем ссориться. Вы мне отдадите мои вещи, а я…
В голове его тотчас мелькнули сценки из прочитанных в детстве книжек — белый человек в шортах и пробковом шлеме с ружьем и белозубой американской улыбкой покачивается в паланкине, который тащат мускулистые чернокожие рабы… Белый человек, размахивая револьвером, направляет толпы негров, вооруженных луками и… как их там… ассегаями, к яме, в которую провалился слон.
«Спокойно, — сам себе сказал Турусов, — главное, не нервничать. Главное, выглядеть спокойным и решительным…»
— Господа негр… африканцы! — вспомнив о правилах политкорректности, тут же поправился Степан Михайлович. — Минутку внимания!
Он шагнул к смолкшей чернокожей группе и торопливо проговорил:
— Простите… — поднял с песка свои брюки и достал из кармана зажигалку. — А теперь трепещите, несчастные! — театральным басом взревел Турусов. — Сейчас на ваших глазах я извлеку божественные искры пламени из своих божественных пальцев!
