Андрей Левицкий - Эромагия
— Что еще у тэбя, дарагой? — спросил Тремлоу, ловко копируя местное наречие. — Пэрэчысли все, буд добр.
— Ещо, дарагой… — откликнулся караван-сарайщик. — У меня… — Он вздохнул, прикрыл глаза и зачастил: — Салат из киббех билль саниех дробленого, наш лучший блюд, цуккини тушены с томатами, пахлава слоена, плов по-сулимански, карныярык фирменный, орэхова нуга с чабрэцом, таббулех с кунжутом, а также… — тут он, сжав руку в кулак, поднес его к лицу, коснувшись губ, громко причмокнул, — …а также, панимаэшь, гуммус специальны, канцэнтрированы, и к нэму — вах! — почя.
Когда он замолчал, Шон с Анитой некоторое время не моргая глядели друг на друга, беззвучно шевеля губами.
— Я ничего не поняла, кроме слова «салат», — сказала наконец ведьма. — И еще похвала, он, наверное, себя хвалил за широкий выбор блюд…
— Что будэт? — добавил хозяин, благостно улыбаясь.
— А вот… — начал Шон, но Анита перебила:
— Гуммус? А можно мне гуммусу? А то остальное как-то страшно… нет, хотя еще эту… нугу орэхову с чабрэцом.
— Гуммус… — Хозяин склонился над ней и любезно уточнил: — Концэнтрирован?
— Э… да.
— Али… — начал Шон.
— Лук рэпчаты, мэлко измельчон или крупно? — выспрашивал между тем хозяин, с прижмуренными от удовольствия глазами кивая каждому слову ведьмы.
— Да-да, измельчен, измельчен.
— Али! — повысил голос Тремлоу.
— Чэснок мэлко толчон?
— Чесно… а без чеснока можно?
— Мона, — согласился караван-сарайщик. — Но не нуна, потому каков же это гуммус бэз чэснок? Значыт, не толчон, а измельчон. Еще паст кунжукова, лымон и паприк… Вах… — Он поворотился к рыцарю. — А ты что будэш кушать, эфенди?
— А мне таббулех с кунжутом, — решился Шон. — И эту… пахвалу. А капуста, фаршированная бараниной, у тебя есть? Хорошо. Да, и плов по-сулеймански!
— И попить дайте что-то, — добавила Анита.
— Ппыть… — кивнул хозяин. — Кофэ с пэрцэм, чай со слывочным маслом, виноградный сокус?
— Сокус… давайте сокуса.
— Мы под вашим навесом свою эту… арбу летающую поставили, — добавил Тремлоу, когда хозяин выпрямился. — Потом надо из нее вещи забрать… если, конечно, то есть, канэчна, если у тэбя, дарагой, комнат найдется для нас.
— Наыдется! — обрадовался хозяин. — Уже даже и наышлась. Сыдыт тут, сэйчас покушать нэсу. Вы покушат, тада за комнат побазарым.
Когда он удалился, Тремлоу покачал головой.
— Гуммус! Ты что, Анита, то есть Али? Еще и концентрированный взяла.
— А что такого? — спросила она.
— А вот теперь не скажу. Сама увидишь. Хотя что ты там увидишь? На вид он, может, еще и ничего, а вот на вкус — тут я ничего не гарантирую.
— Если это что-то мерзкое, так почему ты меня не отговорил?
— Отговорил? — возмутился Тремлоу. — Так я пытался! Тебя отговоришь разве?
Некоторое время они беззлобно пререкались. Шон все еще смущался, а ведьма вовсю глазела по сторонам. Женщины тут и вправду отсутствовали, даже в той стороне зала, где горел очаг и виднелись завешенные шнурками с бусинами проемы, из которых веяло всякими аппетитными запахами, — даже там крутились только мужчины. Тремлоу постоянно чудилось, что на него косятся.
— Непривычно без меча, — пожаловался он. — Вроде без головы…
— Ты ж его в ступе где-то спрятал, да? — вспомнила ведьма.
— Ага. Там двойной борт слева, ниша потайная, в ней оставил. Это Крез правильно предусмотрел.
Хозяин появился вновь, за ним топала пара тощих мальчишек. Втроем они обступили ковер и быстро расставили на нем миски с кувшинами.
— Спасибо, дорогой, — сказал Тремлоу. Мальчики-официанты, или как они тут назывались, сразу ушли, а хозяин остановился возле рыцаря, благосклонно улыбаясь. — А вот не скажешь ли ты мне… — Шон достал из-за пазухи обрывок ковра, расправил и показал: — Где бы найти ковер, от которого этот кусок? А то, понимаешь, неудобно — он за мою арбу зацепился, пока меня не было, пьяный, должно быть… Ну и оставил вот часть себя, хочу отдать ему…
Пока хозяин рассматривал ткань, Анита приглядывалась и принюхивалась к содержимому миски, которую поставили перед ней. Гуммус специальный концентрированный оказался удивительно густой гороховой похлебкой или, может, супом, полным измельченного чеснока, измельченного репчатого лука, и все это перемешано с кунжуковой пастой, набито лимонной мякотью и до краев наполнено паприкой. Анита осторожно ткнула в смесь мизинцем и лизнула его. И заплакала. С сосредоточенным видом вытерла слезы рукавом, медленно отставила миску и принялась за сокус.
