Антон Твердов - Нет жизни никакой
Ветер нес Степана Михайловича дальше, и Степан Михайлович не видел уже города под собой, не видел он и того, что могло бы объяснить ему происходящие странные события — маленькую, аккуратную, алую точку над переносицей, очень похожую на обязательное украшение индусской невесты — охряную винду.
Маленький человечек с застывшей гримасой изумления на мордочке сидит на высоком стуле, нависая над столом, где расположился допотопный первый «пентюх», — и короткими сильными пальцами дробит клавиатурные кнопки. Это — Виталий Дрыгайло.
За спиной его гремит телевизор:
— Супермаркет на Садовой, неподалеку от редакции журнала «Саратовский Арарат»… это ужасная, ужасная трагедия… безжалостные выстрелы оборвали жизнь… практически все люди погибли…
«…допущенное диктором словцо „практически“, долженствующее обозначать семантический абсолют, на самом деле сквозило понятной неуверенностью — неужели и правда все-все люди погибли? — прислушиваясь к телеголосу, строчил дальше Дрыгайло. — Придерживаясь строгих фактов, можно с точностью сказать, что — не все. Во-первых, не погиб строитель Севастьянов, потому что в тот день не пошел в супермаркет за продуктами, а уехал в отпуск отдыхать. Во-вторых, не погиб Федор Михайлович Достоевский, потому что не дожил до этого дня, а умер в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году. В-третьих, не погиб сутенер и сифилитик Николай Сифилитик, потому что был уже, по сути, мертв, а пуля, раздробившая ему череп, только подтвердила этот факт. В-четвертых, не погиб Джеймс Стоуншифт, потому что родился в Ливерпуле и никогда не был в Саратове. В-пятых, не погиб Сергей Дементьев, потому что он, хоть проживал в Саратове, никогда не посещал никаких супермаркетов. В-шестых, не погиб Гугенот Израилевич Загрыз-Крысу, потому что такого человека нет на свете, я его сам придумал…»
Дрыгайло переводит дух, оглядывается на телеэкран, усмехается непонятно чему и снова обрушивает пальцы на клавиатуру:
«Эх, господа, господа… я ведь предупреждал вас в статье „По Саратову гуляют зомби?“, кого стоит опасаться — того самого горбатого, косого и одноногого злобного выродка, педераста и наркомана, отцеубийцу и уголовника, женоненавистника и многоженца, вора, насильника, людоеда, сатаниста, носителя СПИДа и разносчика бубонной чумы, предателя, картежника, алкоголика, сволочь, счастливого папу двух деточек — Ванюшки и Светланочки, расхитителя капиталистической собственности, растлителя малолетних, злостного налогонеплателыцика, провокатора и бомжа, главу всемирно известной могущественной организации „Анархия — мать порядка“ — Лейбу Афанасьевича Зуб-зубова, более известного под кличкой Шорох… Эх, господа, господа…»
Дописав, Дрыгайло передергивает плечами и с видом человека, только что завершившего чрезвычайно трудную работу, откидывается на спинку стула. Потом вдруг спохватывается и молниеносным пробегом пальцев по клавиатуре добавляет под текстом статьи — Роман Багдадский, а немного подумав, пишет и название: «Главный редактор журнала „Саратовский Арарат“ погиб от рук зомби?»
— Главный редактор журнала «Саратовский Арарат» погиб от рук зомби? — сам у себя спросил Степан Михайлович Турусов и сам себе ответил: — Какая чушь…
Он открыл глаза, увидел перед собой знакомую белизну потолка, снова зажмурился и некоторое время лежал неподвижно, с удовольствием ощущая легонько млеющее со сна собственное тело.
Действительно, какая чушь, — подумал он, обнимая себя обеими руками, чтобы почесать подмышки, — надо же такому присниться — бандит в супермаркете, стрельба, пуля в лоб, последующие полеты под потолком торгового зала и над городом… ледяной ветер…»
При воспоминании о ледяном ветре, трепавшем его на многокилометровой высоте, Турусов поежился… и потянулся. Сейчас-то ему было тепло.
«Последнее сновидение особенно мерзкое было, — лениво подумал он еще. — Надо же — Дрыгайло приснился. Да еще так ясно и вместе с тем… так как-то… как-то так… как будто это не сон был, а… бред болезненный. Да еще этот ветер. Холодно было. Очень холодно… Нет, ну сейчас-то тепло. Очень тепло…»
Не открывая глаз, Степан Михайлович почесал живот. Пальцы его наткнулись на плотную ткань, чему Степан Михайлович совсем не удивился — он и летом, и зимой спал в теплом фланелевом белье, опасаясь простуды и безвременной смерти.