— Э… — сказал трактирщик несколько напряженным голосом. — Дарагой кавер, дарагой… Не иначе из башни самого Оттомана. Пойду, пойду я, просты, дэла у мэня…
Он заторопился прочь. Шон пожал плечами, положил ткань рядом и с аппетитом принялся за плов по-сулеймански, заедая его таббулехом с кунжутом и закусывая капустой, фаршированной бараниной.
— Али, так ты гуммус не будешь? — спросил он с набитым ртом. Ведьма, сглотнув, покачала головой и кончиками пальцев придвинула к нему миску. Тремлоу кивнул и продолжил поглощение пищи, макая пахлаву в гуммус.
— Кто такой Оттоман? — спросила она, оглядываясь на хозяина, который подступил к шестерым мужчинам в юбках и, подобострастно склонившись, что-то зашептал тому из них, на голове которого шапка была зеленого цвета.
— Падишах, — невнятно откликнулся Тремлоу, с усилием жуя. — Ну типа короля местного. Превосходный, надо сказать, гуммус. Ешь свою нугу, Али, не стесняйся.
— А тебе не показалось, что его акцент был того… несколько преувеличенным? — поинтересовалась ведьма. — Как-то чересчур показушно…
Шон кивнул.
— Угу, показалось. Он, может, догадался, что мы иностранцы… За туристов принял и стал изображать местный колорит. Они все тут так себя ведут, когда с туристами, а между собой — так небось нормально разговаривают. Хорошо еще книжечки не пытался всучить.
— Какие книжечки?
— Еще увидишь… Это здесь специально для приезжих. Как начнут тебе их совать, так не знаешь, куда деваться. С картинками такие… Ты ешь нугу, Али, ешь.
Караван-сарайщик тем временем отошел в другой конец зала и присел на корточки возле очага, глядя поверх голов отсутствующим взглядом.
— Если ковер, от которого этот кусок, из падишахской башни, — продолжала Анита, допивая сокус, — то переночуем здесь, а завтра с утра прямо туда и пойдем?
— Думаешь, пустят нас? — усомнился Шон.
— А вдруг туда экскурсии какие водят… Как у гномов?
Напуганная знакомством с гуммусом Анита наконец осторожно придвинула мисочку с нугой и задумчиво оглядела данный образчик восточной кулинарии.
— Может быть. Хотя ковер не обязательно именно оттуда. Он просто дорогой очень, как я понял. Значит, может быть из дома какого-то богатея… — Рыцарь замолчал, когда один из шестерых в юбках, тот, чью голову украшала зеленая шапка, встал и неторопливо пошел между коврами. Ведьма заметила, как сидящие горбились, когда он топал мимо, низко наклоняли головы, стараясь не привлекать внимания.
Зеленошапочный остановился над их ковром, сбоку от Тремлоу. Рыцарь дожевал пахлаву и медленно поднял голову.
— Что надо, дарагой? — спросил он после паузы и, глянув на ведьму, губами беззвучно проартикулировал: дер… виш…
От большого ковра под стеной медленно приближались еще двое мужчин в юбках. У одного в руках был сдвоенный барабан, у другого — тростниковая флейта.
— Слышал, вы что-то ищете? — спросил дервиш. Говорил он медленно и не очень внятно, монотонно, но зато без всякого акцента.
Анита почти завороженно рассматривала его. Лицо у главного дервиша было прямо-таки выдающейся узости: в какой-то момент ведьме даже показалось, что она видит торец доски. Загорелая, заросшая щетиной, с впалыми щеками и тонким носом, физия эта производила впечатление неприятно резкое и как бы пронзительное. А темные глазки напоминали сколы от загнивших сучков.
— Ищем, да, — откликнулся Тремлоу, снизу вверх глядя на дервиша. Двое других подошли к рыцарю и встали по бокам. — Ковер…
Широченная грязно-белая юбка колыхнулась, когда зеленошапочный приподнял ногу и ткнул носком светлой матерчатой туфли в кусок ткани, лежащий возле Тремлоу.
— Этот?
— Именно, дорогой. А ты можешь что-то рассказать?
Дервиш склонил голову, помолчал и пробубнил без всякого выражения:
— Так это мой ковер.
— Да-а? — искренне удивился Шон. — Что, серьезно?
По лицу зеленошапочного было видно, что он всегда абсолютно серьезен. Такой уж человек.
— Недавно пропал, — забормотал он, — мой любимый ковер, лучший во всем стойле, угнали его. Сегодня днем вернулся, сбежал от преступников, весь истерзанный, порванный, слова сказать не мог, умер, бедняга, так это ты его украл, а теперь ищешь, когда он от тебя сбежал, убийца!