— Тепло, — снова проговорил он и зевнул. — Пожалуй, слишком тепло. Пожалуй, даже жарко. Надо прекращать одетым спать. Или по крайней мере купить себе трикотажную пижаму.
С этими словами Степан Михайлович открыл глаза. Откуда-то издалека долетел вдруг низкий звериный рев.
«Сигнализация автомобильная, — предположил мысленно Турусов. — Чего только не придумают. Я слышал, есть такая сигнализация — дотронешься до машины, и тут громовой голос будто бы с небес: „Не греши, сын мой…“ Говорят, очень ходовая теперь система…»
Вновь долетел до ушей Турусова звериный рев — только теперь рев был намного слышнее, словно источник его приближался с хорошей скоростью. Это уже было немножко необычно и потому страшно. Степан Михайлович забеспокоился и поднялся, протирая глаза и стараясь, свесив ноги с кровати, нащупать тапочки.
И вдруг замер, широко распахнув глаза и рот.
Чужое и жаркое; белое, как раскаленное железо, африканское небо сияло над головой бедного Степана Михайловича. Никакой кровати не было, а была гладкая, словно блюдце, выжженная пустыня. Через эту пустыню несся громадный черный носорог — летел, поднимая за собой клубы желтой пыли, прямо на Степана Михайловича.
Африка…
Взвизгнув, главный редактор «Саратовского Арарата» вскочил на ноги и побежал, путаясь в зимнем длиннополом пальто, — туда, где на расстоянии в пару сотен метров топорщились невысокие скалы. Направление Турусов избрал совершенно инстинктивно, доверяясь, надо полагать, голосу своих первобытных предков, в свое время имевших большой опыт по части удирания от различных агрессивных тварей.
Зверь снова взревел, задирая к небу увенчанный массивным рогом нос.
«Африка, Африка, Африка! — стучало в висках Турусова. — Как же я мог оказаться в Африке? Или я снова сплю?»
Но происходящее, к сожалению, сном не было, ибо, как известно, во сне боли не чувствуешь, а Степан Михайлович, споткнувшись, настолько чувствительно приложился коленом о какой-то коварный африканский камень, что взвыл от боли и последнее свое мысленное предположение тут же отбросил.
Вполне реальная действительность окружала его, и действительность эта была настолько пугающей, что, не выдвигая более никаких версий по поводу того, как он здесь оказался, Степан Михайлович Турусов сломя голову мчался вперед, преследуемый громадным и явно чем-то очень рассерженным носорогом.
Глава 2
— Разве так мало жуков и лягушек в водоемах, что понадобилось есть человека?..
Р. КиплингАвтор понятия не имеет о том, какую скорость может развивать рассвирепевший носорог; автор не знает даже, что именно привело упомянутого зверя в бешенство — дикий для здешних мест наряд Степана Михайловича или что-то еще; более того, невежество автора, надо сказать, простирается до пределов необозримых, где свободно затерялись сведения о классификации африканских животных: итак, сказать о том, что носорог охотился на Турусова, поскольку являлся хищником, или, будучи травоядным, просто развлекался, — автор не может.
Известно ему только одно — Степан Михайлович Турусов, спасаясь от никогда не виданного им зверя, мчался к скалам с такой невообразимой прытью, что оставил носорога далеко позади. И это при том, что на бегу Степану Михайловичу очень мешало его длиннополое тяжелое пальто, скинуть которое он не скинул — было жалко.
Но так или иначе, а взлетев на первую выросшую перед ним скалистую гряду, как петух на плетень, Степан Михайлович вытер пот со лба и перевел дух.
— Мамочка, — сказал Степан Михайлович, как только дыхание его восстановилось и он снова обрел возможность говорить. — Что же это такое?
И осторожно посмотрел вниз.
Черный носорог через какое-то время достиг той скалы, на гребне которой дрожал Турусов, но вверх по понятным причинам не полез, а исполнил у подножия какой-то диковинный танец, навалил напоследок кучу и ушел восвояси — вдоль линии скал, словно надеясь найти еще какую-нибудь менее прыткую добычу.
Степан Михайлович с ужасом смотрел на немалый сгусток бурой субстанции, источавший вполне определенный запах. Странные мысли кружились у него в голове. С перепугу у Турусова из памяти вышибло все касающиеся биологии знания, и теперь он гадал — погибнув под копытами зверюги, он остался бы лежать под африканским солнцем неопознанным трупом или был бы съеден и впоследствии превратился бы в ту самую субстанцию. И тот, и другой вариант внушал Турусову понятное чувство омерзения, и когда наконец он вспомнил о том, что носороги, кажется, животные травоядные, ему от этого легче все равно не стало.
